< От автора <

В 2:45 ночи 24 марта Собецкий прибыл на станцию Кемь, откуда отправил Тюрину донесение, в котором доложил о последних новостях из Ухты и напомнил: "Ввиду того, что распутица начинается, прошу заключения и соответствующих распоряжений на отношение моё от 22 марта за № 112" [159, л. 134а].

24 марта комполка 168 провёл в городе. Так получилось, что этот день оказался заключительным днём Кемского уездного съезда Советов (открывшегося, кстати сказать, как и ухтинский съезд, 21 марта - как видим, государственным строительством занимались не только в Ухте ⁹⁸) [121, лл. 7об-8]. На мероприятии присутствовало всё военно-полити- ческое руководство, и не было необходимости собираться специально для принятия решения по текущей ситуации (возможно Тюрин имел ввиду это обстоятельство, вызывая Собецкого).

Мы ничего не можем сообщить о ходе выработки решения. Нам остаётся только прокомментировать результат, выразившийся в приказе № 120, который Собецкий, вернувшись в Подужемье, отправил Александрову и Наумову 25 марта в 12 часов (приводится полностью):

"В виду приближающейся распутицы и большой разбросанности частей Кемского участка 168-ому полку приказано занять более сосредоточенное расположение, с более обеспеченной связью и более обеспеченным снабжением ⁹⁹. Приказываю:

1) партизанский отряд переходит в распоряжение помощника уездного военного комиссара Кемского уезда тов. Ласточкина. Товарищи Годарев, Сонников и Михайлов придаются тов. Ласточкину в помощь, для закрепления и организации Советской власти в волостях бывшей Ухтинской республики. Тов. Ласточкину действовать согласно прилагаемым инструкциям и дальнейшие указания получать от уездного военного комиссара Кемского уезда тов. Киршова.

2. Начальнику авангарда тов. Александрову оставить партизанский отряд и перечисленных в пункте 1-ом в дер. Ухтинская (Ухте), оставить в Ухте на 50 человек двухнедельный запас продовольствия и фуража, оставить в распоряжение тов. Ласточкина требуемое им количество винтовок и патронов из Вокнаволоцкого и Ухтинского оружейных складов - остальные винтовки, оружие, огнеприпасы и военное имущество отправить из Вокнаволоцкой и Ухты в Погосское. 4-ую роту, пешую разведку и 2 пулемета авангарда сосредоточить в Сапосальмской. Об исполнении давать точные донесения через телефонную станцию в дер. Сапосальмской. Дальнейшее передвижение авангарду предстоит в Погосское, Маслозерскую, Подужемскую.

3. Начальнику главных сил тов. Наумову принять меры к отправлению всех трофеев, взятых как в районе авангарда, так и в районе главных сил, через Погосскую в Маслозерскую. Главным силам перейти в д. Погосское и приготовиться к дальнейшему переходу - Маслозерская, Подужемская. Об исполнении доносить по телефону. Дальнейшие распоряжения последуют своевременно" [157, лл. 412-412об] (см. рис. 5).

Очевидно, что именно такого результата и добивался Собецкий, руководствуясь интересами своего полка.

Смысл первого пункта приказа понятен - военные своё дело сделали и передают власть местной милиции под руководством политработников. В принципе - это стандартное решение, но нюанс здесь заключается в использовании в качестве временной милиции (пока формируется по-настоящему местный состав) исключительно партизан. Очевидно, такое решение принималось под влиянием планов о перегруппировке, которая, как мы помним, с 17 марта обсуждались на уровне "армия - дивизия", и сведения о которой, по всей видимости, несмотря на указание Самойло о секретности, к 24 марта всё-таки постепенно "просочились" и ниже, до уровня бригады (хотя, как отмечалось, ещё 21 марта Тюрин ничего не знал о перспективе вывода бригады в резерв). И партизаны в этих условиях оказались как нельзя кстати, потому что если бы их не было, то в Ухте пришлось бы оставлять красноармейцев (чего, естественно, комполка-168 хотелось избежать). А так всё получалось едва ли не идеально: официальное лицо (помощник комиссара) - есть, политработники - есть, милиция (к тому же практически местная) - есть, а 168-й полк практически в полном составе может спокойно уходить и готовиться к смене.

Очевидно, что результат устроил и Тюрина (в сущности, из тех же "перегруппировочных" соображений), который, как старший командир, автоматически принял на себя всю ответственность за принятое решение.

"Оформляли" решение поначподив-1 Освенский, военкомбриг Друлле и политрук 3 полка Киршев, которые по совместительству представляли уездную Советскую власть (на съезде все трое были избраны во временный уездный партийный комитет [121, л. 8]).

Политрук 2-го батальона Ласточкин (и трое организаторов Подива) оказались в роли главных исполнителей только потому, что находились "в нужном месте в нужное время" (так же как, к примеру, политрук Киршев, прибывший в Кемь со своим полком ещё 3 марта, да так и оставшийся здесь организовывать Советскую власть и "выросший" теперь до уездного военного комиссара [121, лл. 7, 11; 124, л. 10]).

25 марта в 14:00 был разослан приказ Тюрина № 0235 (приводится полностью):

"ПРИКАЗЫВАЮ: С получением сего теперь же приступить к стягиванию частей в следующие пункты: 167-й полк: авангарду сосредоточится в д. БОЛЬШЕОЗЕРСКАЯ, оттуда выслать разведку для освещения впереди лежащей местности. Главные силы полка стянуть в район д.д. НОВАЯ и ПАРФЕЕВО [деревни, расположенные вблизи железной дороги - А.А.].

"Частям 56-ой бригады приказано приступить к стягиванию частей в следующие пункты: 167-ой полк - авангарду в дер. Большеозерской - главные силы в район деревень Новая и Парфеево; 168-ой полк - авангард в дер. Маслозерской, главные силы - в дер. Подужемской. 168-ому полку приказано впредь до организации Советской власти в занятом районе, освещать впереди лежащую местность и район дер. Ухты и вывезти все оружие и военное имущество.

В развитие приказов от 24/III-20 № 116 [и] от 25/III-20 № 120 приказываю:

1. Авангарду - тов. Александров, после оставления разведывательного и организующего отряда с тов. Ласточкиным в Ухте и после сосредоточения в Сапосальме, перейти в дер. Погосское, затем в Маслозерское, где и расположиться. Для связи с Ухтой в деревнях Нурмалашкая, Сапосальмская и Погосское оставить разведывательные и связующие посты летучей почты из трех разведчиков, при трех санях каждый.

2. Главным силам, тов. Наумов, после сосредоточения в дер. Погосской перейти через дер. Маслозерская в дер. Подужемская, где и расположиться.

3. Арьергарду - тов. Акимов, из Лежевской перейти в дер. Подужемскую и войти в состав главных сил.

4. Обозу I разряда, тов. Чуксанов, удовлетворив партизанский отряд продовольствием по 15 апреля и удовлетворив транспорт авангарда и главных сил фуражом по 1 апреля, перейти через Маслозерское в дер. Подужемскую.

5. Хозяйственной части полка, тов. Гераскевич, с необходимою частью хозяйственной команды остаться на ст. Кемь и продолжать снабжение полка продовольствием и фуражом.

6. Штаб Кемского участка перейдет в дер. Подужемскую. Нач. связи тов. Осташкову установить центральную станцию в дер. Подужемской.

7. О получении настоящего приказа о принятых мерах к исполнению доносить" [64, лл. 34-34об].

В 17:28 из Петрозаводска в Кемь ушла, так сказать, предварительная телеграмма начдива: "Главные силы войск оттянуть ближе к железной дороге, поставив у границ небольшие партии[-]авангарды между границей и железной дорогой. Предоставьте соображения [по] такому расположению Ваших сил" [162, л. 97]. А в 22:15 был разослан приказ Борзаковского № 12, которым в полном соответствии с директивами вышестоящего начальства отдавалось распоряжение о начале перегруппировки (см. рис. 7). Комбригу-56 предписывалось:

"1/ Прибывающими в Ваше распоряжение 6-м стрелковым полком и 3-м батальоном 2 стрелкового полка сменить: 1-м - 168-й полк, а 2-м - 167-й полк. Смененные части в порядке постепенности смены направлять в район ст. Сегежа, Сальмская и гор. Повенца, где и расположить по Вашему усмотрению, в этом же районе стать и 166-му полку.

2/ По прибытии в г. Кемь штаба 1-й бригады передать комбригу-1 Ухтинское направление с действующим на нём 6 стрелковым полком..." [188, лл. 2-3].

Сведений о том, когда именно были получены телеграмма и приказ в штабе бригады, не сохранилось, скорее всего, это было ночью, а то и утром 26-го марта. Можно сказать, что Тюрин (и вслед за ним Собецкий), отдавая распоряжения на несколько часов раньше, чем следовало, выиграли чуть ли не половину суток.

Собецкий, судя по всему, выгадал ещё больше времени. Можно предположить, что как только решение было принято, он, не теряя ни минуты, прямо из Кеми отдал по телефону короткое распоряжение об отходе (вероятно, это был приказ № 116 от 24 марта, который в архиве не обнаружен). Глубокой ночью или ранним утром 25 марта этот приказ приняли по телефону в Сапосальме и самым срочным образом отправили через Нурмалашскую в Ухту, где он был между 12 и 14 часами получен Александровым.

25 марта в середине дня в журнале съезда появилась торжествующая запись: "Объявлено телеграфное сообщение, что находящиеся на территории Карелии советские войска будут выведены в кратчайший срок. Сообщение встречено бурей аплодисментов и криками «Да здравствует Карелия!»" (§ 54 ¹⁰⁰) [193, л. 53].

Разумеется, никакого "телеграфного сообщения" не было - в Ухту прибыл гонец из Сапосальмской с приказом Собецкого. Александров (который ещё в 10 утра, судя по приведённому выше донесению № 61, готовился к "автономной" гарнизонной службе в Ухте, а не к стягиванию) немедленно приступил к его исполнению, и первым делом отдал по телефону распоряжение разведчикам Морозова срочно вернуться из Вокнаволока. Эти действия, естественно, мгновенно стали известны всей деревне. Для делегатов съезда Кеюняс и Тоймикунта интерпретировали событие, конечно же, в самом выгодном для себя свете - как итог командирования Гошкоева (получилось и в самом деле отлично, причина и следствие налицо: 19 марта представитель поехал решать вопрос военного присутствия, а 25 марта войска отзываются).

Главные силы полка (1-я и 2-я роты) за 25 марта успели перейти из Сапосальмской в Погосское [190, л. 48], а 3-я рота, которую так ждал Александров, из Нурмалашской - в Сапосальмскую [126, л. 86].

26 марта Морозов со своими людьми вернулся в Ухту [192, s. 1]. Из Сапосальмской пришли уточнения о том, что в Ухте остаются политработники и партизанский отряд.

Днём на съезде "постановили делегировать представителя Агеева ¹⁰¹ в Кемь" с несколько странно сформулирован- ной задачей - "для переговоров на предмет ухода войск Советской России с Карелии, ибо с этим уходом связано снабжение населения продовольствием через границу Финляндии, в противном случае оно обречено на голодную смерть" (§ 64) [193, л. 54]. Вопрос же с уходом вроде решён? Впрочем, формулировка не важна, ибо истинной целью поездки Агеева были "проводы" авангарда.

Во второй половине дня авангард покинул Ухту и ночью пришёл в Нурмалашскую.

3-я рота 26 марта догнала главные силы в Погосском [126, л. 86].

В Ухте осталось 30 партизан, их командиры Шамаев и Никифоров, а также политработники Ласточкин, Сонников и Михайлов - всего 35 человек [126, лл. 94-94об]. Организатор Годарев, упоминаемый в приказе № 120, в Ухте не остался (скорее всего, он находился в Юшкозере и с приказом о своём назначении разминулся).

27 марта на съезде было внесено предложение о подготовке журнала (§ 78), было "предложено выбрать редакционную комиссию для корректирования журнала заседаний съезда" (§ 79) и ещё одну комиссию его переводу на русский язык (§ 84) [193, лл. 55-55об].

Кеюняс намеревался уехать немедленно - в этот же день вечером, несмотря на то, что съезд не закрывался, поскольку "оставалось ещё несколько дел, которые следовало рассмотреть в начале следующей недели, так как их не успели обсудить" [187, s. 117]. Причины спешки очевидны: результат есть, его ждут в Хельсинки, и, кроме того, кто знает, что там на уме у этих большевиков - нужно ехать, пока путь в Финляндию открыт.

Но пришлось задержаться на сутки. Во-первых, редакционная комиссия не успевала с "корректированием" журнала, а во-вторых, в воскресенье, 28 марта, решено было всё-таки отпраздновать событие [187, s. 117].

Авангард в ночь с 27 на 28 марта добрался до Сапосальмской, где встретился с обозом, направлявшимся в Ухту. Обоз вёз продовольствие на 50 человек на 2 месяца (запас с двухнедельного до двухмесячного был увеличен по приказу Тюрина), деньги (жалование по 1 июня и десять тысяч рублей на непредвиденные расходы), а также документы и инструкции из Кемского уездного военкомата для Ласточкина [16, л. 53; 126, л. 93; 157, лл. 412-412об].

"Провожающий" Агеев смог выяснить в Сапосальмской, что не только авангард, но и вообще весь 168-й полк оттягиваются к железной дороге, и что это точно (кроме того, стало ясно, учитывая состояние дорог, что даже в случае острой необходимости красноармейцы смогут вернуться назад не раньше, чем через месяц-полтора). Ни в какую Кемь он не поехал, а присоединился к продовольственному обозу.

Главные силы (кроме 3-й роты) и штаб 27 марта перешли из Погосского в Лежевскую и Маслозерскую [126, лл. 90-90об, 92].

28 марта обоз был в Нурмалашской.

А Кеюняс в воскресный вечер покинул Ухту, описав в своих воспоминаниях расставание следующим образом: "Лошадь Тоймикунты ждала отъезжающих во дворе моего жилища. Туда пришли также несколько большевистских командиров, в том числе Сонников, с которым мы часто на прошлой неделе были друг против друга. Сонников, подойдя, протянул провожаемому руку и сказал: «Ты, братец, чрезвычайно проворный мужик, но только недостаточно поддерживаешь бедняков». Провожаемый ответил: «Только выгода всего карельского народа всегда преследуется, но вы, русские, всегда обманывали нас, карел, из-за этого теперь тоже мы не можем вам поверить»" [187, s. 118].

Был ли такой диалог на самом деле? В изложении Кеюняса получается, что Сонников продемонстрировал марксистский классовый подход, а сам мемуарист - позицию буржуазного националиста. Однако в данном случае важно не столько содержание, сколько форма - простое человеческое прощание с рукопожатием (очевидно, такими же "товарищескими" были "проводы" авангарда Агеевым). То есть ни Сонников, ни кто-либо ещё из "большевистских командиров" не поняли, что их обвели вокруг пальца.

А агент финской разведки Василий Кеюняс, блестяще, что и говорить, выполнивший задание, поспешал в Каяни, увозя в кармане своей приличной шубы журнал съезда, и размышлял: "Как хорошо, что я поторопился уехать, потому что министр иностранных дел Холсти как раз собрался отправиться в Париж и Лондон, так что он доведёт решения ухтинского съезда до сведения всего мира. Потому что протокол, хотя и не совсем окончательный, со мной" [187, s. 118].

3-я рота 28 марта опять догнала главные силы [126, лл. 90-90об, 93], и в ночь с 28 на 29 марта все три роты и штаб перешли из Маслозера в Подужемье [190, л. 99].

Той же ночью авангард из Сапосальмской перешёл в Погосское [190, л. 99] (всем частям полка приходилось теперь передвигаться по ночам, когда подмораживало дорогу).

Утром 29 марта обоз прибыл в Ухту.

Ласточкин не без удивления узнал, что он назначен помощником уездного военного комиссара и партизанский отряд переходит в его распоряжение [157, л. 968].

Агеев доложил результаты "проводов" съезду. Выяснилось, "что у начальника отряда в Сопосалме имеется определенный приказ от Советских властей вывести все войска с территории Карелии. Ввиду того, что названный приказ до настоящего времени полностью не исполнен, постановили предложить начальнику отряда вывести все войска с территории Карелии немедленно" (§ 102) [193, л. 57об].

Сантименты кончились, начались ультиматумы.

И новоиспечённый помощник уездвоенкома получил от "съезда представителей Карельских волостей" следующий документ с подписями на кириллице председателя съезда Егора Лежева ¹⁰² и секретаря Фёдора Тиханова ¹⁰³ (приво- дится полностью):

Советской России", да ещё и переданного по радио, не было. Сонников позднее докладывал, что "когда наши части ушли из Ухты, там распространился слух, будто финляндское правительство получило [от] Чичерина телеграмму о признании Советским правительством самостоятельного корельского государства" [121, л. 186].

На самом деле 25 марта Холсти прислал Чичерину ноту с предложениями по демаркации, в которой, в частности, предлагалось Советскому правительству не держать войск в тех карельских волостях Кемского уезда, которые "в настоящее время представлены на совещании в Ухте и готовы признать временное правительство в Ухте" [141, с. 423].

В своём ответе от 26 марта Чичерин расценил предложения Финляндского правительства в целом "как исходный пункт на пути к окончательному миру между нашими обеими странами" и стал развивать главную тему переписки - тему выхода на переговоры о перемирии: "условия, выдвинутые в Вашей радиотелеграмме, по существу должны еще стать предметом специального обсуждения, ввиду того, что Русское Правительство предполагает сделать некоторые возражения по содержанию финляндских предложений" [141, с. 421]. Частной реплике о "совещании в Ухте" наркоминдел не придал значения, поскольку, скорее всего, не понял о чём идёт речь. Во всяком случае, запрашивать Главкома Каменева о том, что происходит в Ухте, Чичерин не стал.

То есть, ссылки Тоймикунты на Советское правительство были классическим блефом, который, как известно, срабатывает только при определённых условиях.

А такие условия, увы, были. Во-первых, ложь походила на правду, так как выглядела развитием решения о выводе авангарда.

Во-вторых, никто из "разведывательного и организующего отряда" Ласточкина не мог проверить ложную информацию. Ближайший телефон был в 80 верстах от Ухты - в Сапосальмской, и тот в связи со стягиванием был снят утром 29 марта [16, л. 57] (а 31 марта телефон был снят и в Погосском [16, л. 71]). Оставались только посты летучей почты - по 3 разведчика при 3 санях каждый - в Нурмалашской, Сапосальмской и Погосском [126, лл. 93-95]. Но пришла весна, и курьеры вынуждены были ходить пешком [157, лл. 968-968об].

В-третьих, партизанский отряд, который был отличным дополнением к регулярным частям, к самостоятельной милицейской деятельности оказался не готов. Ласточкин позднее докладывал, что к 29 марта в отряде было налицо уже 27 штыков (трое, видимо, дезертировали), а остальные высказывали неудовольствие, что миссия партизан изначально заключалась в освещении территории уезда до финской границы с последующим возвращением домой, в Подужемье, и расформированием там [157, л. 968]. Несомненно, что "информационный блеф" Тоймикунты самым негативным образом сказался на настроениях партизан - подужемских карел.

30 марта отряд Ласточкина вместе с так и оставшимся не распакованным продовольственным обозом покинул Ухту, о чём помощник Кемского уездного военкома в тот же день написал Собецкому рапорт № 41 (приводится полностью): "Довожу до сведения Вас, что я с вверенным мне отрядом партизан, выступил из села Ухты, так как Съезд представителей Корелии предъявил мне ультиматум - убраться со всеми партизанами из села Ухты в течение 24-х часов, с объявлением о том, что в случае неисполнения - они за последствия не отвечают, в связи с этим и вызван мой отход. В настоящее время нахожусь в пути, и остановлюсь в дер. Маслозеро и буду ожидать Вашего распоряжения о дальнейшем следовании" [157, л. 588]. Летучая почта начала перемещение этого рапорта в Кемь с посильной скоростью.

Авангард тем временем в 1 час ночи 30 марта выступил из Погосского и днём прибыл в Маслозеро [126, лл. 95, 96].

В 14:30 30 марта Собецкий доложил Тюрину, что "перегруппировка, указанная оперативным приказанием от 25 марта 1920 г. за № 0235, 168-ым полком закончена" [126, л. 96].

31 марта в Ухту начали подтягиваться из Финляндии "эвакуированные", а 1 апреля прибыл сам Туйску и, судя по журналу, витийствовал целый день. В заключительном докладе он сказал, "что оказываемая Финляндией помощь Карелии исходит не из-за каких-либо притязательных целей, но из-за желания финляндского народа придти на помощь карельскому народу при осуществлении ею заветных идей. Все прочие вздорные слухи исходят с источников, стремящихся помешать осуществлению народных идей" (§ 135) [193, л. 60].

Кеюняс увёз с собой неоконченный журнал съезда, охвативший 7 дней заседаний (с 21 по 27 марта, 28 марта съезд не работал). В полной версии описаны ещё 4 дня (с 29 марта по 1 апреля), всего 11 дней. Русскоязычный полный вариант журнала представляет собой 26-страничный машинописный документ, озаглавленный "Журнал заседания съезда представителей волостей, входящих в ведение Архангельского Карельского временного правительства" [193, лл. 47-60].

25 параграфов из 137-ми можно назвать "техническими" (например, о закрытии заседания до следующего дня, открытии его на следующий день или о просьбе заболевшего председателя поручить вести собрание своему заместителю (§ 41) [193, л. 51об]).

Ещё 16 параграфов - разного рода приветствия, поздравления и благодарности (например, "Объявлено приветствие съезду, полученное от деятеля Кестеньгской волости Пааво Лехтонен" (§ 40) [193, л. 51об] или "Объявлено съезду содержание письма от Т. Туйску, которое встречено соответственно" (§ 74) [193, л. 55]).

9 параграфов можно отнести к категории "организационных": избрание президиума (§ 2), мандатной комиссии (§ 4), перечень прибывших представителей (§ 5) и т. д.

Значительная часть журнала - 54 параграфа - посвящена "государственному строительству" (структура правительства, его состав, волостное самоуправление, лесное и земельное пользование, торговля, церковь, народное образование, строительство путей сообщения, здравоохранение и т. д.). В постсоветской литературе можно встретить едва ли не восторженные оценки этой части [36, с. 32-41; 199, s. 21-22], однако, как представляется, обсуждать её всерьёз вообще нет никакого смысла. Потому как финансовая сторона отражена в журнале крайне лаконично: "Член временного правительства Карелии [кто именно, не указано - А.А.] сделал доклад о заключенном займе в Финляндии. Съезд признал действия правительства по данному вопросу законными и уполномочил и в дальнейшем на заключение их" (§ 100) [193, л. 57]. Или: "Член временного правительства И. Ранне сделал доклад расценки товаров, вывезенных из Карелии, соглашаясь с расценкой, постановили уплату произвести по усмотрению временного правительства" (§ 113) [193, л. 58]. О чём это? О каких товарах? Кто кому платит?

Истинная функция этих 54-х параграфов - создание у делегатов, а также у тех, кто будет читать журнал, иллюзии серьёзной государственной работы (и, надо заметить, это вполне удалось). Эта часть - всего лишь наполнитель, иногда приближенный к реальности (вроде обсуждения расценок и твёрдых цен (§§ 81, 87) [193, лл. 55об, 56-56об]), а иногда - совершеннейшая маниловщина (например, о выборе маршрута железной дороги (§§ 63, 109) [193, лл. 53об-54, 57об] и приобретении пароходов "при наличии средств" (§ 86) [193, л. 56]). Весьма показательно, что Кеюняс в своих мемуарах об этой части журнала не упоминает вообще.

Определённый интерес представляют темы, имеющие отношение ко внешним событиям, и в некоторой степени отражающие их: тема "текущего момента" (вроде параграфов о деятельности политработников или упоминавшегося § 54 о выводе войск; всего 20 параграфов) и тема "делегирования" (например, "произведен выбор кандидатов на предмет делегирования представительства от съезда в Советскую Россию и Финляндию" (§ 44) [193, лл. 52-52об]; всего 10 параграфов).

Суть журнала - это то, зачем созывался съезд и то, зачем приехал Кеюняс - несколько фраз, которые мы условно назвали "декларацией о самоопределении" (§ 19) [193, л. 49] (а также дополнения к ней (§§ 77 и 134) [193, лл. 55, 60]).

Начнём с главного и приведём текст "декларации о самоопределении" (§ 19) полностью.

сказано, что Кеюняс "в ярких красках и с воодушевлением" объясняет съезду, то есть выступает с речью. А в конце выясняется, что это была не просто речь, был зачитан некий проект, который "был принят и одобрен".

Перевод действительно неважный, однако, более-менее адекватный ¹⁰⁴. Кратко "декларацию о независимости" мож- но изложить следующим образом: 1) население волостей, подконтрольных Тоймикунте, объявляет себя независимым государством, 2) население этих волостей требует немедленного вывода советских войск, причём не только со своей территории, но и с территории всей "исторической Карелии".

Обратим внимание, однако, на то, что альтернативный вариант проекта (за который проголосовало меньшинство) получается примерно таким: 1) население волостей, подконтрольных Тоймикунте, надеется, что Советское правительство позволит ему выйти из состава России, 2) население этих волостей просит вывести советские войска. Такой альтернативный вариант - это уже не "декларация о независимости", а принципиально другой документ - это "прошение". А его ещё чуть смягчённая версия - просьба об автономии и выводе войск в связи с продовольственной проблемой - это давно знакомые (и, видимо, изрядно поднадоевшие) командованию авангарда тезисы, на которые оно устало повторять ответ: это вне нашей компетенции, обращайтесь в Кемь (Петрозаводск, Вологду, Москву).

Опять же весьма показательно, что в своих воспоминаниях Кеюняс, упоминая о голосовании по поводу выбора слов ("объявляем - надеемся", "просим - требуем"), считает (или делает вид, что считает) что, "эти формулировки, естественно, не имеют никакого значения в отношении сути решения" [186, s. 95].

Нет никаких сомнений, что вариации на тему "прошения" могли свободно обсуждаться в присутствии хоть всего военно-политического руководства авангарда. А переделать текст из "прошения" в "декларацию о самоопределении" - дело техники чуть посложнее выставления запятой в детской учебной фразе "казнить нельзя помиловать".

При этом редакционная комиссия могла бы поработать над текстом и поаккуратнее, "корректируя" не только отдельный параграф, но и связанные с ним.

Коль скоро, согласно § 19 журнала, съезд принял "декларацию о самоопределении", то о таком судьбоносном решении следовало оповестить мировую общественность.

В § 20 читаем следующее: "На внеочередное заявление представителей с мест принять меры к немедленной доставке продовольствия для населения, постановили: немедленно делегировать представителей в Советскую Россию и Финляндию, поручив первой просить [выд. мной - А.А.] Советское правительство о выводе войск с территории Карелии и второй при посредничестве Финляндии оповестить весь цивилизованный мир о положении продовольственного кризиса..." [193, л. 49].

Не правда ли, странно? Задача оповещения "всего цивилизованного мира" действительно возникла, но оповещения о чём? Только о продовольственном кризисе. Причём решено Советское правительство только лишь просить о выводе войск (а не требовать, как сказано в параграфе выше) и в связи с тем же кризисом (а не в связи с обеспечением "свободного голосования"). И не слова об автономии, не говоря уже о независимости...

Заметим, что § 20 выглядит логичным, если в § 19 обсуждалась не "декларация о самоопределении", а "прошение".

А воззвание типа "Всем! Всем! Всем!", соответствующее по смыслу "декларации о самоопределении", обсуждалось по предложению того же Кеюняса только 27 марта, после ухода авангарда: "Съезд представителей, учитывая всю серьёзность положения в связи с § 19 постановили: дополнить оное следующим постановлением: карельский съезд представителей, вынеся от имени всего карельского народа во всеуслышание свое непоколебимое желание завоевать себе самостоятельное существование и взять судьбу карельского народа в свои руки, надеется на справедливость и поддержку всего цивилизованного мира и просит помочь дать возможность Карелии осуществить её идеи свободного самоуправления" (§ 77) [193, л. 55] (1 апреля в присутствии Туйску было повторено ещё раз: "Внесено предложение оповестить правительства всего цивилизованного мира о стремлениях Карелии и вынесенных по этому вопросу постановлениях, прося справедливой для человечества поддержки" (§ 134) [193, л. 60]).

Возможно, Кеюняс заранее спланировал "игру слов" в § 19 ("объявляем - надеемся", "просим - требуем"), имея в виду, что логика проведения съезда диктовала необходимость обсуждения главных вопросов в начале, а второстепенных - в конце. В то же время Кеюняс понимал, что присутствие на съезде политических оппонентов, если их участие отобразить в журнале соответствующим образом, может придать "декларации" особую убедительность.

Александров согласно журналу - положительный персонаж. Он выступил перед собравшимися в первый день съезда, 21 марта, по окончании организационных процедур: "Командующий отрядом советских войск Александров заявил, что он гарантирует своим словом безопасность и неприкосновенность каждого представителя съезда, а также ничего не имеет против прибытия представителей от кареляков, живущих в Финляндии и дальних волостях. Гарантия Александрова принята и решено оповестить представителям возможность прибытия на съезд" (§ 9) [193, л. 48-48об].

Присутствие Александрова на этом заседании подтверждается упомянутой выше телефонограммой № 073 от 23 марта ("21 марта было собрание <...> на которое был приглашен товарищ Александров. Собрание велось на финляндском языке. У товарища Александрова был переводчик из партизанского отряда" [156, л. 56об]). Адекватность передачи смысла выступления, которое, очевидно, было коротким, произнесено по-русски и переведено, не вызывает сомнений.

"Особым привходящим обстоятельством нужно признать то, что командир отряда Александров был образованным человеком и смог правильно отнестись к ситуации. Он заверил собрание, выступив в начале с сильной речью, что беззаконий не будет, и что съезд представителей волостей можно спокойно проводить, а также что сохраняется неприкосновенность депутатов" [186, s. 95], - сообщает Кеюняс в своих мемуарах о выступлении комбата с понятным реверансом. Ещё бы! Ведь это Александров разрешил проведение съезда и допустил на него "представителя дальней волости" Кеюняса...

Сонников отображён, разумеется, отрицательно.

Его участие в заседании первого дня описано в двух параграфах:

- "Предъявленный агитатором Сонниковым мандат на право голоса на съезде нашли не действительным, а потому отказали в таковом, удовлетворив однако его просьбу - разрешить на следующий день произнести речь на тему, какую он найдет нужным" (§ 10) [193, л. 48об].

- "Сделано внеочередное заявление, запросить, каким образом печать Ухтинской волостной земской управы попала в руки агитатора Сонникова и не основании каких данных выше названный агитатор действует" (§ 11) [193, л. 48об].

Заседание второго дня съезда началось и закончилось выступлениями Сонникова:

- "В § 10 настоящего журнала агитатору Сонникову заседание съезда разрешило произнести речь в установленное время в течении 1-1½ часов. С его слов выяснилось, что печать управы им присвоена от председателя названной управы насильно" (§ 16) [193, л. 48об].

- "Агитатор Сонников в заключение своей речи на русском языке предложил съезду представителей послать приветственную телеграмму германскому и индейскому пролетариату, якобы освободившемуся от ига буржуазного правительства. Обсудив предложение, постановили: что предложение Сонникова не приемлемо и не своевременно и приветствие было отложено" (§ 24) [193, л. 49об].

Из такого лаконичного и избирательного изложения можно понять лишь то, что Сонников, не брезгуя насилием, пытался стать полноправным участником съезда, ради того, чтобы предложить принять приветственную телеграмму. В общем контексте журнала эти непонятные, а скорее даже неадекватные действия представителя Советской власти как бы оттеняют конструктивную работу делегатов, принимающих исторические решения.

Что за мандат? Что за печать? Что за речь, о которой сказано так, что непонятно была ли она произнесена вообще, не говоря уже о её содержании?

представлять разве что музейную ценность). И речь, как видим, организатор политотдела всё-таки произнёс.

Другими словами, Сонников пытался действовать по стандартной накатанной схеме, применявшейся большевиками на территории бывшей Северной области. Политработник, имеющий соответствующий документ, собирает людей или просто включается в полустихийное собрание, на котором избирается временный исполком или ревком (никому и в голову не приходит оспаривать его полномочия). Там, где бывшие подпольщики создали новые органы власти ещё до прихода Красной Армии, например в Кеми, таковые просто "усиливаются" введением в состав армейских коммунистов. Позже организуются более представительные иерархически связанные собрания и съезды, избирающие уже постоянные местные органы власти. Сонников сам лично 2-8 марта провёл несколько первичных мероприятий в Сороцкой волости и самой Сороке (для крестьян волости, рабочих заводов Беляева и Стюарта, железнодорожников) [121, лл. 9-9об]. Настроения - советские, живейший интерес к любой информации о новостях в России и мире.

Но Ухта - не Сорока. И дело не столько в настроениях, сколько в наличии антисоветской "инфраструктуры", которая функционирует, правда, не сама по себе, а при наличии твёрдой руки.

Мы помним, что 20 марта после митинга Сонникову удалось организовать волостной ревком из пяти человек - двоих из авангарда, включая самого Сонникова, и троих местных [121, л. 18об]. Мог ли одним из этих местных оказаться председатель Ухтинского волостного общинного совета? Он что, этот председатель, какой-то особенно "идейный"? Половина Тоймикунты ушла за кордон, половина - выжидает, а ему, председателю, официальное лицо предлагает "кооптироваться" в новый орган власти вместе со своей печатью...

Но тут приезжает Кеюняс и начинает разворачивать ситуацию обратно ("подавленные настроения были подбодрены, новая вера в жизнь появилась даже у тех, кто уже потерял все свои надежды" [178, s. 58]).

Кстати сказать, с формальной точки зрения полномочия самого Кеюняса - точно такие же, как и у Сонникова ("финноязычный мандат Ребольской волости" против мандата политотдела 1-й дивизии). Это подтверждает и съезд ("не состоящая в ведении Карельского временного правительства Ребольская волость прислала одного представителя - Васили Кеунас..." (§ 6) [193, л. 48]), и сам Кеюняс ("поскольку Ребольская волость ранее решила присоединиться к Финляндии, представитель упомянутой волости мог только наблюдать за ходом собрания без участия в голосовании" [186, s. 94]). Это обстоятельство никого не смущает, и Кеюняс в полной мере "наблюдает за ходом собрания" - избирается секретарём съезда, выдвигает исторические проекты и т.д.

Противодействие Сонникову реализуется, конечно же, не так бескомпромиссно, как описано в журнале. Можно предположить, что Сонникову в действительности могли с сожалением объяснить, что у него может быть только совещательный голос, но его выступление будет с интересом выслушано делегатами. А председатель Ухтинского совета (с которым Кеюняс провёл "воспитательную" беседу) мог принести Сонникову извинения за то, что он самолично распорядился печатью, хотя не имел права этого делать без согласования с коллективом. Насчёт приветственных телеграмм Кеюняс сам проговорился в мемуарах, описав эпизод иначе, чем в журнале: "предложение [о телеграммах - А.А.], однако, всё же оказало большое влияние на делегатов, поэтому было дано поручение одной ранее избранной комиссии составить ответные телеграммы, если сообщённые новости подтвердятся" [186, s. 94] (это совсем не то, что "предложение Сонникова не приемлемо и не своевременно" (§ 24) [193, л. 49об], наоборот, оно очень важно, но есть сомнения в достоверности сведений).

Заметим, что апеллирование к классовой солидарности, малопонятное сегодня, в то время являлось сильнодействующим средством, и, как видим, не оставило равнодушным даже ухтинский съезд (а собрание, к примеру, поморского карельского кооператива в Керетской волости, состоявшееся в начале апреля, дружно "отписало 10 тыс. [рублей] в помощь шведским рабочим" [121, л. 147]). Сонников использовал это средство как последнюю попытку "расшевелить" делегатов.

Все эти дни для Кеюняса и Тоймикунты ситуация оставалась "подвешенной" и заставляла держаться в определённых политических рамках. Александров своё дело делал: телефон, как мы помним, был в его руках [156, л. 61об] (§ 29 подтверждает это: "в виду отсутствия возможности передать телеграмму финскому правительству телефонограммой..." [193, л. 49об]), а выезд в сторону границы оставался наглухо заблокирован - даже возчиков не выпускали в Вокнаволок (см. упоминавшийся выше § 38, в котором под хлопоты о некормленых вокнаволоцких лошадях замаскировано желание Тоймикунты наладить связь с внешним миром).

Напряжение ожидания постепенно возрастало, и делегатов приходилось подбадривать. Так, 24 марта в журнале появился § 43: "Член временного карельского правительства Х. Пелтониеми сделал доклад съезду о ходе переговоров о признании Карелии свободной. Сообщение встречено бурными аплодисментами" [193, л. 52]. Скорее всего, Пелтониеми сходил в ревком или к Александрову уточнить, например, о тех же лошадях из Вокнаволока, но съезду по наущению Кеюняса рассказал фантазию о переговорах в целях поддержания духа заседающих.

Сонников и его помощники, поняв за 21-22 марта, что переоценили потенциал съезда как основы местного Совета, оставили его в покое, и занялись самостоятельным советским строительством. Плоды трудов, очевидно, стали заметны, что заставило Тоймикунту в первой половине дня 25 марта - на пике ожидания - вынести на рассмотрение съезда вопрос о контрпропаганде. В журнале эта тема отразилась следующим образом: "внеочередное предложение о командировании лиц для извещения населения Карелии о ходе событий и функционировании в полном масштабе съезда представителей, дабы гарантировать население от возможности подпасть под влияние злостной агитации. Представителям Х. Пелтониеми и Ф. Шиникиви поручено составить воззвания к населению быть спокойным к событиям, ибо съезд стоит на страже их спокойствия и благополучия" (§ 48) [193, л. 52об].

После того, как днём 25 марта пришёл приказ об отзыве авангарда (и Кеюняс смог вздохнуть с облегчением), политработники, судя по журналу, появились на съезде ещё дважды.

25 марта Сонников затребовал список "всех имеющихся в Карелии на лицо людей, годных к строю для их точного учета" (вероятно, из Кемского военкомата пришло соответствующее указание). Съезд единогласно решил, "что он не видит надобности давать означенный список на единоличное требование агитатора Сонникова" (§ 56) [193, л. 53], то есть, с поправкой на "редакцию" журнала, было принято решение создать авторитетную комиссию для внимательного рассмотрения этого важного вопроса.

26 марта Сонников прислал Михайлова, который заявил съезду, "что им получен приказ организовать Советы в Карелии. Выслушав заявление Михайлова, съезд представителей объяснил ему положение вещей в Карелии и что Карелия снабжается продовольствием самостоятельно и ничего от Советской России не получает, а потому и Советы в Карелии не нужны" (§ 64) [193, л. 54]. В "переводе" это означает формирование ещё одной, не менее авторитетной комиссии, теперь для разработки календарного плана-графика заседаний комитета по организации Советов в карельских волостях (вторую часть § 64 - о делегировании Агеева - мы выше уже упоминали).

Ближе к вечеру 26 марта пришла первая после снятия "блокады" почта из Финляндии, в том числе письмо Туйску (§§ 65, 73, 74) [193, лл. 54, 55].

После ухода авангарда, начиная с 27 марта, необходимость в политической сдержанности отпала.

Заседание 27 марта получилось очень насыщенным. Кеюняс продемонстрировал, что умеет работать в форсированном режиме также успешно, как и в "затяжном" (принятое, например, 22 марта решение "немедленно делегировать представителей в Советскую Россию" (§ 20) [193, л. 49] "развивалось" на протяжении ещё четырех заседаний, включая выборы "особой мандатной комиссии" (§ 23) [193, л. 49об], кандидатов в делегаты (§ 44) [193, лл. 52-52об], счётной комиссии (§ 47) [193, л. 52об], делегатов из числа кандидатов (§ 51) [193, л. 52об], и закончилась посылкой одного Агеева (§ 64) [193, л. 54]).

Первым делом было принято уже упоминавшееся воззвание типа "Всем! Всем! Всем!" (§ 77), затем решения по подготовке, корректированию и переводу журнала (§§ 78, 79, 84), приветственные телеграмма и адрес финляндскому правительству и народу (§§ 80, 83) [193, лл. 55-55об] и, наконец, "внесено внеочередное предложение протестовать против насильственного захвата Советскими войсками на территории Карелии со складов хранящегося там обмундирования, оружия и снаряжения, принадлежащего Карельскому временному правительству ¹⁰⁵. Протест подать всем державам мира и правительству Советской России" (§ 84) [193, л. 55об]. То есть имущество, сдававшееся подчёркнуто добровольно, отныне стало считаться захваченным насильно...

Впрочем, и в новых условиях делегаты нуждались в подбадривании, что заставило принять такое решение: "Для гарантии представителей съезда и членов правительства от случайности ареста со стороны советских властей постановили: в случае ареста протестовать самым категорическим образом, требуя немедленно освобождения, твердо помня лозунг -все за одного, один за всех-" (§ 88) [193, л. 56об]. Постановление по "захваченному" военному снаряжению в итоге получилось более дипломатичным: "Находя поступок их [советских войск - А.А] не законным, съезд протестует против насилия и просит Российскую Советскую власть вернуть насильственно увезенное имущество бедной Карелии, которое было ею приобретено для самозащиты от белогвардейских войск. Означенное постановление желательно довести до всеобщего сведения" (§ 90) [193, л. 56об].

И даже после выдворения отряда Ласточкина, ощущения полноценной победы не появилось: "Членами правительства внесено предложение как должно правительство реагировать в случае наступления противника, обсудив предложение, постановили: правительство должно созвать экстренно съезд представителей, который решит вопрос мирным или вооруженным путем. Каждый истинный карел при первых признаках угрожающей Карелии опасности должен известить правительство" (§ 124, 31 марта) [193, л. 58об].

В завершение чтения "Журнала заседания съезда представителей волостей..." остаётся добавить несколько отдельных штрихов.

Согласно § 17 журнала съезда 22 марта "вернувшийся с Панозера делегированный временным правительством к командиру советских войск для переговоров Сергеев сделал доклад о результатах переговоров" [193, л. 49]. Поскольку кроме встречи 12 марта никаких других переговоров в Панозере (Погосском) между представителями Тоймикунты и Советской власти не было, становится понятно, что напарником "Арро", вернувшимся в Ухту для решения вопроса с пленными, был этот Сергеев ¹⁰⁶ (он играл аналогичную роль встречающего во время миссии Клюева [10, с. 123, 125, 130]). Понятно и то, что доклад Сергеева о событиях 10-дневной давности не имел никакого значения и был сделан лишь для заполнения повестки дня.

Представитель "Арро" полученные в политотделе 1-й дивизии инструкции и литературу съезду не передал и с докладом не выступал. Согласно § 18 журнала было лишь "объявлено съезду поздравление отсутствующих карельских деятелей Е. Аро [если это, конечно, тот "Арро" - А.А.] и А. Аланго" [193, л. 49]. То есть для простых делегатов съезда вся эта история с зондажом в Кеми осталась неизвестной.

Кеюняс, желая подчеркнуть языковые проблемы, вспоминал, что Сонников и его коллега Михайлов - олонецкие карелы - "были не в состоянии говорить по-карельски, получалось только вперемешку по-русски и немного по-карельски" [186, s. 95]. Очевидно, Сонников изъяснялся на своём родном паданском наречии, малопонятном северянам, что было воспринято Кеюнясом как некий "суржик".

Но значение "языкового барьера" не стоит преувеличивать. Кеюняс, напомним, окончил русскую начальную школу в Вокнаволоке, а генерал Клюев оставил такое замечание о переговорах, проходивших в Ухте за месяц до съезда: "Переговоры велись: нами по-русски, карелами [т.е. членами Тоймикунты - А.А.] по-фински с помощью переводчика, но почти все карелы не только понимали, но и говорили по-русски" [10, с. 125]. В конце концов, в § 24 сказано, что Сонников своё предложение о приветственных телеграммах вносил на русском языке и был отлично понят собравшимися [193, л. 49об].

Тем временем, пока 168-й полк самым решительным образом выполнял приказание № 0235, к вечеру 26 марта Тюрин получил от начдива крайне неприятное сообщение № 1102: "По дошедшим сведениям на участке вверенной Вам бригады формируются партизанские отряды. Если таковые явления [имеют] место, необходимо устранить, ибо приказом [по] армии строжайше запрещены всякие партизанские отряды. О вышеизложенном донесите" [162, л. 105].

Здесь нужно пояснить, что командование 6-й армии не любило партизан, и это при том, что на Севере партизанские отряды первыми вступили в бои с интервентами, а позже составили основу первых регулярных частей Красной Армии [51, с. 134]. Возможно дело в том, что партизаны на архангельском направлении были не только красные, но и белые, а также ещё и "третьего типа" - фактически местные отряды самообороны, имевшие свои собственные представления о целях борьбы. Так, например, формирования в Пинежском уезде, стойко сражавшиеся за красных и снабжавшие сами себя, в конце октября - начале ноября 1919 г. отказывались исполнять приказ об отводе фронта ("стали появляться слухи, что необходимо бить коммунистов и держать фронт самим", - сообщал в Политуправление РВСР архангельский губвоенком) [202, лл. 4-5]. В свою очередь миллеровский генерал С.Ц. Добровольский отмечал, что шенкурские партизаны ("потомки Новгородской вольницы"), хотя и непримиримо были настроены к большевикам, но "сплошь проникнуты эсеровскими тенденциями <...> и часто нельзя было быть уверенным, что они вдруг не станут на советскую платформу" [3, с. 100]. Читатель отметил, наверное, что комбриг-56 Иванов был отрешён от должности за "полное непонимание войсковой соподчиненности, граничащей с партизанщиной" [134, л. 30об]. "Партизанщина" здесь была не просто словом в формулировке, а скорее ругательством.

Командиры 56-й бригады, прибывшей с Западного фронта никакого предубеждения к партизанам не испытывали, скорее наоборот - такая форма поддержки со стороны местного населения ими только приветствовалась. Поэтому идея Александрова "собрать партизан" на митинге 8 марта в Подужемье никаких возражений ни у Собецкого, ни у Иванова не вызвала. Комбриг-2 Семёнов, которому в это время подчинялся 168-й полк, готовился передать командование уже прибывшему в Кемь Иванову и в тогдашней круговерти, по-видимому, не успел или не захотел (мол, пусть сами разбираются) отреагировать на инициативу Александрова (тем не менее, в "Журнале военных событий" 2-й бригады фраза из донесения 168-го полка "поступить в партизанский отряд" [16, л. 34] был заменена на "поступить в Красную Армию" [124, л. 13об]).

Тюрин, принявший бригаду от Иванова, ничего менять не стал, прислушавшись, возможно, к мнению своих новых ближайших сподвижников - военкома и начштаба. А может быть потому, что сам начинал службу в Красной Армии в Нарвском партизанском отряде или потому, что всё время воевал вдали от архангельского направления. Слово "партизаны" (и производные от него) фигурировало только во внутренних документах 56-й бригады, не выходя наружу ¹⁰⁷. Сам Тюрин в своих приказах, распоряжениях и донесениях его не использовал.

"Секрет" всплыл, вероятнее всего, в связи с принятым решением об оставлении в Ухте "разведывательного и организующего отряда" во главе с тов. Ласточкиным. Наверное, кто-то "проявил бдительность" и доложил "наверх"...

27 марта Тюрин, аккуратно обойдясь без использования запретного слова "партизаны", доложил Борзаковскому (приводится полностью):

"Доношу: отсутствие дорог не дало возможности держать войсковые части в районе д. Ухтинской, части оттуда постепенно отводятся, оружие, находящееся в складах и на руках у крестьян, отбирается и вывозится. В д. Ухта по соглашению Политотдела и Уездвоенкома для работы остаются три красноармейца, один из них назначен Военным Комиссаром всех волостей, входящих район в Ухтинскую республику ¹⁰⁸, и два ему помощниками. Означенные лица работают по заданию Политотдела и Уездвоенкома. Имея в виду, что наши части не могут охранять финскую границу за дальностью, предложено временно для охраны таковой поручить Военному Комиссару, для чего из верных граждан организовать отряд не более 50 человек. На основании постановления Кемского Уездного съезда Карелия получает продовольствие из гор. Кеми, доставка которого организуется. Население в своем большинстве сочувствует нам и охотно сдает оружие. Сформированный отряд считается охраной Ухтинского Волостного Комиссариата, комиссару которого дана задача вести разведку к финской границе.

Присовокупляю, что при продвижении наших частей нам ходатайствовали местные жители, которые в данное время и служат временно. Донося о вышеизложенном, со своей стороны ходатайствую разрешить держать отряд в дер. Ухтинской из местных жителей на время распутицы. Это диктуется политическими соображениями впредь до организации комиссариатов и учреждений Советской власти, на что сами жители идут охотно, имея в виду, что они получают продовольствие из г. Кеми" (№ 215/оп от 27 марта) [165, лл. 393-394].

Начдив на следующий день ответил Тюрину: "Предлагаю: [1)] принять все меры к вывозке всех трофеев совершенно из района Ухтинской, 2) в Ухтинской иметь свой наблюдательный пост не менее 15-20 чел., 3) Партизанского отряда запрещаю иметь, местная власть может организовать милицию. Об исполнении донесите" (№ 1157 от 28 марта, передано в 14 ч 38 мин) [162, л. 107].

А командарму-6 Борзаковский доложил следующее: "Доношу, что за неимением летних дорог на участке 56-ой бригады, части в Керетском и Ухтинском направлениях главными силами оттягиваются к железной дороге. От главных сил будут выставлены на возможное (в транспортном отношении) расстояние небольшие авангарды, от коих будут выставляться сторожевые посты и высылаться мелкие разведпартии к финской границе" (№ 01154 от 28 марта) [148, л. 340].

29 марта в 15:35 штаб 6-й армии на основе донесения начдива-1 проинформировал штаб РВСР: "за неимением летних дорог [на] направлениях Кемь - Ухтинская и ст. Керетская - Елитозеро <...> действующие [на] этих направлениях части 56 бригады главными силами оттягиваются к железной дороге, от главных сил будут выставлены на возможное в транспортном отношении расстояние небольшие авангарды с постами и разведкой к финской границе" (№ 01356/2299/с от 29 марта, принято в 15:35) [80, л. 37; 147, л. 75].

Телеграмма, поплутав по "коридорам власти", попала на стол начальнику оперативного отдела штаба РВСР Б.М. Шапошникову. А в 1 час ночи 30 марта из Москвы в Вологду ушёл ответ, подписанный будущим маршалом как заместителем наштаревсовета, в котором было осторожно замечено: "Главком не возражает в принципе против намечающейся Вами группировки, однако [в] виду важного значения занятия Ухтинской волости как центра Карелии и начавшегося там разоружения, вывод войск оттуда [в] данное время может неблагоприятно отразиться на настроении населения, а также и наших частей" (№ 1844/оп/190/ш от 30 марта, 1 час) [147, л. 1].

Случилась, можно сказать, кульминация. Последствия совершённых ошибок уже материализовались (но ещё не стали очевидны для всех): напомним, что как раз в 1 час ночи 30 марта авангард вышел из Погосского в Маслозеро [126, л. 95], Ласточкин, получив ультиматум Тоймикунты, готовился покинуть Ухту, а Кеюняс с "декларацией о самоопределении" уже пересёк финскую границу [187, s. 118]. И в тот же самый момент нашёлся, наконец, здравомыслящий военачальник, который смог увидеть эти ошибки и указать на них ¹⁰⁹.

Телеграмму Шапошникова, полученную и расшифрованную в 6-й армии в 4:30, Самойло ретранслировал Борзаковскому, немного переформулировав и добавив от себя: "Главком находит нежелательным вывод войск из пределов Ухтинской волости как центра Корелии и ввиду начавшегося разоружения населения, так как это может неблагоприятно отразиться на настроении населения и наших войск. РВС предлагает принять все меры к снабжению войск, расположенных [в] указанном районе, отведя их только в случае полной невозможности доставки продовольствия. При этом РВС предлагает срочно исследовать возможность доставки продовольствия по р. Кемь" (№ 1368/2327/С) [148, л. 385].

Борзаковский, получив телеграмму № 1368/2327/С только в 19:20 [80, л. 32], связался по телефону с 56-й бригадой и выяснил, что Тюрин сможет оставить в Ухте 100 человек при 2-4-х пулеметах красноармейцев и принять все меры к снабжению продовольствием [144, лл. 48об-49]). Тюрин в очередной раз ответил то, что от него хотели услышать, хотя отчётливо представлял себе истинное положение (пятью часами ранее - в 14:30 - Собецкий доложил Тюрину о завершении перегруппировки).

После такого предварительного согласования Борзаковский одну за другой отправил две телеграммы:

- Самойло было доложено: "доношу, что в Ухтинском районе можно оставить самое большее сто человек, подвозя им продовольствие вьючным транспортом, организация какового затруднительна ввиду малочисленности и усталости конского состава. Комбригу 56 приказано оставить сто человек при 4-х пулеметах в Ухтинской и немедленно принять всю решительность мер к организации вьючного транспорта. Доставку продовольствия по р. Кемь производить нельзя. <...> Сухопутных дорог совершенно не имеется" (№ 01199) [148, л. 369]. (1 апреля этот текст практически без изменений был ретранслирован из 6-й армии в РВСР (№ 01396/2372/с) [147, л. 75]).

- Тюрину была доведена до сведения телеграмма Самойло № 1368/2327/С и приказано: "во исполнение вышеизложенной телеграммы предлагаю в Ухтинской волости оставить 100 человек красноармейцев при 4-х пулеметах и принять всю решительность мер к немедленной организации вьючного транспорта для снабжения этого количества людей. О получении и исполнении донести" (№ 01201 от 30 марта) [148, л. 385].

Командарм 6, основываясь на старом донесении Борзаковского (№ 01154 от 28 марта), в свою очередь ответил Москве, что "мотивами вывода войск из Ухтинского района [именно района - А.А.] является полное бездорожье [в] летнее время и тяжелое положение войск, вследствие невозможности доставки продовольствия и отсутствия местных средств", добавив при этом, что "одновременно указал начдиву-1 на нежелательность отвода войск и на необходимость принять все меры к их снабжению, и только в случае полной невозможности снабдить войска, отвести их ближе к железной дороге" (№ 01369/2328/с от 30 марта) [147, л. 70].

Затем из 6-й армии последовала ещё одна телеграмма, которую Самойло и Кузьмин отправили в два адреса - в Москву Главкому и в Архангельск председателю губернского ревкома: "Предархгубревком возбудил пред РВС армии ходатайство о немедленной отправке продовольствия населению Ухтинской республики [зачёркнуто, сверху написано "Карельского края" - А.А.] и Кемского уезда, мотивируя срочность этого вопроса скорой распутицей и отсутствием летних дорог. РВС армии, признавая эту меру необходимой [зачёркнуто, сверху написано "желательной" - А.А.] доносит однако, что выполнение её отзовется неблагоприятно на снабжении армии, ввиду чего просит указать надлежит ли по сложившейся обстановке удовлетворить ходатайство Предгубревкома, а также как разрешен вопрос [с] существованием самостоятельной Ухтинской республики" (№ 01370/2329/с от 30 марта) [80, лл. 50-50об].

Отметим, что местная, фактически только что сформированная, полугражданская власть - и уездная и губернская - "пробивают" снабжение карельских волостей, ставя во главу угла не политические вопросы, заботу о людях, проявляя ту самую классовую солидарность, о которой говорил Сонников на ухтинском съезде. Самойло же мнётся, рассчитывая на то, что самостоятельное государственное образование не нужно будет снабжать... При этом вопрос с "Ухтинской республикой", поставленный Борзаковским больше трёх недель назад ("...Ругозерская волость присоединилась к Ухтинской республике, прошу сообщить, не будет ли каких указаний" [15, л. 179]), командарм-6 до сих пор так и не решил.

Завершив дела эдаким "дембельским аккордом", Самойло передал войска 6 армии во временное командование начштаба Лисовскому, и, очевидно, с чувством выполненного долга отбыл в командировку в Петроград [147, л. 71; 158, л. 68].

Тюрин в свою очередь вечером 30 марта, ничтоже сумняшеся, приказал Собецкому "оставить в Ухте 100 человек при 4-х пулеметах от вверенного Вам полка. Кроме того принять все меры к их снабжению. Так же немедленно исследовать посредством местных жителей все тропинки и реки, имея ввиду для прохода вьючного и водного транспорта. Об исполнении ожидается донесение" (№ 0247 от 30 марта) [157, л. 666].

Собецкий в Подужемье получил приказание № 0247 в 6 утра 31 марта, был совершенно ошарашен и, дозвонившись до штаба бригады, потребовал разъяснений. Начштаба Маричев сообщил Собецкому, "что это приказание получилось вследствие недоразумения, и комбриг сам знает, что его выполнить нельзя" [156, л. 75]. Вполне вероятно, что были добавлены ещё какие-то слова: мол, Михаил Георгиевич, не волнуйся, нас вот-вот сменят, но ты уж придумай чего-нибудь, нужно же в дивизию что-то ответить... С ума они там все в Петрозаводске посходили!

И Собецкий придумал: "вследствие технических условий, отсутствия весенних дорог, приказание № 0247 может быть выполнено частично. В селе Ухте оставлен разведывательный отряд [выд. мной - А.А.] из 50 человек при 4-х автоматах. Продовольствием снабжены на два месяца. В деревнях Погосская - Сапосальмская - Нурмалашская и Лусалмская оставлены летучие посты по три разведчика каждый. Итого в районе Ухты оставлено 62 человек с 4-мя автоматами" (№ 136 от 31 марта) [157, л. 666].

Это была, конечно, лакировка. На самом деле на 50 человек было оставлено продуктов [157, л. 412об], а самих человек - всего 35 [126, л. 94]. Автоматов было оставлено только 2 [126, л. 93]. По приказу № 126 посты летпочты организовывались только в трёх деревнях (Нурмалашская, Сапосальмская и Погосское) (причём исполнение приказа было подтверждено [126, лл. 93-95]), в Лусалмской пост не создавался (потому что он там ни к чему - рядом, в 6 верстах - Нурмалашская). Таким образом, "в районе Ухты" (если, конечно, считать районом Ухты упомянутые деревни с постами) находилось 44 человека (35 в Ухте плюс 3 поста по 3 разведчика) с 2-мя автоматами, а никак не 62 с 4-мя.

В штабе 56-й бригады отлакировали ещё раз и доложили в дивизию кратко: "Сообщаю, что 168 полк занимает Ухтинскую ротой [выд. мной - А.А.] в 62 человека при 4-х пулеметах" (№ 24/оп от 1 апреля, 12 ч 35 мин) [204, л. 10]. То есть все 62 человека теперь "переместились" из "района Ухты" непосредственно в Ухту, а автоматы "превратились" в пулеметы (и само собой - никаких партизан: "разведывательный отряд", "рота"...).

Отметим, что пока и Собецкий и Тюрин со своим штабом выступают "единым фронтом" и консолидировано "втирают очки" вышестоящему начальству, уповая, очевидно, на скорую смену.

В 20 часов 31 марта Тюрин отдал командирам полков пространный директивный приказ № 11/оп в духе дивизионного приказа № 12 от 25 марта. Задача бригады - "продолжать охрану до финской границы, разоружать местное население в занимаемом районе и по смене частями 1-й и 3-й Бригады 1-й стрелковой дивизии перейти в район ст. СЕГЕЖА - САЛЬМСКАЯ, ст. МЕДВЕЖЬЯ ГОРА и гор. ПОВЕНЕЦ, где находиться в армейском резерве" (см. рис. 7). Задача Собецкому - "продолжать нести охрану до финской границы, разоружать местное население. По прибытии 6-го стрелкового полка, сдать участок и бронепоезд № 27 - последнему. После чего сосредоточить вверенный Вам полк на ст. КЕМЬ для погрузки. О начале последней будет дано особое приказание" (№ 11/оп от 31 марта, 20 час, разослан в 23 час) [205, лл. 8-8об].

Развивается подготавливающая смену переписка технического характера. Бригадному интенданту 1 апреля приказано "организовать продлетучку на ст. Медвежья Гора для стягивания частей бригады" (№ 47/шт) [165, л. 367]. 2 апреля оба комполка (167 и 168) ответили на запрос о потребном количестве эшелонов для передвижения по железной дороге [16, л. 74; 126, л. 97].

Получается, что бригаде приказано оставить в Ухте 100 человек при 4-х пулеметах, решив при этом вопрос снабжения, но вместо этого бригада, ограничиваясь формальными отписками, активно готовиться к отъезду. Апофеоз этой разнонаправленной деятельности - приказ Тюрина (в ответ на донесение Собецкого № 136 о том, что "оставлено 62 человек с 4-мя автоматами") перевести авангард из Маслозера в... Подужемье, то есть ещё на 30 вёрст ближе к железной дороге, оставив в Маслозере только заставу (№ 45 от 1 апреля) [156, л. 66], что и было исполнено в течение 1-2 апреля [16, л. 89об].

Кто знает, может быть всё это и прокатило, если бы смена началась вот прямо сейчас - 1-2 апреля, однако в эти дни 6-й финский полк ещё не успел сосредоточиться даже в Петрозаводске [206, л. 54].

Тем временем, "задул северный ветер". С 29 марта в районе Печенги оживились финны (что, в конце концов, привело к боестолкновению с частями 2-й бригады 2 апреля [124, л. 18об]). Каменев, приняв во внимание сообщения о нарастании напряжения, приказал командарму 6: "Слагающаяся обстановка требует нашей полной готовности на Мурманском направлении и, в частности, в районе Печенги, поэтому необходимо принять меры к усилению находящихся там наших частей" (№ 1942/оп/205/ш от 2 апреля 17 ч 10 м) [147, л. 75].

Врид командарм-6 Лисовский подошёл к вопросу творчески и ретранслировал директиву Москвы в 1-ю дивизию в несколько расширенном варианте: "Обстановка требует полной нашей готовности [на] Мурманском направлении, [в] частности, Печенге. Приказываю: 1) Усилить численность наших войск в районе Печенги. Наблюдать за Ледовитым океаном. До смены 4-го [и] 5-го стрелковых полков части 56 бригады /167 и 168 полки/ оставить [в] занимаемом ими районе, а назначенный для их смены 6-й полк использовать как дивизионный резерв" (№ 01414 от 3 апреля 0 ч 20 м) [145, л. 32]. Вероятно, врид командарма-6 рассудил, что если финны активизировались на Мурмане, то нет никакой гарантии, что им не придёт в голову сделать то же самое и в 500-700 верстах южнее. Поэтому лучше сначала завершить смену на севдозерском (5-й полк) и ругозерском (4-й полк) направлениях, а потом заняться ухтинским и керетским, ибо одновременная смена на всех 4-х направлениях выглядит рискованной. Нам остаётся только с горькой иронией заметить, что в изменившихся условиях командование 6-й армии почти "прозрело" и вплотную приблизилось к простому соображению: полки, стоящие на этих направлениях, в данной ситуации не надо было трогать вообще (а тем более во время распутицы).

Из дивизии в 56-ю бригаду было передано: "Комбриг[у] 56. Шестой полк, направляемый в ваше распоряжение, расположить в Сороцкой, где он будет находиться в дивизионном резерве. 168-му полку смены до особого приказания не производить. В остальном задача бригаде прежняя" (№ 01267 от 3 апреля, передано в 13 час 53 мин) [207, л. 20].

Надежды на скорую смену рухнули... А вслед за ними рухнул и "единый фронт". Тюрин понял, что теперь отписки могут выйти боком и его единственный шанс - всё валить на нерадивость подчинённых. Отныне - каждый сам за себя. И комбриг-56 приказал Собецкому (очевидно Тюрин получил информацию о том, что бригада остаётся на месте на несколько часов раньше официального приказания № 01267): "Подтверждаю необходимость обратить серьёзное внимание на Ухтинскую. Вы будете отвечать, если в полосе  будут  контрреволюционные  заговоры.  Донести, какие меры

Тем временем, продолжался интенсивный обмен дипломатическими нотами между Финляндией и Советской Россией. Дело двигалось. В переписке уже появились дата (10 апреля) и место (станция Раяйоки) будущих переговоров о перемирии. Холсти выдвигал условия, а Чичерин отклонял их, считая, что за стол переговоров нужно садиться без всяких условий.

И вдруг 3 апреля финский министр, пытаясь воспрепятствовать выдворению финских войск из Печенги, в очередной ноте предъявил новый аргумент: "...Вы тоже соглашались поддерживать статус-кво в Олонецкой области [имеются в виду Поросозерская и Ребольская волости - А.А.], и Ваши войска севернее, в Архангельской области, также эвакуировали приходы, которые объявили себя независимыми ¹¹⁰" [141, с. 441]. Кеюняс, прибывший в Хельсинки утром 3 апреля [208, s. 1], доставил информацию по назначению, и она тут же пошла в дело...

Чичерин незамедлительно ответил, что единственным исключением "при осуществлении своих суверенных прав" было временное решение не занимать Поросозерскую и Ребольскую волости, а Печенга здесь не при чём [141, с. 440]. Столь же незамедлительно Чичерин запросил РВСР о ситуации в "Архангельской области", потому что понял, что он чего-то не знает...

Рапорт Ласточкина (№ 41) и ультиматум съезда были доставлены в Подужемье к утру 4 апреля и в тот же день вместе с сопроводительным письмом в пакете с исходящим № 48 переправлены в штаб бригады ¹¹¹ [16, л. 82; 157, лл. 587, 595].

В журнал военных действий 56-й бригады была внесена запись: "На участке бригады без перемен. По донесению командира 168-го полка, в Ухте по постановлению Съезда Временного правительства Корелии, предъявлен представителем Ухтинской республики ультиматум об отводе из пределов Корелии всех красных частей. Части отведены, в том числе и партизанский отряд Кемского Уездвоенкома, который немедленно был расформирован распоряжением штабрига" [74, л. 17об] (напомним, что начдив запретил иметь партизанский отряд ещё днём 28 марта (№ 1157 [162, л. 107]), однако до сих пор никаких распоряжений на этот счёт из бригады в полк не поступало).

Днём Тюрин отреагировал на вчерашнюю новость (об уходе из Ухты), которая была получена в Кеми вроде бы только в 10 утра [204, лл. 8-8об]: "На № 141 Комбриг приказал немедленно восстановить первоначальное положение. Об исполнении донести" (№ 255/оп от 4 апреля, 14 час) [165, л. 594].

И только вечером комбриг-56 доложился начдиву. Сначала он привёл полностью своё приказание № 165 (3 апреля, 10 час) ("Вы будете отвечать..."), затем "козырной" ответ Собецкого (№ 139 от 3 апреля, 16 ч) ("Вам и политическим силам бригады и политотделу дивизии придётся отвечать..."), а также и донесение № 141. Вся эта переписка была подытожена следующим образом: "Донося о вышеизложенном, я усматриваю донесение комполка 168 Собецкого № 139 [как] явное непонимание своего назначения как начальника боевого участка и сваливание могущих произойти на его участке недоразумений на других..." (№ 0266 от 4 апреля, 21 ч 50 мин) [204, лл. 8-9об].

5 апреля Собецкий, жалея о вчерашнем срыве и понимая, что выполнение приказа о возвращении в Ухту невозможно из-за распутицы, запросил у Тюрина разъяснений по поводу противоречивых указаний последних дней, на что комбриг-56 ответил, естественно, что никаких противоречий в его приказах нет [126, лл. 98, 133].

Борзаковский прямо на полученной телеграмме № 0266 начертал гневную резолюцию, которая днём была отправлена Тюрину: "1) Примите всю решительность мер [к] занятию Ухтинской и восстановлению старого положения - для чего использовать все средства. 2) В донесениях комполка 168 проглядывает резкость, говорящая о партизанщине и бандитизме. Приказываю искоренить таковые явления самыми резкими мерами. 3) Без приказания расследовать и виновных наказать, об исполнении и принятых мерах донести" (№ 01311 от 5 апреля, 13 ч 5 мин) [162, лл. 126-127].

вые сведения, которые были доложены сначала вкратце по телефону, а в 15 часов переданы полностью по телеграфу.

"В дополнение [к] № 0266, - передал Тюрин, - доношу подробности отхода из Ухты помощника уездвоенкома Ласточкина, в распоряжении которого комполком 168 был оставлен отряд в дер. Ухте ¹¹²". Далее в длинной телеграмме следовали документы (рапорт Ласточкина и ультиматум съезда) и комментарий: "Донося о вышеуказанном, усматриваю, что комполк [168] со своей стороны, несмотря на отданное приказание от 30/3 за № 0247 1) об оставлении ста человек с 4-мя пулеметами в Ухте - не исполнил в точности, 2) находящийся гарнизон в д. Ухте не проявил со своей стороны вооруженного вмешательства, 3) разрешил устроить Съезд, 4) не проявил никакой инициативы, 5) местные Советские власти по распоряжению Архангельского Губревкома отказали в продовольствии представителям Ухтинской волости в начале их приезда.

Мною предписывается комполка 168, немедленно донести по чьему распоряжению существует партизанский отряд. Приказываю немедленно расформировать - и третий раз приказываю исполнить № 0247, - о введении отряда в Ухту" (№ 0270 от 5 апреля, 15 час) [157, л. 601]. (Соответствующий приказ № 182/оп был отправлен Собецкому в этот же день [165, л. 581; 209, л. 66]).

Когда дело пахнет трибуналом, не до антимоний. И Тюрин самозабвенно топит Собецкого, вешая на него всё: и партизанский отряд, и состав ухтинского гарнизона, и невыполнение невыполнимого приказа. При этом, комбриг вдруг почти "прозревает", совсем как командование 6-й армии в отношении затеянной им перегруппировки. Наконец-то всплывает съезд - некое мероприятие, на которое никто не обращал внимания, пока оно не вынудило Ласточкина "убраться со всеми партизанами из села Ухты в течение 24-х часов" [157, л. 588] (насчёт "вооружённого вмешательства" и не проявленной инициативы комбриг рассуждает поверхностно, не зная обстоятельств и не пытаясь в них разобраться).

Ссылки на помехи со стороны местных и губернских властей - просто не состоятельны. Во-первых, военком Друлле, вместе с Тюриным подписавший донесение № 0270, подписал и приведённое выше донесение № 215 от 27 марта, где сообщалось, что "на основании постановления Кемского Уездного съезда Карелия получает продовольствие из гор. Кеми, доставка которого организуется" [165, л. 393] (а сам Друлле был участником решения продовольственного вопроса на уездном съезде [121, л. 7об]). Во-вторых, как мы видели выше из телеграммы Самойло № 01370/2329/с, Архангельский губревком, наоборот, ходатайствовал о немедленной отправке продовольствия [80, л. 50].

5 апреля РВСР ответил Чичерину на его запрос: "Сообщаю, что распоряжение о выводе войск, по согласованию с НКИД, касалось только Поросозера и Ребол, что касается остальных районов ¹¹³, наоборот, указывалась необходимость оставления войск в Ухтинском районе и в указанной полосе Карелии, в частности Печенге. Однако в силу отсутствия дорог и отдаленности Ухтинского района и крайних затруднений со снабжением, Командармом 6 было отдано распоряжение о выводе части войск из этого района и об оставлении там лишь отряда в количестве 100 человек" (№ 2001/оп). В качестве иллюстраций к ответу были приложены копии четырёх телеграмм (все они были упомянуты нами выше): №№ 01356/2299/с от 29 марта (донесение штарм-6 о том, что главные силы 56-й бригады оттягиваются к железной дороге, оставляя небольшие авангарды), 1844/оп/190/ш от 30 марта (ответ Шапошникова), 01396/2372/с от 1 апреля (донесение штарм-6 об оставлении в Ухтинском районе 100 человек) и 1942/оп/205/ш от 2 апреля (приказ Каменева о необходимости принять меры к усилению частей на мурманском направлении) [147, лл. 74-75].

РВСР на момент ответа Чичерину информацией об отходе из Ухты ещё не располагал (сведения дошли пока только до 6-й армии), поэтому ситуация в "Архангельской области" для народного комиссара иностранных дел яснее не стала: Холсти ещё 3 апреля сообщил, что войска из приходов, "которые объявили себя независимыми", выведены, а свои военачальники 5 апреля доложили, что там остался отряд в 100 человек.

Из армии Борзаковскому пришёл очевидный приказ: "Положение должно быть немедленно восстановлено. [В] нарушении виновных оперативных заданий привлеките к самой строгой ответственности. Необходимо среди корел усилить нашу агитацию" (№ 01456/2458/С, 5 апреля) [210, л. 18]. Начдив-1 ответил столь же очевидно: "Доношу, что во исполнение Вашего приказания будут приняты все меры" (№ 01318, 5 апреля) [210, л. 18об].

Под вечер Собецкий, отдав распоряжение о расформировании партизанского отряда (№ 147), ещё раз обратился к Тюрину с просьбой прояснить ситуацию с разнонаправленными приказами, "ибо для выполнения заданий, 168 полку необходимо знать конкретные задачи и точно район, за который полк ответственен. При возложении заданий на полк прошу давать исполнимые задания, сообразованные с обстановкой, в которой приходится действовать" (№ 144, 5 апреля, 18:00) [156, лл. 75-75об]. А позже доложил, "что согласно данным разведки, конная дорога между Сапосальмой и Подужемьем прекратилась. Посты летучей почты будут продолжать работать пешим порядком. Доставка донесений сильно замедляется" (№ 148, 5 апреля) [156, л. 74].

Борзаковский вместе с полевым штабом в 19:10 5 апреля покинул Петрозаводск, направляясь в Кемь [80, л. 16]. По дороге начдива-1 начали догонять гневные телеграммы.

[Начдиву-1] "Обстановка требует самой решительной боевой готовности на финской границе. [В] 56 бригаде партизанщина и беспорядки. Принять самые суровые меры по отношению [к] лиц[ам], не взирая на положение и пост не понимающих серьезности момента. Напрячь все силы и принять меры, чтобы скандальозная бригада сделалась такой же стойкой и дисциплинированной, как и героические части 6 армии. Помнить всем, что мы на войне и ослушники приказаний центральной Советской власти суровою рукой военных законов будут сметены, если хоть на минуту будет продолжаться беспорядок. № 01461/2469. Врид Командарм 6 Лисовский. Член РВС Кузьмин" [210, л. 19].

[Начподиву-1 Иванову, копии начдиву-1 и комбригу-56] "[У] 56 бригады непорядки, безобразия. Момент важный. Войска пятиться не должны. Я свирепо расправлюсь с комбригом и военкомбригом, если будет продолжаться отвод частей. Неисполнения распоряжений начдива относительно расположения частей равносильно измены интересам республики. Усильте политическую работу [в] 56 бригаде, воспитать её [в духе] 6 армии, не останавливаясь перед жесткими методами над командным и комиссарским составом. Выбить партизанщину. Интересы республики требуют не только не отходить, но быть готовыми к наступлениям. Работать [в] контакте с начдивом. № 993 Член РВС Кузьмин" [210, лл. 7-10].

Вряд ли имеет смысл комментировать эти филиппики, рационального зерна не содержащие...

6 апреля в 10:15 Собецкий в связи с расформированием отряда партизан отдал распоряжение начальнику команды пеших разведчиков Морозову: "Тов. Ласточкину с товарищами приказано продолжить организацию Советской власти. В случае сопротивления со стороны местных кулаков или контрреволюционных организаций приказываю: оказывать полное вооружённое содействие частью или всей пешей разведывательной командой. Ежедневно доносить" (№ 150) [16, лл. 85-85об].

Таким образом, получив приказ Тюрина № 182/оп, комполка-168 выполнил только первую, реализуемую его часть - о расформировании партизанского отряда. Вторую часть - о возвращении в Ухту - он считал невыполнимой (что соответствовало действительности). Требовать от своих подчинённых невозможного Собецкий не желал, поэтому и придумал своеобразный паллиатив.

А что ещё можно сделать? Ласточкин с бывшими партизанами и обозом в Погосском, команда Морозова - в Маслозере. До окончания распутицы, когда можно будет начать думать о передвижении воинских частей, ситуация в Ухте будет оставаться такой, какая есть сейчас, и повлиять на неё никак нельзя (накануне до Подужемья добрался Сонников, который и рассказал Собецкому о "местных кулаках" и "контрреволюционных организациях", что свидетельствует о том, что Сонников по дороге смог в определённой степени осмыслить произошедшее в Ухте).

Военкому Смородину тоже пришлось осмысливать события последних недель, отвечая на телефонограмму военкомдива-1 от 5 апреля. Доклад Смородина военкомбригу-56 и подиву-1 получился небольшим, но весьма информативным:

"Как с самого начала операции, так до настоящего момента со стороны военкомдива и подива никаких определенных твердых политических директив по отношению к Ухтинскому правительству и членам такового нет и не было. А на мои личные запросы [на имя] военкомбрига-2 тов. Моисеева и помзаподива-1 тов. Освенского ими не давалось определенного ответа. Кроме таких [ответов] как [сказано выше] военкомбриг-2 Моисеев ответил: вам дан приказ им и руководствоваться. А в приказе говорилось: занять Ухту, разоружать население и организовать Советскую власть. А помзаподивом тов. Освенским выпущена одна листовка на карельском языке, [были присланы] два агитатора Годарев [и] Сонников, и больше ничего. Дальше между 8-12 марта с/г. был представитель Ухтинского правительства, с которым велись переговоры военкомбригом, комбригом-56, Председателем Кемревкома и помзаподивом Освенским, о содержании и результате такового мне неизвестно, о чём, вероятно, военкомдив информирован. Второй представитель Ухтинского правительства был в Кеми 20/III с/г и подано им было заявление, копию такового прилагаю ¹¹⁴. А также помзаподиву тов. Освенскому было известно, что 21/III с/г. в Ухте был съезд представителей волостей. Принимая во внимание все вышеизложенное, фактически военкомдиву и подиву об Ухтинском правительстве и его членах было известно, а также и его действиях. <...> № 51 военком 168. П. Смородин. Подужемская" [121, лл. 197об-197].

Припоминая последовательность событий, произошедших со 168-м полком во время "ухтинского похода", мы понимаем, что Смородин в своём докладе не лукавит ¹¹⁵. "Определенных твердых политических директив" из дивизии действительно не поступало (так же как их не поступало и из армии в дивизию). Задача 168-му полку действительно была поставлена в самом общем виде ("занять Ухту, разоружать население и организовать Советскую власть"), причём единожды и в самом начале - перед выдвижением полка из Кеми 7 марта. Смородин указывает на "источники" политических указаний - военкомбрига-2 Моисеева (напомним, что 168-й полк до 10 марта находился в подчинении 2-й бригады) и помзаподива-1 Освенского. Последний, судя по докладу, проявлял себя как политический руководитель, в отличие от военкомбрига-56 Друлле, который даже не счёл необходимым проинформировать Смородина о результатах визитов "представителей".

В Вологде, в штабе армии, начальник оперативного управления К.Л. Евреинов ¹¹⁶ попытался проанализировать раз- витие ситуации по донесениям из 1-й дивизии, зашёл в тупик и в 16:10 6 апреля запросил наштадив-1 выяснить в срочном порядке "какие именно части отошли из Ухтинской: 100 чел. или другие" [80, л. 27].

Из штадива ответили, что "вопрос о том, какие именно части отошли Ухтинской срочно выясняется" (№ 01330) [80, л. 21] и переслали целиком донесение Тюрина № 270 (включая рапорт Ласточкина, ультиматум съезда и комментарий комбрига-56). Телеграмма, которая была принята полностью к 19:35 [204, лл. 11-14об], завершалась таким образом: "В дополнение к только что переданному номеру 01330 передаю копию следующей телеграммы: Из штаба 56 бригады срочно секретно оперативная 1/4 20 г. [выд. мной - А.А.] Кемь Наштадиву 1 на № 01206 сообщаю, что 168 полк занимает Ухтинскую ротой 62 человека при 4-х пулемётах и главные силы сосредотачиваются в д. Подужемская № 24/оп За наштабриг Должников военком Друлле" [80, лл. 21-23об] (само по себе донесение № 24/оп уже приводилось в предыдущей главе).

На телеграмме (телеграфном бланке с наклеенными отрезками ленты) Лисовский оставил резолюцию, подписанную им самим и Кузьминым:

"Н<ачальнику> Шт<аба> [т.е. врид наштарм 6 Корелову - А.А.]

1) Сообщите в центр о съезде корел и их резолюцию. Указать, что для корел необходим хлеб.

2) Начдиву 1 усилить наши части в Ухтинской волости до батальона, держа остальные возможно ближе" [80, л. 23об].

В соответствии с этими указаниями стали готовить необходимые телеграммы (стоит отметить, что командование 6-й армии коллизию с отходом и съездом, судя по всему, увязало только с продовольственной проблемой; влияния Финляндии не обнаружено).

Тем временем, Евреинов, так и не дождавшись вразумительного ответа на свой вопрос, после 21 часа оправил своего помощника Ильинского на "прямой провод" и тот, наконец, получил ответ врид наштадива Путилова: "...сообщаю, что по сведениям комбрига-56 1-го сего апреля Ухтинскую занимала рота 168 полка при 4-х пулеметах. После этого были получены сведения об отходе частей из Ухты, так что в настоящую минуту в Ухте нет наших частей [выд. мной - А.А.]. <...> [В] штабриге-56 находится начдив, выехавший туда для выяснения причин отхода и восстановления положения" [207, л. 15об].

Около полуночи в дивизию в соответствии с упомянутой резолюцией на телеграфном бланке было передано: "занятие Ухтинской 62 человеками при 4-х пулеметах нахожу недостаточным [выд. мной - А.А.]. Предлагаю усилить отряд до батальона, заняв им Ухтинскую волость и выдвинув поддержку поближе куда-либо [в] район Погостская. Ваши соображения срочно ожидаю № 2485/с/01469 Врид Командарм 6 Лисовский, член РВС армии Кузьмин" [80, л. 42; 212, л. 42].

А 7 апреля в 1:35 в соответствии с той же резолюцией Главкому был передан текст ультиматума съезда и следующее дополнение, также подписанное Лисовским и Кузьминым: "Местные советские власти по распоряжению Архгубревкома отказали в продовольствии представителям Ухтинской волости. [На] основании вышеприведённого РВС 6 армии находит необходимым снабдить корельское население хлебом, запас которого имеется на Мурманской пристани в количестве 500 тыс. пудов, на каковой предмет и просит ваших указаний. В настоящее время Ухтинская занята ротой в составе 62 чел. [с] четырьмя пулеметами [выд. мной - А.А.], отдано распоряжение об усилении этого отряда до батальона" (№ 2486с/01470) [80, л. 26].

Выходит так, что Лисовский и Кузьмин невнимательно прочитали текст копии телеграммы № 24/оп, присланной сразу после ретрансляции донесения № 270. Телеграмма № 24/оп - старая, она датирована 1 апреля (и при передаче дата не исказилась - на ленте чётко читается "1/4 20 г."). Но Лисовский с Кузьминым решили, что текст "168 полк занимает Ухтинскую ротой 62 человека при 4-х пулемётах" отражает ситуацию на текущий момент. И, несмотря на то, что Евреинову удалось добиться от Путилова однозначного сообщения "что в настоящую минуту в Ухте нет наших частей", в двух последовавших телеграммах была использована ошибочная информация.

Для 1-й дивизии директива, основанная на ошибке, в сущности ничего не меняла: приказано занять Ухту (вне зависимости от того, остались ли там красноармейские части или нет).

Но Главком был фактически дезинформирован утверждением, что "в настоящее время [т.е. на 1:35 7 апреля - А.А.] Ухтинская занята ротой в составе 62 чел. [с] четырьмя пулеметами".

Кроме того, на основе ложной информации Тюрина оказалась "перевёрнутой" ситуация с продовольствием. Вспомним ещё раз: 30 марта Самойло в телеграмме № 01370/2329/с сообщал Главкому о ходатайстве Архгубревкома о немедленной отправке продовольствия и просил указаний, считая что выполнение её отзовется неблагоприятно на снабжении армии. Теперь же, 7 апреля, Лисовский выступает поборником снабжения хлебом населения, которому якобы отказал Архгубревком. В обеих телеграммах вторая подпись - члена РВС 6 Кузьмина. Он что, не помнит, что подписывал неделю назад?

Очень странны эти ошибки, потому что обе они "работают" на выгораживание командования 6-й армии: 1) причины появления ультиматума съезда связаны с продовольственным вопросом, который возник по вине Архгубревкома; 2) в Ухте по-прежнему находятся наши войска.

Утром 7 апреля Собецкий получил почту из Погосского.

Ласточкин сообщал, что "по данным разведки в с. Ухте имеется карельский вооруженный отряд в составе около 200 чел. Отношение крестьян д. Нурмалашской и Сапосальмской к нашим красноармейцам-разведчикам стало враждебным. В д. Погосская отношение вполне дружелюбное". В 10:00 Собецкий передал эти сведения Тюрину, добавив информацию о своих сделанных распоряжениях (о расформировании партизанского отряда и о продолжении организации Советской власти Ласточкиным при содействии команды пеших разведчиков) [157, л. 619].

Кроме того, был получен и отправлен дальше в Кемь доклад начальника команды конных разведчиков Евграфова о состоянии дорог на 5 апреля. Доклад красноречиво свидетельствовал: наступила распутица.

В докладе указывалось, например, что "дорога от дер. Погостская до дер. Сапосальмская проходит частью по берегу реки Кемь, частью лесом и по болотам. Для передвижения на лошадях дороги почти не пригодны, болота по части растаяли и представляют из себя непроходимые трясины". А на дороге от Кеми до Подужемской, проходящей по льду у берега, "вследствие прибыли воды, лёд в некоторых местах отошел от берега, и образовались продольные и поперечные трещины вдоль и поперек дороги, весьма опасные для езды". За последнее время здесь "было три случая провала лошадей с подводами под лёд" [159, лл. 152-153об].

Дивизионное и бригадное начальство, нагрянувшее в 11-м часу в Подужемье, счастливо избежало купания в апрельской воде.

Вот как описал чуть позже "разбор полётов" сам Собецкий: "7-го Апреля 1920 г. в дер. Подужемскую, в штаб 168 полка прибыли начдив-1 т. Борзаковский, [врид] военкомдив-1 т. Славинский, комбриг-56 тов Тюрин и военкомбриг-56 т. Друлле. Несмотря на мое требование, отказались выслушать мой технический документальный доклад и отрешили меня от командования 168 полком, дав приказание об этом словесно в грубой форме" [16, л. 90].

Начальственный визит получился кратким, причём настолько, что времени хватило лишь на отстранение Собецкого и Смородина и назначение временно исполняющими их должности Наумова и Лармана соответственно [93, лл. 80, 81] (для получения указаний спустя несколько часов Наумова вызвали в Кемь в штабриг [165, л. 585]). Такой "формат" устроил и Борзаковского, не склонного, как мы успели заметить, к постижению сути вещей, и Тюрина, версию которого мог разрушить "документальный доклад" Собецкого.

По возвращении в Кемь Борзаковский, во-первых, ответил Лисовскому на ночное указание № 2485/с/01469 ("усилить отряд до батальона"): "...для занятия Ухтинской направляю батальон, поддержкой ему поставлю в Погосской роту. Дорог совершенно нет, есть тропы, каковые с разливом так же прекратятся, и это может заставить уменьшить выше указываемое мною количество до минимума" (№ 5/п, 7 апреля) [213, лл. 1-1об].

А, во-вторых, начдив-1 доложил результаты "инспекции" 168 полка: "Доношу, что из Ухтинской отход произошел самовольно - причины их, как доносит командир отряда [Ласточкин - А.А.], является постановление съезда представителей Карелии, каковые предложили вывести наши части - якобы угрожая за неисполнение сего последствиями.

Отряд, занимавший Ухту, состоял из местных добровольцев под командой помощника Кемского уездвоенкома Ласточкина - причиною нахождения такового партизанского отряда в Ухте вместо ста человек красноармейцев при 4 пулеметах под командою комсостава полка (как приказывалось таковой мною и комбрига) являются действия и распоряжения комполка 168 Собецкого, каковой не выполнил данного ему приказания. На двукратное приказание комбрига занять вторично немедленно Ухту, комполка 168 донёс, что из-за дорог выполнить этого не может, а по телефону сказал комбригу, что безалаберные приказания выполняться не будут.

За таковые действия комполка 168 отрешаю от должности и под арестом направляю в реввоентрибунал 6 армии. Ласточкин за то, что, командуя отрядом в Ухте, [1]) не проявил со своей стороны вооруженного вмешательства, 2) разрешил устроить съезд, и вообще не проявил никакой инициативы, также будет арестован и направлен в реввоентрибунал армии" (№ 6/п, 7 апреля) [207, л. 21] (вечером начдивом через Тюрина был отдан приказ Наумову "тов. Ласточкина направить в моё распоряжение для дальнейшего направления" [16, л. 233]).

Можно заметить, что, поскольку никакого разбирательства по сути не было, Борзаковский в своём донесении фактически ещё раз сообщил в армию точку зрения Тюрина. Однако поездка в Подужемье оказалась всё-таки небесполезной: начдив смог своими глазами увидеть состояние дорог и как очевидец доложить об этом Лисовскому.

На принятой телеграмме № 5/п Лисовский собственноручно начертал следующую резолюцию, которая незамедлительно была передана в дивизию за подписями Корелова и Попова: "Реввоенсоварм [с] Вашими соображениями согласен и предоставляет Вам свободу действий, указывая при этом [на] желательность сохранения за нами территории Ухтинской волости" [80, лл. 40-41; 116, л. 32].

На фоне предыдущих приказов ("положение должно быть немедленно восстановлено", "напрячь все силы, и принять меры" и т.д.) эта резолюция выглядит едва ли не просьбой... Означает ли это, что Лисовский осознал реалии, связанные с распутицей, и так же как Собецкий не хочет требовать от своих подчинённых невозможного? А как понять "желательность" сохранения территории? Если не получится, то и ладно, ничего страшного, обойдёмся без неё?..

Не будем, однако, усложнять. Дело в том, что в штабе 6-й армии прошёл слух о скором его расформировании. Это означало, учитывая невозможность быстрого возвращения в Ухту, что разбираться с тамошней ситуацией предстоит какому-то другому штабу. Если точность формулировок, как мы видели, и ранее не была характерна для Лисовского, то до них ли теперь, когда умами командования 6-й армии овладели размышления о перспективах дальнейшего прохождения службы?

И потом все эти мягкие "свобода действий" и "желательность", исходящие от начальства, воспринимались Борзаковским всё равно как бескомпромиссное требование немедленного восстановления положения.

Врид комполка-168 Наумов получил в Кеми соответствующие указания и в 20:00 7 апреля 1-й батальон полка вместе с 3-й пулемётной ротой выступил из Подужемья под командой Клещенкова, бывшего командира 3-й роты, а ныне врид комбата-1 [86, лл. 13-13об; 190, л. 193].

8 апреля Ласточкин сообщил в донесении из Погосского полученные им "частные сведения о настроении Ухтинской республики", согласно которым среди крестьян имеются недовольные решением продовольственного вопроса. Проблема в том, что привезти хлеб из-за границы в состоянии те, у кого есть лошади, а остальные остаются без продовольствия. Ухтинское правительство, состоящее "из торговцев Финляндии, хозяйчиков и деревенских кулаков", "не предпринимает никаких мер для улучшения быта беднейших крестьян". Тем не менее, по данным разведки, побывавшей в Сапосальмской и Юшкозере, "Юшкозерская волость вполне признала и присоединилась к Ухтинской республике, так как подтверждают, что Ухтинская республика получила самостоятельность как отдельное государство" [16, л. 92].

Повторное выдвижение 168-го полка на запад превратилось для личного состава в форменную пытку. Тем не менее, команда пеших разведчиков Морозова, выступившая из Маслозера утром 8 апреля [126, л. 106], достигла Погосского к утру 10 апреля [126, л. 111], а вечером того же дня в село пришёл и батальон Клещенкова с пулемётчиками [165, л. 453] (см. рис. 5). Средняя скорость движения отрядов составляла около 1,5 верст в час.

Бойцы стали болеть, о чём едва ли не ежедневно, начиная с 9 апреля, сообщалось в штабы полка и бригады [156, лл. 76, 79; 190, л. 203]. Всё это, разумеется, не могло сказаться на настроении бойцов, которое уже 10 апреля Клещенков оценил как "очень плохое" [126, л. 111]. Кроме того, по дороге было потеряно восемь обывательских лошадей (четыре утонули и четыре пали), что вызвало совершенно ненужное напряжение в отношениях с местными жителями [156, л. 79].

10 апреля Наумов доложил Тюрину: "Условия движения самые тяжелые. Санного пути как такового нет, люди двигаются с большими усилиями зачастую по колено в воде. Транспорт еще в более тяжёлых условиях. Лошади и повозки вязнут в распустившихся болотах, вода в лесных ручьях поднялась настолько, что приходится переправлять подводы вплавь" [190, л. 197]. Комбриг-56 на это ответил: "Батальон должен занять Ухту" [190, л. 197].

Телефонную связь к полудню 11 апреля с большим трудом дотянули до Вермас-озера (начальник команды связи докладывал Наумову, что у телефонистов распухли ноги от простуды) [156, л. 77], а 12 апреля смогли продлить до Погосского [16, лл. 127-128].

К вечеру 12 апреля разведчики Морозова налегке смогли достичь Сапосальмской и упёрлись во вскрывшуюся Кемь (переправа через реку прекратилась и возле Подужемья, где Тюрин приказал строить паром [126, л. 114; 156, л. 78]). Обоз команды с огромным трудом одолел полпути и вынужден был заночевать. Подводы, отправленные из Сапосальмской навстречу обозу, пробиться к нему тоже не смогли [126, л. 118]. На этом Морозов закончил эксперименты и, посчитав, что сделал всё возможное, вечером 14 апреля вернулся со своим отрядом в Погосское [126, л. 119].

знакомых ему жителей Вокнаволока. Повсюду ведётся агитация, "что красные больше не вернуться, ибо они побеждены". В целом настроения людей на стороне Тоймикунты: "семенами и продовольствием частично снабдили".

Военных отрядов в "Ухтинской республике" нет, сообщил крестьянин, имея в виду, очевидно, отсутствие регулярный частей и не считая таковыми силы самообороны Тоймикунты, однако имеется оружие, включая пулемёты. Агитаторы Тоймикунты рассказывают, что на границе со стороны Финляндии "для защиты Карелии" находятся 500 солдат и 50 офицеров. В Ухту из Финляндии вернулся технический персонал, привезена радиостанция и снова работает [121, л. 469].

Наумов, получив сообщение Клещенкова, в тот же день доложил Тюрину, что "батальон стоит в д. Погосская и дальнейшее движение на Ухту продолжать не может до открытия водного пути". И добавил с надеждой: "Ожидаю ваших распоряжений" (№ 92, 15 апреля, 21 час) [156, л. 82; 190, лл. 224-225]. Комбриг-56 ещё до получения этого сообщения с такой же надеждой обратился к начдиву: "Прошу разрешения батальону стать в Панозере, а разведке - в д. Сапосальма до налаживания транспорта" (№ 286/оп, 15 апреля, 18 ч 20 мин) [209, л. 29].

Возможно, Тюрин рассчитывал на перемены, связанные со сменой руководства. 11 апреля появилась официальная директива, подписанная Лисовским и Кузьминым, о том, что в соответствии с решением РВСР войска 6 армии передаются в распоряжение РВС 7 [145, л. 35]. 12 апреля директива была получена в 1-й дивизии [80, л. 57], а 13 апреля - в 56-й бригаде [162, л. 133].

14 апреля Лисовский и Кузьмин отдали войскам прощальный приказ, в котором говорилось, что "славная 6-я армия, названная нашим вождём тов. Троцким героической, выполнила свою задачу", но в то же время, "покончив боевую страду фронтов на Севере, красным бойцам пришлось немедленно повернуться лицом на Запад" и теперь "боевые части 6-й армии должны перейти под другое командование. Так требует удобство управления, так требует новая боевая обстановка" [93, л. 93].

С 24 часов 15 апреля 1-я дивизия вместе с приданной 56-й бригадой 19-й дивизии перешли в подчинение РВС 7 армии (а части, оставшиеся на архангельско-онежском направлении, вошли в состав вновь образованного Беломорского военного округа) [205, л. 24; 214, л. 13]. Таким образом, 56-я бригада, вместе с частью 6-й армии, вернулась "домой" - в 7-ю армию (в состав "своей" 19-ю дивизии бригада войти не могла, поскольку та находилась в стадии расформирования [73, с. 84]).

После возвращения разведки из Сапосальмской, наступило некоторое затишье. Снабженцы кое-как проталкивали продовольствие из Подужемья, Клещенков время от времени отправлял на разведку по нескольку человек, которые по возвращении неизменно докладывали об отсутствии дорог, о чём сообщал Наумову [126, л. 124].

Сонников вынужден был переключиться на работу с личным составом 168-го полка [16, л. 151]. 13-16 апреля он докладывал в политотдел дивизии о том, что "двигаться можно будет не раньше чем через месяц" и что "настроение красноармейцев во время стоянки удовлетворительное", однако "приказы дальнейшего движения роняют дух красноармейцев, и могут последствия оказаться худшими" [121, лл. 422-423, 468].

18 апреля в 168-й полк была передано указание Борзаковского "К налаживанию транспорта принять всю героичность мер. Движение не должно задерживаться" [16, л. 199; 209, л. 29]. Это был ответ на просьбу Тюрина от 15 апреля приостановить движение "до налаживания транспорта" (№ 286/оп), задержавшийся из-за того, что начдив-1 находился в Мурманске [209, л. 19].

Тем временем, РВС 7 армии взялся за управление переданными ему частями.

Новым руководством в лице начопергрупп 7-й армии Плютто в переговоре по прямому проводу с наштадивом Бобовым было высказано такое мнение: "откровенно говоря, на всем участке Мурманском и Олонецком такой винегрет из частей, что трудно понять [по] каждой из них и принадлежность участков" [214, лл. 20-21об].

18 апреля приказом по 7-й армии 56-я бригада выведена из подчинения 1-й дивизии и включена в состав 54-й дивизии (ещё одной дивизии, переданной из упразднённой 6-й армии) [74, л. 22], однако фактическая передача управления состоялась только 3 мая вместе со сдачей Тюриным ухтинского участка 1-й бригаде.

Тюрин в очередной раз доложил Борзаковскому о том, что 1-й батальон не может двинуться из-за распутицы [209, л. 9], и 21 апреля в очередной раз получил от начдива традиционное приказание: "Под личную Вашу ответственность и комиссара приказываю принять все меры к движению на Ухту 1 батальона 168 полка, ибо подобные действия части (как сейчас) ясно говорят о бездеятельности и нерешительности комсостава. Приказываю [в] последний раз вырвать с корнем все недостатки" [209, л. 8].

Приказание было ретранслировано Наумову, и 23 апреля Клещенков получил очередной строжайший приказ врид комполка: "выступить из Панозера и двигаться на с. Ухту, и во что бы это ни стало занять её в самый кратчайший срок" [126, л. 132].

Собецкий, отстранённый от командования полком, оставаясь в Подужемье, к 22 часам 8 апреля закончил рапорт № 160, адресованный начдиву и военкомдиву.

После вынужденного отхода Ласточкина Собецкому стало окончательно ясно, что "наверху" кто-то ошибся с отводом авангарда. Но в чём состоит его вина как командира полка? Если бы ему 25 марта вместо приказа на стягивание отдали приказ закрепиться в Ухте, он бы успел это сделать (учитывая, что главные силы находились в Сапосальмской, а зимники оставались сносными). Но тот же самый приказ, отданный 30 марта, когда главные силы вернулись в Подужемье и началась распутица, стал неисполнимым, несообразованным с обстановкой.

Кроме того, бывший комполка-168 просто по-человечески был крайне обижен на Тюрина. Ведь они вместе в Кеми планировали отход, реализовывали его, а теперь комбриг-56 вероломно подставил своего подчинённого.

В своём рапорте Собецкий попытался формализовать свои соображения, сделав акцент на служебной переписке с Тюриным в "разнонаправленный" период (между 31 марта и 3 апреля), когда Тюрин, надеясь на скорую смену, письменно приказывал Собецкому оставить в Ухте 100 человек при 4-х пулемётах, а на словах передавал, что считает свой приказ технически невыполнимым. Найдя действия Тюрина незаконными и преступными, и указывая, что Тюрин добился его отрешения, скрыв от начдива ряд донесений, Собецкий просил отстранения Тюрина от командования бригадой и предания его суду Ревтрибунала, назначения следственной комиссии для выяснения виновности лиц, замешанных в деле, а также своего восстановления в незаконно отнятых правах [209, лл. 69-72].

Тюрин в своём "ответном" рапорте начдиву-1, написанном 9 апреля, "разнонаправленный" период вообще оставил "за кадром". Он упомянул ответ Собецкого от 31 марта об оставлении в районе Ухты 62-х человек вместо положенных ста, а сразу после - пакет № 48 от 4 апреля с донесением Ласточкина и ультиматумом съезда. Всё представлялось предельно простым: неисполнение приказа - следствие этого. Выводы относительно Собецкого - примерно те же, что были сделаны Тюриным ещё 4-5 апреля [157, л. 666].

Необходимость в написании "ответного" рапорта у Тюрина возникла после того, как он сам приказал Собецкому 9 апреля прибыть в Кемь в штаб бригады [16, л. 97]. Собецкий выехал в 17:30, предварив свой отъезд телефонограммой в четыре адреса (в штабриг, начдиву, военкомдиву и в Особый отдел дивизии): "Выехал из Подужемья в Кемь с копиями документов и необходимыми данными, подтверждающими необходимость смещения Тюрина. Прошу военкома дивизии сегодня же меня принять" [16, л. 94].

Кроме того, 8 апреля вновь назначенные командиры Наумов и Ларман выписали председателю полкового коллектива Крылову командировочное удостоверение, в котором указывалось, что товарищ Крылов "действительно командируется <...> в РВС 6-ой армии со срочным пакетом" [16, л. 88]. Очевидно, личный состав 168-го полка был солидарен со своим бывшим командиром и решил поспособствовать принятию справедливого решения.

Трудно сказать, насколько Борзаковский, человек, как мы успели заметить, бесхитростный, понимал насколько последствия разбирательства "дела Собецкого" могут оказаться опасными для него лично. Ведь это он отдавал днём 28 марта (то есть за 1,5 суток до замечания Шапошникова о несвоевременности вывода войск) распоряжение Тюрину "в Ухтинской иметь свой наблюдательный пост не менее 15-20 чел." [162, л. 107]. Могли возникнуть вопросы - что ж ты, начальник дивизии, не смог оценить обстановку у себя под носом? Что теперь каждой дивизией из Москвы командовать?

Но, скорее всего, начдив такими вопросами не задавался. Во всяком случае, 9 апреля в переговоре по прямому проводу с Пеньковым, вернувшимся после IX съезда в Петрозаводск, Борзаковский негодовал: "[В] 168 полку полный бандитизм - отрешаем комполка и комиссара от должности и направляем под арестом в Реввоентрибунал. Страшно удивляюсь партизанщине, таковая имела место на Западном фронте, откуда прислали эту бригаду. Надеюсь привести в порядок. Конечно, желателен твой приезд в полевой штаб..." [116, лл. 24-25]. Можно предположить, что это возмущение было искренним, поскольку переговор в целом носил едва ли не частный характер (Пеньков, в частности, делился слухами о скором расформировании штаба 6-й армии, сообщая подробности в такой форме: "с демократом Ивановым ¹¹⁷ говори потише, он получает Беломорский округ" [116, лл. 27-28]).

В общем в кемских штабах обстановка была нервной. Никто из начальников не хотел встречаться с Собецким лично. Утром 10 апреля бывший комполк-168 прислал начдиву донесение о том, что прибыл и ждёт заключения на свой рапорт. Борзаковский наложил резолюцию: "Арестовать" [215, л. 33]. Через некоторое время начдиву донесли, что "Собецкий арестован, и находится при коменданте 56 бригады до вашего распоряжения" [209, л. 50]. Тут Борзаковский первым делом поинтересовался разоружён ли Собецкий, распорядился подготовить документы для отправки арестованного в Петрозаводск под конвоем и приказал запретить бывшему комполка подачу "всякого рода телеграмм и рапортов до передачи его в Реввоентрибунал" (№ 36/п) [209, л. 49].

Утром 11 апреля Собецкий ещё раз написал начдиву и военкомдиву: "В порядке статьи 75 Дисциплинарного Устава Рабоче-Крестьянской Красной Армии ¹¹⁸. Рапорт. Доношу, что продолжая незаконный произвол, меня лишили свободы и держат под арестом. Прошу прекратить произвол и сообщить о заключении на мой рапорт от 8/IV 20 г. № 160. Прошу распоряжения о передаче копии этого моего рапорта (№ 163) по телеграфу в Реввоенсовет 6 армии" [209, л. 45]. К вечеру начдиву в ответ на № 36/п было доложено, "что бывший комполка 168 разоружен, документы подготовлены и отосланы в вагон штадива" [209, л. 48].

Заметим, что Собецкий стал третьим командиром, которого Борзаковский отрешил от должности и предал суду РВТ. Первым, напомним, был комбриг-56 Иванов, отстранённый 8 марта и оправданный 27 марта [132, л. 2; 158, л. 214]. Вторым оказался комбриг-2 Семёнов, отстранённый 24 марта и также оправданный в середине мая [125, лл. 123, 145].

Каким был приговор ревтрибунала по делу Собецкого, документально проследить не удалось. Однако нет никаких сомнений, что и в этот раз приговор был оправдательным (если вообще дело дошло до суда).

Вообще говоря, получается, что начдив-1 в течение месяца безосновательно отрешил половину своих комбригов (двух из четырёх) да ещё и одного комполка. Более того, в отношении Иванова, которого "вернули" в 1-ю дивизию на предмет предоставления соответствующей должности, Борзаковский ответил инспектору пехоты 6-й армии, что "проступки бывшего комбрига-56, т. Иванова, несмотря на оправданность его трибуналом, не могут допустить его к занятию поста комбрига" [148, л. 367] (а Семёнов по возвращении был "трудоустроен" всего лишь командиром полка [125, л. 145]). Все эти факты, очевидно, свидетельствуют не в пользу начдива Борзаковского.

"Дело Собецкого" вне зависимости от того, рассматривалось оно в РВТ или нет, никакого влияния на дальнейшую службу как Борзаковского, так и Тюрина не оказало, что на наш взгляд свидетельствует о том, что рассмотрение было поверхностным. Сам же "фигурант" по итогам событий покинул ряды РККА и, как представляется, решение это не было вынужденным.

Александров в "разбор полётов" не был вовлечён совершенно. Очевидно потому, что Собецкий, как мы видели, ни грана ответственности на подчинённых не переложил. Так что слухи, которые впоследствии дошли до Кеюняса оказались ложными (в своих мемуарах он написал, что Александрову якобы "пришлось затем в Кеми заплатить жизнью за доброжелательность к Карелии" [186, s. 95]).

Комбат-2 занимался своим батальоном, расквартированным в Подужемье, работая над повышением культурного уровня личного состава и местных жителей. "Сегодня вечером будет представлена для красноармейцев 2-го батальона [поставленная] своими силами под режиссёрством комбата-2 тов. Александрова пьеса из рабочей жизни «Безработные» в трех действиях...", - докладывал в политотдел 11 апреля Ларман, уже освоивший технологию написания политсводок [209, лл. 37-37об]. На следующий день врид военкома доложил, что на представление собрались красноармейцы и подужемцы, что "перед началом спектакля и во время антрактов играл струнный оркестр, спектакль прошёл блестяще" [121, л. 301].

В дальнейшем Александров продолжал служить в своём полку в прежней должности. В конце советско-польской войны в бою 24 сентября 1920 г. "будучи начальником боевой группы, лично руководил боевыми действиями двух батальонов, проявлял исключительное мужество, храбрость и распорядительность", за что был представлен к награждению серебряными часами [218, л. 155]. В начале 1921 г., когда полк оказался в Закавказье, Александров, согласно аттестации, был признан достойным к выдвижению на должность помощника командира полка [86, л. 30].

Ласточкин 8 апреля отправил из Погосского донесение № 89 - ответ на приказ № 147, отданный Собецким ещё вечером 5 апреля. Он доложил о том, что в соответствии с приказом распустил партизанский отряд, простил оставить в своём распоряжении Шамаева и Никифорова "как опытных работников", а также просил уточнить остаются ли в его подчинении 13 человек, которые были присланы на подмогу из команды пешей разведки [16, л. 92].

10 апреля прибывшие в Погосское бойцы 168-го полка поведали Ласточкину об отрешении Собецкого и Смородина, а также о том, что он сам, Ласточкин, тоже причислен к виновникам произошедшего. А 11 апреля Наумов по требованию комбрига отправил Ласточкину строгое приказание ("за неисполнение сего будете арестованы и преданы трибуналу") сдать продукты Клещенкову, оружие отправить в Подужемье, прикомандированных к нему красноармейцев разослать по своим частям, а самому прибыть в штаб полка [16, лл. 124, 233].

12 апреля в Погосское вернулся Сонников, который, очевидно, объяснил Ласточкину, что тот будет арестован в любом случае, вне зависимости от исполнения вчерашнего приказа Наумова (кстати сказать, к самому Сонникову никаких претензий не предъявлялось, видимо по причине его принадлежности к политотделу). И Ласточкин решил (самостоятельно или по дружескому совету) применить тактику "бюрократических проволочек". 12 апреля он доложил Наумову об исполнении указания о передаче продуктов комбату-1 и попросил разрешения остаться, поскольку вернуться в Подужемье "с оружием, обмундированием и снаряжением не представляется возможным ввиду плохой дороги" [16, лл. 127-128]. Этот вариант не прошёл, и тогда Ласточкин 13 апреля сообщил Наумову, "что теперь не состоит в 168 полку и подчиняется Кемскому Уездвоенкому" [156, л. 79]. 14 апреля до сведения Ласточкина было доведено, что "[в] прифронтовой полосе все военные комиссариаты подчинены военному командованию" и "все приказы должны ими выполняться беспрекословно" [16, л. 161].

Ничего не оставалось, как ехать. И Ласточкин отправился в путь, затягивая каждый шаг насколько возможно. Выехал он лишь 15-го вечером, сообщал с дороги, что едет, хотя и болеет [16, л. 179] и к вечеру 18-го добрался-таки до Подужемья [16, л. 197].

В штабе полка выяснилось, что здесь никто Ласточкина арестовывать не собирается, и тот даже вместе с Ларманом (который, кстати, 18 апреля был утверждён в должности военкома полка [93, л. 94]) принял участие в митинге в честь годовщины Ленских событий [121, л. 407]. Наумов (оставшийся врид) ограничился докладом Тюрину о прибытии Ласточкина и его завтрашнем приезде в штабриг [16, л. 197].

Ласточкин ухитрился протянуть ещё сутки и прибыл в Кемь только 20 апреля, и начдиву было доложено, что бывший помощник уездного военкома арестован и находится при коменданте штаба [209, л. 3]. Тюрин приказал Ласточкину, обратившись к нему как к командиру взвода 6-й роты, "дать подробное описание действий авангарда" [157, л. 754].

Ласточкин подготовил добросовестный "отчёт" [157, лл. 964-966, 968-968об] (мы его уже несколько раз цитировали), приложив к нему оригинал ультиматума Тоймикунты [157, л. 967] (который мы привели в главе 14).

21 апреля из дивизии пришло распоряжение препроводить арестованного в Петрозаводск [209, л. 1].

28 апреля Тюрин отправил Борзаковскому рапорт в дополнение к своему "ответному" рапорту № 0277 от 9 апреля с приложением "отчёта" Ласточкина. В новом рапорте комбриг-56 сообщал, что "отчёт" Ласточкина подтверждает вину Собецкого, который, по мнению Тюрина, лгал, "что им оставлено в районе д. Ухты 50 чел. при 4 пулемётах, в то время как по донесению т. Ласточкина в Ухте осталось 27 чел., и те местные жители, которые должны быть использованы как проводники" [157, л. 963].

Таким образом, Тюрин спустя полмесяца после ареста Собецкого не упускал из своего поля зрения эту историю и использовал любую возможность для подтверждения виновности Собецкого (и своей невиновности).

Через полтора месяца, согласно приказу по 168-му полку № 169 от 14 июня комвзвода Ласточкин, возвратившийся "из штаба 1-й стрелковой дивизии после освобождения из-под ареста", был зачислен на все виды довольствия [93, л. 132об]. Судя по формулировке, дело до трибунала не дошло, а закончилось неким разбирательством и полным восстановлением в правах.

К 1 июля Ласточкин стал председателем коллектива полка [107, лл. 21-22об] и в дальнейшем выполнял функции заместителя военкома Лармана [93, лл. 154, 156об].

Кеюняс, прибывший в Хельсинки, как уже было сказано, утром 3 апреля и первым делом доложивший о результатах своей миссии Холсти, теперь обеспечивал "информационную поддержку". Небольшая заметка появилась уже в тот же день в вечерней "Илталехти" [219, s. 1].

А 4 апреля в столичной прессе были опубликованы обширные материалы об ухтинском съезде и его решении. В пространном интервью "Ууси Суоми" Кеюняс, представленный газетой как "первый секретарь" съезда и учитель по профессии, фактически изложил конспект журнала съезда, отметив, что решение об отделении от России было единогласным [208, s. 1-2]. Аналогичный материал опубликовала и "Хельсингин Саномат" [220, s. 8]. (Вот бы удивился Александров, узнав, что о нём и его выступлении на съезде пишут крупнейшие финские газеты!)

Покончив с делами, "учитель" с чувством выполненного долга уехал в Реболы праздновать Пасху [187, s. 118].

Холсти 6 апреля отправился в большой вояж по европейским столицам (Лондон, Париж, Рим) для выяснения насколько там (главным образом, в Лондоне) готовы поддержать финляндские условия мира с Советской Россией [18, с. 186].

А в Хельсинки прибыла делегация Тоймикунты в составе Ф. Тиханова (председатель), М. Ахейнена, Х. Коткансало ¹²⁰ и Э. Симолы ¹²¹, и 10 апреля была принята премьер-министром Р. Эрихом, который в связи с отъездом Холсти являлся и исполняющим обязанности министра иностранных дел [223, s. 8].

11 апреля "Ууси Суоми", отметив весьма любезный приём, оказанный премьер-министром, сообщила, что делегация Тоймикунты собирается посетить Москву, однако совершение поездки зависит от результатов переговоров о перемирии между Финляндией и Советской Россией [223, s. 8].

В соответствии с достигнутой накануне окончательной договорённостью правительств [141, с. 449-450], переговоры начались 12 апреля на финской территории в здании железнодорожного вокзала приграничной станции Раяйоки. Советскую делегацию возглавлял член РВС 7 армии М.М. Лашевич, а в её состав вошёл и наш старый знакомый, бывший командарм-6 А.А. Самойло, привлечённый как военный специалист и, очевидно, знаток "северных дел".

легации генерал-майор М. Ветцер представил ответ на советский проект условий перемирия. В нём, в частности, было заявлено, что на перемирие нужно смотреть как на предварительный шаг к мирному договору, при котором народонаселение всей Восточной Карелии "наверное заявит желание взять свою участь в собственные руки, при этом ссылаясь на признанный Союзом Наций принцип самоопределения, - принцип, официально признанный и фактически примененный самим Советским Правительством". В качестве подтверждения этого тезиса Ветцер сослался на "резолюцию Карельского собрания в Ухтуа [т.е. в Ухте - А.А.] 21 марта 1920 года" [18, с. 188-189; 225, л. 20].

Лашевич возразил, что "относительно якобы желания населения Восточной Карелии присоединиться к Финляндии у российской делегации имеются другие сведения" [18, с. 189]. И на этом предварительный обмен мнениями по "карельскому вопросу" закончился.

Заметим, что Ветцер почему-то датировал резолюцию 21 марта, когда согласно журналу съезда § 19 обсуждался 22 марта. Лашевич тоже был не вполне не точен: ведь Ветцер говорил об отделении "Восточной Карелии" от Советской России, но не о присоединении её к Финляндии... Вероятно, таким высказыванием глава советской делегации хотел дать понять финнам, что отлично понимает их истинные цели.

16 апреля на первой полосе "Ууси Суоми" появилось большое интервью (с портретом) "официального представителя" Тоймикунты в Хельсинки И. Ранне ¹²³, в котором сообщалось следующее: "Сначала мы думали отправить специальную делегацию в Москву, но теперь, похоже, этого не потребуется, потому что финское правительство, вероятно, позволит нам передать по радиотелеграфу в Москву ту информацию, которую хотела бы ей сообщить наша миссия. Если к тому же потребуется ещё и устная беседа с советскими властями, то, вероятно, она произойдет в связи с переговорами по перемирию в Раяйоки. Мы не будем вести переговоры с большевиками при встрече с ними - мы просто хотим объявить им волю карельского народа" [227, s. 1].

Куратор Тоймикунты - глава политического отдела Восточно-Карельского комитета (того самого комитета, который организовывал поездку на съезд Кеюняса) легационный советник Л. Ханникайнен [228, с. 41], представлявший МИД член финляндской делегации с совещательным голосом, начал беспокоить представителя НКИД Б.Г. Зуля на предмет контакта с делегацией Тоймикунты [229, s. 1].

17 апреля, на 6-й день переговоров, финляндская сторона вернулась к "карельскому вопросу".

До сведения советской делегации вместе с выражением протеста была доведена телеграмма из Ухты: "Передовые отряды проникших в Карелию большевиков числом в сто человек прибыли 13/IV в Юскиерви [Юшкозеро - А.А.]. Мужское население Ухтуа на собрании 14/IV единогласно решило по предложению местного правительства оказать сопротивление. Большое воодушевление" [225, л. 46] (как было отмечено выше, команда пеших разведчиков Морозова, насчитывавшая на тот момент 63 чел. [126, л. 106], смогла достичь только Сапосальмской и то не полным составом [126, л. 118]).

Лашевич ответил в духе ноты Чичерина Холсти от 19 марта. Начал глава советской делегации мягко, напомнив, что советское правительство не давало никаких обязательств не занимать пунктов в этом районе, договорённости касались только Ребол и Поросозера. Но продолжил жёстко: "Что касается того, что местное население, руководимое мифическим для России правительством, будет оказывать сопротивление, то Россия будет рассматривать его как повстанцев и примет по отношению к ним соответствующие меры" [225, л. 48] (Чичерин 19 марта писал Холсти в принципе то же самое - "Восточная Карелия" к Финляндии не имеет никакого отношения, но не счёл необходимым уточнять какими способами Советское правительство будет решать свои внутренние проблемы [141, с. 411-412]).

Ветцер попытался возразить, но получилось что-то не слишком вразумительное: "Финская делегация ничего не говорила о праве Советского правительства посылать туда войска, но подобная посылка войск имеет следствием пограничные столкновения и этим и объясняется требование Финляндии об установлении охранной полосы" [225, л. 49].

Лашевич добавил: "Вы говорите, что карелы полны воодушевления и что они проявили свою волю. Этот вопрос спорный. При переговорах о мире должна быть найдена форма, с помощью которой карельский народ, а не отдельные группы, ведущие агитацию в пользу Финляндии, мог выразить свою волю. Ваше предложение даёт вам преимущество, мы же не сможем после отвода войск даже следить за событиями в восточной Карелии. Однако мы не желаем никаких насильственных мер к населению, если с его стороны не будет вооруженных действий" [225, л. 50].

И опять глава советской делегации продолжил линию Чичерина. Наркоминдел в той же ноте от 19 марта в рамках дискуссии с Холсти о Реболах и Поросозере указывал, что "следует признавать право народов на самоопределение, но не право приходов на самоопределение". Причём эта "формула" была предложена самими финнами и использовалась ими, чтобы удержать в составе Финляндии шведоязычные Аландские острова [141, с. 411-412].

Ветцер ещё раз указал на резолюцию, принятую в Ухте 21-го марта (т.е. опять с неправильной датой) [225, л. 51], но на этом - не только в этот день переговоров, но и в рамках советско-финских переговоров в Раяйоки вообще - официальное обсуждение "карельского вопроса" фактически завершилось.

Надежды Тоймикунты на "официальный визит" в Москву не оправдались (ведь Лашевич ведь ясно дал понять, что с "мифическим правительством" Советская Россия дела иметь не будет), и оставалось только воспользоваться радиотелеграфом, что и было сделано 19 апреля. Газеты сообщили, что "решение прошедшего в Ухте съезда Архангельской Карелии, в котором территории Временного правительства Архангельской Карелии были объявлены отделившимися от Советской России, было отправлено по беспроводному телеграфу в Москву советскому правительству. Решение было отправлено на русском языке и подписано представителями Временного правительства Карелии" [230, s. 2; 231, s. 5].

20 и 21 апреля переговоры не велись, поскольку Ветцер ездил в Хельсинки отчитываться и получать инструкции. Несколько членов советской делегации, воспользовавшись паузой, съездили в Петроград [231, s. 1; 232, s. 2].

21 апреля Зуль, до сих пор избегавший конкретных ответов, сообщил Ханникайнену, что готов принять делегацию Тоймикунты. При этом он отказался уточнять, в каком качестве будет выступать - официального представителя или частного лица [229, s. 1].

22 апреля переговоры продолжились (советская сторона внесла свои уточнённые предложения, согласившись пойти на уступки в некоторых вопросах [233, s. 2]).

23 апреля в 11 часов в Раяйоки прибыла делегация Тоймикунты, и Ханникайнен поспешил сообщить Зулю о прибытии "карельских парламентариев" [233, s. 2; 234, s. 1]. Зуль, как написали финские газеты, ответил, что делегацию принять не может, поскольку вынужден отбыть по важным делам в Петроград. Срочные дела возникли и у Лашевича, и в полдень оба уехали. Уезжая, Зуль, однако, пообещал принять делегацию завтра [233, s. 2; 234, s. 7].

24 апреля на утреннем заседании (Лашевич и Зуль вернулись), финны представили письменное заявление, форменный ультиматум, в пяти пунктах которого высказывали свою позицию по основным обсуждавшимся вопросам. В третьем пункте, как писали газеты, пояснялось, "что финская делегация не может идти на компромисс относительно протектората [suojelusalue] Восточной и Архангельской Карелии" [234, s. 1; 235, s. 3]. Заявление завершалось просьбой к советской делегации подготовить предложения, на основе которых можно было бы достичь хоть каких-то результатов, "чтобы не допустить бесконечного продолжения переговоров" [234, s. 1; 235, s. 3].

По окончании заседания Зуль принял "карельских парламентариев". Встреча состоялась в 11:30 всё в том же здании вокзала.

Симола ¹²⁴ от лица уполномоченных съездом по-русски обратился к Зулю, как представителю правительства Совет- ской России. Небольшая речь о событиях, произошедших в карельских волостях Кемского уезда за последний год, за- вершилась просьбой довести до сведения Советского правительства "пожелания и стремления народа Карелии", изло- женные в трёх документах, которые Симола, прежде передачи в оригинальном и переведённом виде, зачитал [238, s. 7].

Этими документами были две выписки из журнала съезда (известные нам "декларация о самоопределении" (§ 19) и "обращение к цивилизованному миру" (§ 77)), а также текст под названием "Mitä Vienan Karjala tahtoo" ("Чего хочет Архангельская Карелия"), в котором Тоймикунта заявляла о своём стремлении к полному нейтралитету ¹²⁵ [238, s. 7].

Зуль пообещал передать документы в Москву, и стороны, обменявшись ещё несколькими фразами, разошлись ¹²⁶ [235, s. 1; 238, s. 7].

В 18 часов на внеочередном заседании, длившемся чуть более 5 минут, советская делегация объявила о том, что вынуждена временно прервать переговоры и выехать в Москву для доклада РВСР. Финны переспросили: это временная или полная приостановка переговоров? Советские представители ответили, что временная. После чего уже через час покинули Раяйоки, забрав с собой свой телеграфный аппарат, но оставив на месте провода [235, s. 1; 236, s. 3].

Стоит отметить, что по "карельскому вопросу" с самого начала переговоров у советской делегации была чёткая "оборонительная" позиция, несмотря на то, что информации, которая накопилась к началу переговоров в правительстве (в наркомате иностранных дел), было не много: ультиматум съезда и маловразумительные доклады военных о перемещениях войск в районе Ухты. Позиция развивала подходы Чичерина, которые он обозначал на протяжении всей дипломатической переписки с Холсти, и которые определялись генеральным курсом советского руководства на отстаивание территориальной целостности страны.

Однако, финляндское правительство смогло прорвать "первую линию обороны", предоставив 19 апреля Тоймикунте канал связи для передачи в Москву "декларации о самоопределении".

Теперь уклонение от встречи с "карельскими парламентариями" не имело никакого смысла, но при этом мы видим явные колебания Москвы, "отразившиеся" в неуверенности Зуля (21 апреля он вроде бы дал согласие на встречу, 23 апреля в последний момент передумал и только на следующий день, получив, видимо, окончательные чёткие инструкции, принял делегацию).

По всей видимости, именно в интервале между 19 и 24 апреля в Москве шёл активный поиск ответного хода, который позволил бы и решить "карельский вопрос", и сохранить территориальную целостность, и достичь мирного соглашения с Финляндией.

Как известно, ответ был найден: в пределах РСФСР было решено создать автономную Карельскую Трудовую Коммуну (КТК) ¹²⁷.

Отметим, что реализация принятого решения началась без малейших промедлений: указание принять документы от Тоймикунты и приостановить переговоры фактически были первыми шагами на пути к созданию КТК.

Уже 25 апреля в "Петроградской правде" (№ 89) было опубликовано сообщение "о прибытии уполномоченных от областного съезда Карелии, которые вручали члену русской делегации т. Зуль заявление, в котором обращаются к Советскому правительству с просьбой признать Карелию нейтральной и самостоятельной страной" [11, с. 531] (то есть, материалы, полученные в Раяйоки, были использованы в апелляции к народу как документальное подтверждение намерений по отчуждению части территории Советской России).

А 28 апреля Олонецкий уездный исполнительный комитет принял специальное постановление, в котором выдвинул идею созыва съезда представителей трудящихся карелов для выявления их подлинного волеизъявления по вопросу национального самоопределения [11, с. 530; 22, с. 427-428].

29 апреля Чичерину переслали доклад о Карельской Трудовой Коммуне, содержавший предложения об основных мероприятиях по созданию автономии (автором доклада был вроде бы Э. Гюллинг) [228, с. 60].

Спустя почти четыре десятилетия, находясь в весьма почтенном возрасте (почти 90 лет), Самойло описал переговоры в Раяйоки в своих мемуарах следующим образом:

"Комиссия [т.е. советская делегация - А.А.] в полном своем составе выехала в Финляндию, на столь знакомую мне станцию Куоккала, на которой я когда-то, в годы своей службы в Главном управлении Генерального штаба, снимал дачу рядом со знаменитыми «Пенатами» И.Е. Репина и не раз встречался с художником, которому я был представлен нашим общим знакомым известным скульптором Гинзбургом.

В противоположность переговорам в Бресте, финляндские мирные переговоры шли действительно мирно и 28 апреля благополучно закончились, причем я едва успел раза два побывать на старой своей даче, с которой было связано у меня много воспоминаний личного характера" [241, c. 240].

И это всё, что вспомнил Самойло об этих переговорах. За давностью лет понятны ошибки в названиях и датах, понятно и то, что в памяти не осталось ничего о плане перегруппировок, предложенным им как командующим 6-й армией накануне распутицы. Осталась только личная лирика и "благополучное" окончание. Как будто он на этих переговорах и не присутствовал вовсе.

В связи с принятым решением о создании Карельской Трудовой Коммуны незамедлительно последовали и указания войскам. Главком приказал 7-й армии "направить срочно в Ухту одну из финских коммунистических частей, подразумевая 6-й полк" [242, л. 3]. Фактически возродился старый план по смене 168-го полка 6-м финским полком с той разницей, что теперь, как видим, национальному составу сменщика придавалось политическое значение. Соответствующее указание было передано из армии в дивизию, и уже 23 апреля 6-му полку было приказано прибыть в Кемь для смены 168-го полка ¹²⁸ [162, л. 153] (6-й финский полк к этому времени во исполнение приказов прежнего армейского командования с 17 апреля был расквартирован в Сороке в качестве дивизионного резерва [205, л. 25; 209, л. 59]).

К вечеру 24 апреля 6-й полк в полном составе прибыл на станцию Кемь, а 25 апреля его 1-й и 2-й батальоны выступили в Подужемье [74, л. 23].

24 апреля Клещенков, хотя и ответил Наумову на его приказ занять Ухту "в самый кратчайший срок", что "в борьбе с природой бессилен" [126, л. 134], всё время пытался её одолеть, а точнее подстроиться под природные условия, что, в конце концов, дало результаты. Сначала разведчики Морозова, а затем и 1-й батальон со взводом пулемётчиков (второй взвод остался в Погосском), рискуя жизнью, смогли переправиться через Кемь и начать движение в сторону Кургиевской (в марте команда пеших разведчиков достигла Ухты именно этим, "северным" маршрутом) (см. рис. 5). К 25-26 апреля оба отряда одолели 35 вёрст до Кургиевской, перемещаясь все с той же средней скоростью около 1,5 верст в час (весь груз красноармейцы несли на себе [156, л. 85]). "Условия передвижения были невероятно тяжелыми, - докладывал Наумов Тюрину, - по нескольку верст люди шли по колено в воде, вязли в трясине, проваливаясь по пояс, и все-таки шли вперед" [156, л. 86].

Сам Клещенков покинул Погосское вместе со своим батальоном 25 апреля [156, л. 85] и разминулся с пришедшим позже в этот же день сообщением от Наумова о том, что 168-му полку в ближайшие дни предстоит смена [126, л. 140]. Весьма вероятно, что если бы врид комбата-1 получил это известие до выхода, он не стал бы усердствовать (Сонников докладывал в политотдел, что "красноармейцы недовольны бесполезной работой" [121, лл. 648-649]).

26 апреля в Подужемье состоялась смена находившихся здесь частей 168-го полка, которые ушли на ст. Кемь [121, л. 674]. Наумов сдал командиру 6-го полка Н.М. Короткову военное имущество (в том числе топографические карты и паром размерами 7 на 10 аршин) [126, л. 154].

Дальнейший процесс застопорился, потому что 27 апреля красноармейцы 6-го полка отказались выдвигаться дальше из-за состояния обмундирования, которое сам командир полка оценивал как "ужасное" (речь шла в первую очередь об обуви) [74, л. 23об; 242, л. 50об].

Заминка усугубилась тем, что 27 апреля в Кемь прибыл штаб 1-й дивизии (получив 22 апреля распоряжение штарма-7 переехать из Петрозаводска в Кемь [212, л. 41]) и приказал штабригу-56 очистить помещения, сдать участок 1-й бригаде и передислоцироваться в Петрозаводск [74, л. 23об].

Сонников продолжал работать в Погосском. На основе собранных им сведений 27 апреля штабриг-56 сообщил в дивизию: "Доношу, что по сведениям, полученным от жителей, в Ухте издается местная газета на финском языке, руководителями Ухтинскими делами являются финны. В деревне Ухте ведется сильная агитация против вступления красных войск в Ухту, в деревне финских солдат нет" (№ 103/рз) [166, л. 144].

В свою очередь Борзаковский в этот же день проинформировал подчинённых: "Переговоры с Финляндией по заключению перемирия прерваны, не достигнув положительных результатов. Приказываю усилить наблюдение. Быть готовыми отразить могущие быть действия со стороны Финляндии" [162, л. 154].

6-й финский полк продолжил "бастовать" и 28 апреля. А 29 апреля в 6 часов утра усиленная рота, которой ещё раз было приказано выдвигаться, выстроилась в полной походной форме, демонстрируя состояние обмундирования, и заявила комсоставу, что на смену батальона 168-го полка не пойдёт, пока не будет обмундирован весь полк и не будет выдано содержание. Коротков арестовал было "бунтовщиков", но те были поддержаны остальными красноармейцами, и ему пришлось всех освободить [242, лл. 50-50об].

Чтобы ликвидировать образовавшуюся "пробку", вечером 29 апреля Наумову было приказано части 168-го полка, оставшиеся в Погосском и Кургиевской, передать во временное подчинение комполка-6. Наумов довёл это приказание до Клещенкова, одновременно дав распоряжение пешей разведке перейти в Погосское, и всем дожидаться смены [126, л. 140]. После чего, Наумов вместе со своим штабом отбыл в Кемь [126, лл. 150, 152]. А в 8 часов утра 30 апреля эшелон 168-го полка (в составе штаба полка, 2-го батальона, команд и перевязочного отряда) отправился в Петрозаводск [74, лл. 24-24об].

2 мая Тюрин получил повторное предписание Борзаковского сдать участок комбригу-1 Дворникову и убыть в распоряжение начдива-54 [104, л. 19]. Передача участка состоялась в 1 час ночи 3 мая на станции Шуерецкая (находящейся на полпути между станциями Сорока и Кемь) [157, л. 1467].

Штабы теперь расположились следующим образом: штаб дивизии - в Кеми, штаб 1-ой бригады - на ст. Шуерецкая, штаб 6-го полка - в Подужемье.

Несмотря на то, что Коротков считал, что для превращения полка в "хорошую боевую единицу" потребуется 1-2 месяца [242, л. 51], эта задача была решена фактически за неделю.

Было отдано распоряжение озаботиться удовлетворением 6-го полка обмундированием и жалованием [242, л. 42]. Был смещён военком полка, которого заменил один из организаторов Подива [243, л. 1об], а из Погосского по приказу приехал Сонников для усиления политработы с личным составом [121, л. 665].

В первых числах мая из 7-й армии начали поторапливать, и 5 мая Борзаковский поставил своим комбригам боевые задачи [242, л. 21].

Комбриг-1 Дворников, достаточно быстро войдя в курс дела, предложил 7 мая начдиву-1 план "всем полком выйти к Погостской, провести разведку" и далее выдвигаться двумя колоннами через Кургиевскую и Сапосальмскую (как это сделал в своё время Александров). Борзаковский, как и раньше, указал, что "не следует разбивать части на две колонны. Более верное решение иметь всё в кулаке и быть готовым ко всем препятствиям со стороны природы и противника в целом" [242, лл. 19-20].

Сонников 7 мая доложил в политотдел о двух крестьянах, прибывших в Погосское. Они сообщили, что Тоймикунта выдала на май месяц только лишь 3 фунта муки и 8 фунтов овса на жителя, а из Финляндии до Ухты проведён телеграф [121, л. 694а]. Из 3-ей бригады в этот же день сообщили о перебежчике-финне, который сообщил о роте солдат численностью около 100 штыков в Хюрюнсалми ¹²⁹ и проводящем ежедневные занятия батальоне добровольцев в Суо- муссалми в составе 600 штыков при 20 пулемётах и 3 автоматах [48, л. 180].

Иванов и Освенский, подводя итоги за апрель в ежемесячном докладе о работе политотдела 1-й дивизии, сообщали, что "так называемое Ухтинское правительство находится в непосредственной связи с Финляндией. Во всех волостях имеются агенты Финляндии" и что "население Карелии сильно распропагандировано белофиннами, чувствуется, что все это напускное, занесенное извне, из Финляндии. Нужно только продовольствие и хорошие работники карелы и финны, [тогда] это настроение изменится". Активная агитация потребуется и при передвижении наших частей, которое по предположению авторов доклада из-за отсутствия транспорта и плохого снабжения вызовет сильное недовольство среди населения [243, л. 1об].

Дворников и Борзаковский съездили на рекогносцировку в Подужемье [242, л. 24], и 9 мая в 19 часов комбриг-1 отдал Короткову приказ № 01460: "Вверенному Вам полку ставится задача занять Ухтинская, арестовать правительство Ухтинской республики и восстановить в пределах последней Советскую власть. Выполнение этой задачи в настоящий момент имеет огромное значение. При выполнении её Командарм требует мягкого и закономерного отношения к жителям, прибегая к суровым мерам воздействия лишь в исключительных случаях и против лиц, явно враждебных Советской власти" [244, лл. 66-66об].

Полк должен был выступить в 7 утра 10 мая двумя батальонами, а 3-му батальону было приказано заняться дорожными работами. По достижении Погосского и двухдневного отдыха, оба батальона должны были идти одной колонной через Сапосальмскую и Гайколя на Ухтинскую (см. рис. 5) [244, л. 66об]. Таким образом, Кургиевская оказалась в стороне от маршрута, и отряд Клещенкова был просто отозван оттуда. Все усилия красноармейцев 168-го полка оказались напрасными.

12 мая "клещенковцы" уже были на пути в Кемь [74, л. 28об], на котором повстречали колонну 6-го полка, а к 16 мая воссоединились со своим полком на Олонецком боевом участке [190, л. 452], принятом 56-й бригадой 7 мая [104, л. 20].

Наумов вернулся к командованию 1-м батальоном [93, л. 111], а командиром 168-го полка был назначен С.А. Зворыкин [99, л. 399], служивший до этого в должности командира 3-го батальона 167-го полка ¹³⁰ [92, л. 4об].

19 мая в 6 часов утра передовые части 6-го финского полка без боя вступили в Ухту [243, л. 574].

Было бы неправильно сосредоточить всё своё внимание только на ухтинском направлении, не сказав хотя бы нескольких слов о соседних. Начнём с севера.

167-й полк (командир полка Н.Г. Райлян, военком С.К. Земсков) был поставлен на кестеньгское направление (Керетский участок) теми же распоряжениями, что и 168-й полк - на ухтинское (Кемский участок) (директива начдива-1 № 116/п от 3 марта [128, лл. 9-9об] и приказ по 2-й бригаде № 012 от 4 марта [133, лл. 32-43]). В приказе № 012 значилось: "продвинуться вдоль железной дороги и занять ст. Кереть и выдвинуть заставы на запад по дороге через д. Парфеево" [133, л. 37].

Полк продвигался, как мог, и достиг ст. Кереть головным эшелоном (4-я и 6-я роты 2-го батальона и штаб полка) только к 6 утра 11 марта [133, л. 87].

В этот же день командир 2-го батальона В.С. Самойленко доложил о результатах первой разведки. Выяснилось, что от станции в сторону д. Новая кроме лыжни дорог нет, белогвардейцев тоже нет, зато где-то в глубине есть "Ухтинская республика", границы которой "охраняются местными организациями" [133, л. 87об] (это была своя собственная информация, поскольку к этому времени из бригады в полк никаких сведений об "Ухтинской республике" ещё не поступало).

К 16 часам 13 марта на ст. Кереть прибыл второй эшелон полка (1-й батальон и команды), а 4-я и 6-я роты 2-й батальона выступили в дд. Новая и Парфеево (см. рис. 8) [133, л. 77об].

В этот же день был получен приказ по 56-й бригаде № 10/оп от 11 марта [133, л. 349]. В соответствии с ним Райлян отдал приказ № 011, в котором Самойленко предписывалось выдвинуться в сторону д. Елитозеро "для выяснения намерения и группировки сил противника Ухтинской республики" [133, л. 350].

Таким образом, комполка-167, основываясь на собственном анализе имеющейся информации, сам себе "выбрал" противника (мы помним, что командование, начиная с бригадного и выше, испытывало трудности с определением противника и фактически предоставляло "право выбора" тем, кто находится "на месте", то есть командирам полков и батальонов).

При этом Райлян слишком серьёзно воспринял указанную в приказе № 10/оп возможность "мелкой партизанской войны".

Первые разведывательные данные были слишком неопределёнными. Удалось выяснить, что местные вооружённые отряды, возникшие в связи с борьбой с белыми, в настоящее время вроде бы упразднены. Тем не менее, некие подразделения несут сторожевую службу... Сообщали также, что в Кестеньгской волости имеется 300 винтовок, 6 автоматов и 1 пулемет "Максим". Карелы, отличные лыжники и охотники, "скорее симпатизируют Советской России, хотя и дорожат своей независимостью"... Исходя из всего этого, Райлян оценил последствия возможных боестолкновений и пришёл к выводу, что имея перед собой "хорошо приспособленного к местным условиям противника, полк, ясно, должен нести поражения". В случае если всё обойдётся миром, полк по такому бездорожью вряд ли сможет достичь границы, а "если и удастся двинуть на границу одну-две роты", то много ли в этом пользы? [157, лл. 338-339].

О своих сомнениях Райлян доложил комбригу-56 в рапорте от 14 марта [157, лл. 338-339]. По всей видимости, комполка-167 полагал, что комбригом является Иванов, и рассчитывал на более развёрнутый ответ, чем тот, который пришёл за подписью нового комбрига Тюрина: "Бояться нечего, когда противника нет. Надлежит немедленно закончить выполнение приказа" [157, л. 338].

К счастью, вскоре выяснилось, что комполка-167 был излишне пессимистичен.

4-я, 6-я роты и команда пешей разведки, с грехом пополам добравшиеся через Новую в Парфеево, обнаружили здесь вполне сносные пути для передвижения на запад и выяснили, что начинаются эти пути от станции Лоухи (44-й разъезд). Иначе говоря, выбор ст. Кереть в качестве отправного пункта был ошибочным, чисто "кабинетным".

Кроме того, возникшие было поначалу сомнения в лояльности населения, по мере продвижения исчезли начисто. Самойленко докладывал, что "настроение Кестеньгской волости и вообще жителей за красных" [133, л. 176] и даже "настроение крестьян самое радостное" [133, л. 154], а встреченная разведкой по пути в Большеозерскую "партия карел", направлявшаяся на работу на ст. Лоухи, сообщила, что и в "Ухтинской республике" настроение тоже большевистское [133, лл. 97-97об].

К вечеру 16 марта команда пешей разведки заняла д. Большеозерскую, расположенную, как оказалось, в тупиковом ответвлении от "главной дороги" ("настроение местных жителей превосходное, вокруг на 100 вёрст нет никого" [133, л. 198]). 4-я рота прошла Пиньгосалму и расположилась в д. Спас Вараки [133, л. 166], обнаружив здесь начало трактовой дороги до финской границы [133, л. 349]. Передовые отряды разведки, миновав Кестеньгу, направились в сторону Окуневой Губы [133, л. 166]. В занятых деревнях крестьяне сдавали оружие [133, л. 198].

Самойленко посетили "представители Карельского правительства, прибывшие из д. Ухта". Представители дали комбату-2 гарантии полной безопасности, вручили "программу своих политических взглядов", сводившуюся к "полному нейтралитету [и] во всех случаях против белых", и сообщили, что "21 марта в с. Ухте будет съезд с корелами". Самойленко предложил представителям поехать в штаб полка, но те отказались из-за дальнего расстояния [133, лл. 151-152об].

Очевидно, миссия представителей Тоймикунты на кестеньгском направлении, вследствие его удалённости от Ухты, носила вспомогательный характер. Во всяком случае представители к переговорам не стремились, так же как и не предпринимали усилий, чтобы приостановить продвижение красноармейцев на запад. Представители ограничились тем, что, во-первых, "обозначили" себя, а во-вторых, оценили глубину продвижения красноармейского отряда и его численность (и 20 марта "Илталехти" сообщила читателям о 200 красноармейцах, пришедших в Кестеньгу [245, s. 1]).

Эта оценка была близка к действительности, если говорить о численности отряда на кестеньгском направлении в целом. При этом около 100 чел. пока что находилось вблизи от железной дороги в дд. Новая и Парфеево (6-я рота и половина 2-й роты), а "освещение" территории к западу проводилось силами 4-й роты (около 60 чел.) и команды пешей разведки (около 50 чел.). Остальные части 167-го полка несли гарнизонную службу на станциях железной дороги от Энгозера до Кандалакши [133, лл. 343-344; 157, л. 105] (а 5-я рота с 7 марта застряла в Сегеже на охране складов [133, л. 132]).

К утру 17 марта Райлян, приняв решение самостоятельно, вместе со штабом полка и тыловыми командами перебрался на ст. Лоухи [133, л. 106].

20-21 марта силами 4-й роты были разведаны Окунева Губа, Елитозеро, Сеннозерская, Шапкозеро и Никольское (см. рис. 8) [133, лл. 115об, 343-344; 143, л. 29об].

К 22 марта, получив указание начальства приблизиться к своим частям, Райлян со штабом, 6-й ротой, частью пулемётной команды и некоторыми другими подразделениями (всего около 180 чел.) переехал в Кестеньгу [133, лл. 45об, 51об] (тем самым ещё раз самостоятельно скорректировав решение начальства, которое приказывало разместить штаб в "тупиковой" Большеозерской [144, лл. 45-46; 157, л. 342; 165, л. 312]). Численность отряда на кестеньгском направлении (западнее Парфеево) достигла примерно 290 чел. (т.е. около 35 % личного состава 167-го полка [203, л. 62]).

К 23 марта команда пешей разведки "осветила" Софьянскую, Лайдосаломскую, Олангскую, Тавангскую и Корманку (см. рис. 8). Местные жители, всюду настроенные в пользу Советской власти, сообщили, что напротив Олангской (за Вартиоламбской) и Корманки на финской территории находятся финские караулы по 10 человек каждый [133, л. 281].

К 24 марта "освещение" было завершено. 4-я рота находилась в Никольском, Елитозере и Окуневой Губе, а команда пешей разведки вернулась в Кестеньгу, присоединившись к главным силам [133, л. 51об].

За две недели на территории, "освоенной" 167-м полком, силами коммунистов полка под руководством военкома Земскова было устроено 30 митингов, организовано 2 волостных (в Кестеньге и Олангской) и 13 сельских советов [121, лл. 12об, 51; 133, л. 49].

За "самоотверженную и плодотворную работу в пользу Советской власти среди карельского населения" комбату-2 Самойленко и начальнику команды пешей разведки Сайкину Райлян объявил "благодарность в приказе по полку от лица народа" [133, л. 115].

Одновременно с выполнением задачи по "освещению" местности "в связи с наступившим весенним временем" Райлян стал "утрясать" с Тюриным вопрос стягивания [133, л. 348]. Приказ № 0235, в котором 167-му полку предписывалось оставить разведку "на линии" Елитозера, авангард - в Большеозерской, а главные силы стянуть в Новую и Парфеево [131, л. 14], был скорректирован в соответствии с местными условиями следующим образом: "главные силы сосредоточить в д. Пулонга, ст. Кереть и рзд Парфеевский, выставив заставы в д. Котто, Новая, Парфеево" (№ 0238 от 27 марта) [133, л. 183]. Таким образом, все силы фактически стягивались к железной дороге, а на местах остались только политработники, с которыми поддерживалась связь.

27-28 марта стягивание началось [133, л. 56] и было завершено в течение 3-4 дней [48, л. 85].

1 апреля Райлян, как и Собецкий, получил из бригады приказ № 11/оп от 31 марта о скорой смене и выводе полка в резерв (сменщиком в приказе числился 3-й батальон 2-го полка) [205, лл. 8-8об].

В связи с ухтинской ситуацией смена, как мы помним, была отменена. Командованием полка вглубь волости была направлена разведка, и в ночь с 6 на 7 апреля Земсков доложил в политотдел дивизии "о прежнем состоянии положения в Корелии, и хорошем настроении корел защищать власть Советов" [121, л. 175].

9 апреля Земсков уточнил, что по данным разведки карелы не только "всячески идут за власть Советов", но и указали на агитатора, прибывшего после Ухтинского съезда. Военком 167-го полка отдал распоряжение арестовать агитатора и направил в помощь ещё трёх коммунистов [121, лл. 250-252]. На следующий день комбригу-56 было доложено, что неизвестными лицами распространяются провокационные слухи "будто бы хлеб выдается карелам как награда за будущую мобилизацию, которую скоро произведет Советская власть - жители относятся к нашим войскам [с] некоторым недоверием" [190, лл. 200-201].

9 апреля 5-й полк 3-ей бригады (кстати сказать, это тот самый полк, который штурмовал Севдозеро) получил приказ перейти на ст. Кяппесельга и затем отправиться в Кемь во временное распоряжение комбрига-56 [123, л. 15]. Таким образом, в несколько изменённом виде продолжилась реализация плана по перегруппировке.

К 13-14 апреля 5-й полк закончил передислокацию по железной дороге. В 23 часа 20 минут 15 апреля Райлян, сдав кестеньгское направление (Керетский боевой участок) командиру 5-го полка Соколову, отбыл с полком в Петрозаводск [74, лл. 24-24об; 209, л. 15].

Новый начальник участка выдвинул один взвод в Кестеньгу [242, л. 119] и сообщил в бригаду, что с окончанием распутицы при необходимости готов нарастить силы и поддержать действия на ухтинском направлении [157, л. 801].

Отметим, что советские настроения в Кестеньгской волости, с которыми встретились красноармейцы 167-го полка в марте 1920 г., являются естественным продолжением настроений, которые мы обнаружили, разбирая "кестеньгский инцидент", случившийся тремя месяцами ранее ¹³¹.

Разумеется, и Тоймикунта здесь имела заметное влияние среди зажиточной части населения: делегация Кестеньгской волости на ухтинском съезде была самой представительной (26 человек - на два делегата больше, чем от Вокнаволоцкой волости). Максимум массовой популярности, очевидно, пришёлся на конец существования Северной области, когда общий враг - белые - объединял всех. Позже, с появлением Красной Армии, когда антисоветская составляющая политики Тоймикунты вышла на первый план, её позиции в Кестеньгской волости резко ослабли, что выразилось, среди прочего, и в выдаче ухтинского агитатора.

По-видимому, слабость позиций Тоймикунты в Кестеньгской волости подвигла её не только к распространению провокационных слухов, но и к подготовке следующего обращения (приводится полностью).

Основываясь и смотря на то уполномочие, которое дано общим национальным собранием всего карельского народа, в виду этого просим советских войск удалиться с пределов Кестеньгской волости. Агитаторы, поддерживаемые вооруженными силами, неоднократно имели видеть возможность, твердое неколебающее стремление карельского народа к тому, что народ желает сам управлять страной, устроить свою жизнь и быть хозяином своего очага. Также была возможность им убедится, что никаких вооруженных и т.п. сил против Советской России не организовалось, во все время нашего управления, народ жил в мире и спокойствии, ввиду чего никаких военных охран здесь не требуется.

Программа Советской России свято гласит, самоопределения и мелким народностям, права свободно устроить свои дела на началах вышесказанного лозунга, и когда Советская Россия всецело основывается на таковой идее, в таком случае, находящиеся войска в пределах Карелии, нанесут тяжелое бремя идее большевиков. Советская Россия должна быть осведомлена и об этом, что карельский народ в данный момент страшно голодает, ввиду того, что вступление советских войск в Карелию вызвало прекращению доставку продовольствия. Смотря на вышеизложенное, советские войска - и правительство, являются виновницей тяжких страданий голодающего карельского народа. Карельское временное правительство не ручается впредь, за спокойное отношение ныне голодом утомленного народа, если советские войска будут пользоваться развитием своих событий в Корелии. В требованиях можем опираться к активной поддержке прибалтийских государств ¹³², к общему мнению обширной социал-демократической партии всего цивили- зованного мира.

Соответствии этого, вступление в чужие пределы советских войск, обощряет ¹³³ данные их обещания, а также затрудняет тех переговоров, которые ведутся теперь с прибалтийскими государствами ¹³⁴ и Советской Россией.

Верим, что последствия несчастной войны, испытанных советскими войсками в последние годы, вполне освещены, и предполагаем, что от вновь вспыхивающихся пожаров стараются избегать.

Пребывание советских войск в пределах Карельского временного правительства может возродить новый фронт от Ледовитого океана до украинской границы, при чем и предполагаем, что советские войска удаляются с пределов Кестеньгской волости.

Это предложение задается с требования и поддержки всего карельского народа.

с.  У Х Т А  АПРЕЛЯ 22 ДНЯ 1920.

ЗА КАРЕЛЬСКОЕ ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО.

/Подписи/" [246, лл. 2-2об].

Впрочем, вполне возможно, что это обращение не было уникальным, а стереотипным (и в любом случае синхронизированным с ходом переговоров в Раяйоки, куда 23 апреля прибыла делегация Тоймикунты). Дело в том, что к машинописному финскому оригиналу, подписанному восемью членами Тоймикунты во главе с А. Виермой ¹³⁵ и заверен- ному печатью [246, лл. 3-3об], прилагался воспроизведённый выше "авторизованный" перевод (отпечатанный, кстати, на той же пишущей машинке, что и перевод журнала съезда). При этом финский оригинал - полностью машинописный (кроме, естественно, подписей), а в переводе трижды (по числу упоминаний) оставлены пропуски, в которые от руки вписаны "Кестеньга" (или "Кестеньгской"). Такая "графика" наводит на мысль, что подобные обращения рассылались и в другие волости, которые Тоймикунта считала своими (с делопроизводственной точки зрения у оригинала документа должен быть первый экземпляр, а переводы можно печатать и под копирку), но сохранился только кестеньгский экземпляр.

Оригинал и перевод через председателя Кестеньгского совета были переданы адресату и к 29 апреля добрались до штаба 3-й бригады [246, л. 3].

Надо сказать, что на комбрига-3 Меркиса, который ни с чем подобным ещё не сталкивался, обращение произвело впечатление. Он доложил Борзаковскому, что красноармейскому отряду "предъявлены ультимативные требования об очищении Кестеньгской волости, причём в словах сквозит угроза создания нового фронта" [242, л. 115]. В подиве к посланию Тоймикунты отнеслись гораздо спокойнее. "Это уже было у нас давно", - оставил резолюцию на 1-й странице перевода кто-то из сотрудников политотдела [246, л. 2].

Соколову было приказано усилить гарнизон Кестеньги до роты и постараться изъять у населения оставшееся оружие, "не обостряя отношений путем обысков" [242, л. 118]. Никаких других мер "угроза создания нового фронта" не потребовала.

А теперь посмотрим вкратце, что делалось на юге, у соседа слева.

Получилось так, что 4-й стрелковый полк (до 18 марта врид комполка Матвеев, после 18 марта - Сердюков [131, л. 18], военком В.С. Рослов [113, л. 31об]), будучи единожды "поставлен на направление", так на нём и находился, хотя попытка перегруппировки предпринималась [80, л. 61; 212, л. 46]. При этом полк за три месяца поменял пять (!) бригадных управлений и даже выходил из состава 1-й дивизии. До 10 марта он находился в составе 2-й бригады [124, лл. 9-10], затем кратко побывав в составе 56-й [132, л. 24], вошёл в подчинение 3-й [131, лл. 6, 7]. В середине апреля полк был передан в состав 161-й бригады 54-й дивизии [116, лл. 1-4, 29], а 9 мая вернулся в 1-ю дивизию в подчинение 1-й бригады [242, лл. 85-86].

В соответствии с директивой Самойло от 29 февраля ("на петрозаводском участке продолжать энергичное наступление с задачей овладеть районом дер. Поданской [Паданы - А.А.] (на западном берегу оз. Сегозеро), выдвинув разведку в направлении Ругозерский" [46, с. 53-54]), 1 марта Борзаковский распорядился в отношении 4-го полка: "для обеспечения всё более развивающегося продвижения наших частей вдоль железной дороги и для очищения от частей противника направления от ст. Масельская через Паданы, Коргуба, Ругозеро, Тикша, Кимас и идущей дороги из Тикши на Репола приказываю: направить в этот район 4-й полк с указанной выше задачей" [15, лл. 76-77об].

3 марта полк выступил со ст. Масельская [124, лл. 9-10], 6 марта был в Паданах [124, л. 11об-12об] (см. рис. 4 и рис. 6) (откуда сообщил, что "Ругозерская волость присоединилась к Ухтинской республике" [124, лл. 11об-12]), а 14 марта достиг Ругозера [116, л. 37] (см. рис. 9). К концу марта разведка достигла деревень Тикшезеро и Большое Озеро, расположенных вблизи Ребольской волости, и сообщила о том, что настроение тамошних крестьян в пользу Советской власти [135, л. 132]. Попытка дойти до Кимасозера была безуспешной из-за распутицы [130, л. 185; 140, л. 42], и была повторена уже в начале июня [48, л. 225].

В начале марта собрание жителей села Ругозеро Повенецкого уезда Олонецкой губернии отправило в Ухту своих делегатов Ивана Никитина и Семёна Епифанова с просьбой о присоединении к Тоймикунте Ругозерской волости ¹³⁶ как нежелающей примыкать к Советской России [247, c. 202]. О прибытии делегатов своим читателям сообщила "Карьялан Вартиа" в № 8 от 10 марта [248, s. 6].

Вероятно, такое собрание, уполномоченное выступать от лица не только села Ругозеро, но и его окрестностей, на самом деле имело место, поскольку "Карьялан Вартиа" ссылалась на некий протокол, подтверждавший желание о присоединении [248, s. 6].

Отметим, что ругозерское собрание проходило в период безвластия (как было отмечено выше, войска Северной области начали отход в Финляндию 23 февраля, а 4-й полк достиг Ругозера только 14 марта) и интенсивной подготовки к ухтинскому съезду, проводимой Тоймикунтой. Организатором и идейным вдохновителем собрания был, скорее всего, ругозерец Семён Епифанов, один из членов Национального комитета Карелии, избранного на собрании представителей карельских волостей в Кеми 16-18 февраля 1919 г. [249, с. 37-38].

В Ухте до сведения ругозерских посланцев была доведена (или подтверждена) информация о назначенном на 21 марта съезде и предложено прислать на съезд своих делегатов.

Так получилось, что собрание в Ругозере по выдвижению делегатов состоялось 21 марта, то есть в первый день самого ухтинского съезда, и проходило оно при участии политического руководства 4-го полка [247, c. 202].

Среди 108 жителей Ругозера, присутствовавших на собрании, были Николай И. Тихонов и Федор Т. Васильев [247, c. 202].

Оба - уроженцы Ругозера. До войны Тихонов был рабочим на заводе Беляева в Сороке, а Васильев крестьянствовал в родном селе. Оба были призваны, проходили военную службу в Кронштадте и были демобилизованы [247, c. 201, 204].

По возвращении на родину Тихонов в августе 1918 г. пошел добровольцем в партизанский отряд Олонецкой губернии полковника В.А. Круглякова, а затем в чине подпрапорщика переведен в 4-й батальон Карельского полка [199, s. 21]. После расформирования полка в мае 1919 г. [250, с. 306] был назначен начальником милиции в г. Повенец [247, c. 201].

Васильев был повторно мобилизован, вероятно, в мае 1919 г. после занятия Повенца силами союзников, сначала служил в 11-м Северном полку старшим полковым писарем [199, s. 21], а затем в Повенецком продовольственном комитете [247, c. 201].

После развала Северной области (в Повенце гарнизон капитулировал 25 февраля [11, с. 525]), оба бывших полувоенных чиновника отправились домой, так же как это делали многие служившие белым властям, чтобы переждать "переходный период" [136, лл. 72-76об].

На собрании, проходившем под председательством Тихонова, выступил Никитин [199, s. 13] (инициатор Епифанов не выступал и неизвестно вернулся ли он в Ругозеро вообще). Было доложено о съезде и возможности послать туда своих делегатов. Скорее всего, с учётом присутствия красноармейских политработников, вопрос был поставлен осторожно: а нужно ли посылать делегатов? Тут выступил военком 4-го полка Рослов и заявил, что нужно [247, c. 202].

Очевидно, у Рослова на тот момент отношение к ухтинскому съезду было таким же, как и у Сонникова: этот съезд - очередное полустихийное мероприятие советского типа, проявление живого творчества народных масс.

Предложение военкома поддержал Васильев. И в итоге он и Тихонов были избраны делегатами [247, c. 202].

Кроме того собрание единогласно одобрило наказ делегатам, который "выработал и предложил собранию политрук 2-го полка ¹³⁷ Смолин" [247, c. 202]. В соответствии с полученным наказом делегаты должны были выяснить, "какой образ правления намечает Карельское правительство", какой ориентации оно будет придерживаться, каким оно видит отношение государства к церкви, как будет относиться к свободе слова и печати, свободе собраний и организаций [247, c. 202].

Тихонов и Васильев отправились в путь. По дороге к ним присоединились четыре делегата от Тунгудской волости, и все вместе они прибыли в Ухту 26 марта, в день, когда авангард её покидал (§ 66) [193, л. 54].

На следующий, "ударный" для Кеюняса день, 27 марта, съезд попросил представителей Ругозерской и Тунгудской волостей высказать свои взгляды. "...Представители высказали, что они готовы идти рука об руку по пути создания независимости Карелии и положат все свои силы на её благополучие, с теми героями по духу, которые первыми подняли свой голос за независимость Карелии" (§ 82) [193, л. 55об]. Таким образом, Тихонов и Васильев вместо выяснения обстановки, которое им было предписано в наказе, полностью солидаризировались с сепаратистами.

Кроме того, Васильев был избран в комиссию переводу журнала заседания съезда на русский язык (этой же комиссии было поручено составление протеста против насильственного захвата складов советскими войсками) (§ 84) [193, л. 55об], а также в ревизионную комиссию (§ 108) [193, л. 57об]. 29 марта "Представитель Ругозерской волости Ф. Васильев, от имени граждан Ругозерской и Тунгудской волостей приветствовал заседание съезда поднесенным адресом" (§ 95) [193, л. 57].

Тем временем, политработники 4-го полка делали своё дело. Как указывалось в дивизионной разведсводке от 26 марта, "на участке 4 стрелкового полка отношение несостоятельных крестьян к Советской власти и Красной Армии хорошее, что касается кулаков, в руках которых находятся беднейшие, кулаки всеми силами стараются перетянуть население на сторону белых, допуская даже угрозы" [135, лл. 63-65]. Усилиями военкома Рослова и его помощников в Ругозерской волости были организованы Ревком и советы [121, лл. 18, 85], а 4 апреля состоялся волостной съезд советов, на котором была вынесена резолюция о выходе из "Ухтинской республики" и поддержке рабоче-крестьянской власти советов [121, л. 429].

Кроме того, политработниками собирались сведения о бывших военнослужащих Северной области, своевременно не прошедших регистрацию, объявленную ещё в конце февраля [129, лл. 54-55]. Нарушителей направляли в штаб бригады на предмет выяснения благонадёжности [121, л. 132].

После скандала с изгнанием отряда Ласточкина из Ухты из политотдела 1-й дивизии пришло указание арестовывать ухтинских агитаторов.

В общем, обстановка в Ругозере за полмесяца отсутствия Тихонова и Васильева сильно изменилась. Маловероятно, что они в своё время прошли регистрацию, но это нарушение было сущей чепухой по сравнению с доставкой в Ругозеро целой библиотеки пропагандистских материалов Тоймикунты, включая русскоязычный экземпляр журнала съезда [199, s. 14, 17, 19]. Оба были арестованы и 8 апреля отправлены в Тивдию в штаб бригады [199, s. 20].

Вскоре бывшие делегаты оказались в Петрозаводске в концентрационном лагере для пленных и перебежчиков, откуда в середине апреля были доставлены в Москву и содержались в Бутырской тюрьме. В июле по рекомендации Чичерина, предложившего предоставить решение судьбы арестованных "целиком на усмотрение Карельского Ревкома", Тихонов и Васильев были возвращены в Кемь и содержались в местной гарнизонной гауптвахте [247, c. 201].

Лишь через полгода заключения без предъявления обвинений, после угроз голодовками и совершением самоубийства, сначала Васильев, а месяц спустя - Тихонов были освобождены "за недоказанностью преступления", но с правом проживания только в Кеми и Сороке как лица "политически неблагонадежные" [247, c. 201].

Материалы по "делу Тихонова и Васильева" отложились в двух архивах - частью в Архиве Внешней политики Российской Федерации, частью - в Национальном архиве Республики Карелия [247, c. 201], и лежали там лет 70, оставаясь практически недоступными для исследователей до рассекречивания в начале 1990-х годов [199, s. 12] (кстати сказать, мы изучали тот самый русскоязычный экземпляр журнала съезда, привезённый ругозерскими делегатами).

"Первооткрывателем" этой истории стала Е.Ю. Дубровская, написавшая с 1995 по 2010 гг. несколько статей примерно одинакового содержания [40; 199; 247; 251]. Опираясь на материалы "дела", но находясь в рамках традиционных некритических представлений об ухтинском съезде, исследовательница не смогла разглядеть в приводимых ею фактах истинные причинно-следственные связи, в частности, остался без ответа поставленный ею самой вопрос - а зачем, собственно, арестованных таскали в Москву?

Нам это абсолютно понятно: в первой половине апреля НКИД испытывал острейший дефицит информации о событиях в Ухте, и тут фактически случайно подвернулись Тихонов и Васильев - "очевидцы", участники съезда (пусть и не с начала) да ещё и с "первоисточником" - журналом съезда. Хорошо, что в Олонецком ГубЧК нашлись толковые люди, которые сообразили, что эти делегаты с документами нужны НКИДу и достаточно оперативно переправили их в Москву (вряд ли материалы подоспели даже к окончанию переговоров в Раяйоки, но в мае наверняка достигли адресата).

Какими, однако, прихотливыми порой путями информация попадала в наркомат иностранных дел! Это, в свою очередь, иллюстрирует качество взаимодействия "этажей" (подобное мы уже видели, изучая "севдозерскую историю").

Мотивы действий Тихонова и Васильева были, очевидно, антисоветскими. Оба служили в войсках Северной области, первый - добровольно, второй - по мобилизации, и достигли некоторого положения. С развалом Северной области, воспользовавшись "переходным периодом", они, обладая, судя по всему, определённым авторитетом в Ругозере, попытались "вырулить" вместе со своей волостью к Тоймикунте, потому что с "выруливать" с антисоветскими взглядами было больше некуда.

На съезд Тихонов и Васильев приехали ко второй, "победной" части. У них сложилось впечатление, что всё всерьёз, и наказ собрания был сочтён ими устаревшим, не соответствующим новым политическим реалиям.

Возвращались они, очевидно, ощущая себя волостными лидерами. Ещё бы! Ведь съезд "по радио через Финляндию получил извещение, что правительством Советской России отдано распоряжение вывести все войска с территории Карелии" [157, л. 967]. Тоймикунта не будет врать!

Получается, что оба делегата пострадали не столько за свои убеждения, сколько за политическую наивность. "Учитель" Кеюняс попросту использовал Тихонова и Васильева (и если бы только этих двоих!) в своих целях, и вина за их судьбы - на нём, а вовсе не на "большевистских комиссарах", как считает Е.Ю. Дубровская [247, c. 202]. Её предположение, что Тихонов и Васильев были освобождены из-за заступничества Тоймикунты также неверно [247, c. 204-205]. Свободу им обеспечил Тартуский мирный договор, подписанный 14 октября, в пункте 4 статьи 35 которого было сказано: "Финляндский или российский гражданин, присужденный до подписания мирного договора к наказанию за совершение политического преступления в пользу другого договаривающегося государства или за сношения с войсками или правительственными органами другого договаривающегося государства, или за то, что он учинил наказуемое деяние в целях осуществления права национального самоопределения, освобождается от дальнейшего отбывания наказания и немедленно отпускается на волю. Если он привлечен к ответственности или арестован за таковое преступление, но еще не осужден, или если обвинение к нему еще не предъявлено, то право преследования отпадает независимо от того, находится ли он в пределах данной страны или вне оной, и впредь таковое обвинение не может быть возбуждаемо" [252, c. 279].

Пока военные решали задачу с Ухтой, дипломатический диалог приостановился.

Только 11 мая, спустя полмесяца после окончания "благополучно закончившихся" переговоров в Раяйоки, Чичерин проявил инициативу и прислал Холсти ноту, в которой сообщил, что проанализировал характер возникших "серьёзных затруднений" и считает, "что лишь при заключении мирного договора разногласия между Россией и Финляндией легко можно будет устранить и установить между обоими государствами длительное согласие". В связи с этим Российское Правительство "находит, что наступило время созвать совместно с Финляндией мирную конференцию и формально предлагает Финляндскому Правительству вступить с ним в переговоры с целью заключения мирного договора между обеими странами" [141, с. 511-512].

Холсти ответил 14 мая, сообщив, что Финляндское Правительство "согласно, несмотря на перерыв переговоров о перемирии, приступить к переговорам о мире с Советским Правительством. Финляндское Правительство в ближайшее время сделает предложение о месте и времени для переговоров" [141, с. 512].

Через неделю, 21 мая, Чичерин, имея в виду определённые результаты на пути создания КТК, в том числе и то, что 6-й финской полк занял Ухту, сообщил, что "Российское Правительство рассмотрит в самом дружественном духе предложения, которые ему сделает Финляндское Правительство в отношении места и даты мирных переговоров между обеими странами" [141, с. 541].

А 6-й полк застал в Ухте совершенно безрадостную картину.

22 мая политотдел 1-й дивизии доложил в поарм 7: "Правительство Ухты бежало в Вокнаволок [за] три дня до прихода наших частей, захватив [с] собой все крупное кулачество. Бежавшими увезено [с] собой все имущество. Положение населения [с] продовольствием угрожающее, последняя норма выдана 2 фунта [на] человека. [От] голода умерло двое детей. Снабжение передовых частей неважное, 20 мая не получали продукты и не получат до 25-го. Все возможные меры [для] облегчения положения крестьян и красноармейцев принимаются. На места послан ряд лучших товарищей" (Политсводка № 1441 за 21 мая) [243, л. 574].

То, что Тоймикунта и её сторонники сбежали - это понятно. Понятно и то, что красноармейцы испытывали затруднения со снабжением (из-за бездорожья всё снаряжение, включая продовольствие, пришлось нести на себе [253, с. 322]). Но почему в Ухте сложилась такая ситуация с продовольствием? Тоймикунта, являясь здесь в течение полутора месяцев полновластной хозяйкой, смогла обустроиться с техническим персоналом, радиостанцией и телеграфом, но не справилась с организацией снабжения?

"Правительство Ухты", конечно же, не утратило своих организаторских способностей. Оно просто-напросто перекрыло "продовольственный кран", привычно обвиняя в дефиците продуктов большевиков (из-за приближения Красной Армии дружественная Финляндия вынуждена закрыть границу).

Февральское продовольственное благополучие, о котором писал генерал Клюев (24-25 фунта на человека) [10, с. 124], в апреле трансформировалось по свидетельству "политэмигранта" Миттоева в "частичное снабжение" [121, л. 469]. 7 мая Сонников сообщал, как мы помним, что норма сократилась до 3-х фунтов муки и 8-ми фунтов овса [121, л. 694а], а на месте, по прибытии наших войск в Ухту, она оказалась равной вообще 2 фунтам...

шла к более активным действиям. Это было и запугивание (распускали слухи, что большевистские части состоят из китайцев, которые сжигают деревни, убивают детей и насилуют женщин [255, s. 126]), и реквизиции ("при отходе белофинны отняли у местных жителей и зарезали 48 коров, мясо и шкуры которых увезли с собой" [253, с. 322-323]).

Финские газеты в один голос ужасались бесчинствам большевиков, сострадали Тоймикунте и беженцам [256, s. 2; 257, s. 5; 258, s. 1]. "Хельсингин саномат", например, писала: "В наступающую группу входит один полк «красных финнов», около 2000 человек. Войско называет себя «Карельской карательной экспедицией» из-за того, что карелы осмелились заявить о выходе из России. «Красные финны» особенно практикуют грубый произвол. Они забрали вдоволь посевного зерна для своей армии и отдали приказ забить половину крупного рогатого скота с той же целью" [257, s. 5].

Что-то очень знакомое, не правда ли? Где-то уже было и про ужасы, и про "карательную экспедицию"... А, ну конечно! Это же конец декабря 1919 г. - начало января 1920 г., Кестеньгский инцидент, отряд барона Тизенгаузена... Пять месяцев тому назад... Те же газеты...

Финские журналисты, очевидно, тоже почувствовали, что повторяются и решили довести дело до полного абсурда: "Согласно информации, полученной сегодня с границы, - писала "Ууси Суоми", - командиром «красных финнов» и большевиков, вторгшихся в Архангельскую Карелию, является тот же самый барон фон Тизенгаузен, который руководил вторжением в Карелию белых русских войск прошлой зимой. Карелы арестовали его тогда в Кестеньге, но освободили его опять, когда созвали съезд. Барон фон Тизенгаузен тогда грозился отомстить, как он теперь и сделал" ¹⁴² [259, s. 1]. Аналогичный текст опубликовала и "Илталехти" [260, s. 2] (редакторы "Хельсингин саномат", нужно отдать им должное, воздержались).

И вся эта "кампания" - издевательство над карельскими крестьянами и очередной газетный "имидж" - была развёрнута для того, чтобы министр иностранных дел Финляндии смог выступить в качестве защитника "населения Восточной Карелии".

В ноте от 22 мая Холсти напомнил Чичерину о своих прежних нотах, в которых "Финляндское правительство настаивало на необходимости обеспечить населению финской национальности в Архангельской и Олонецкой губерниях право на самоопределение, право о своем желании следовать принципу, который Советское правительство само заявляло".

Холсти отметил, что Финляндское правительство, соглашаясь в принципе "на переговоры об окончательном мире", "полагало, что Советское правительство не будет более прибегать к враждебным действиям, даже по отношению к финскому населению Восточной Карелии".

"Тем более странно, - продолжал министр иностранных дел Финляндии, - что войска Советского правительства на этих днях проникли на территорию, населенную этим народом. Сотни беженцев из Восточной Карелии несколько дней тому назад прибыли в Финляндию. Они утверждают, что бежали от большевистских войск, которые грабят их рожь, убивают скот и распространяют ужас повсюду, где они проходят. Финское правительство, которое уже давно было принуждено оказывать помощь этому населению продовольствием и другими предметами первой необходимости, энергично протестует против жестокости, которую заставили перенести это население, связанное близким родством с финским народом, и против тяжелого нарушения его права самостоятельно располагать собой, тем более, что эти грустные факты имеют последствием очень значительное увеличение многочисленных затруднений Финляндии, вытекающих из обязанности заботится о русских подданных, которые десятками тысяч бежали в Финляндию".

"На основании вышеизложенного, - заключил Холсти, - Финское правительство чувствует себя вынужденным просить Советское правительство, чтобы тяжелые меры, предпринятые против населения Восточной Карелии, были прекращены, и чтобы прежнее военное status quo было немедленно восстановлено" [246, л. 14; 261, s. 8].

Вспомним, что 25 марта Холсти как бы между прочим сообщил Чичерину о "совещании в Ухте" и "временном правительстве в Ухте" [141, с. 423], но наркоминдел эту информацию оставил без внимания. 3 апреля Холсти передал, что советские войска ушли из нескольких волостей "Архангельской области", которые объявили себя независимыми [141, с. 441]. Чичерин запросил РВСР и 5 апреля получил ответ, что войска выведены частично, но оставлен отряд в 100 человек [147, лл. 74-75].

Однако 7 апреля в Москву был переслан ультиматум съезда [80, л. 26], который полностью подтвердил информацию, сообщённую Холсти ещё 25 марта. В Ухте действительно проходило совещание под громким названием "съезд представителей Карелии", а в Кемском уезде имеется территория, "находящаяся в ведении временного правительства" (и этой информации для НКИД оказалось достаточно, чтобы понять, какую "карту" будут разыгрывать финны в Раяйоки).

С вопросом ввода-вывода войск Чичерину на основе полученных сведений разобраться было невозможно, да и особой необходимости в этом не было. Тема на время ушла на второй план, но в связи с повторным занятием Ухты, вновь стала актуальной.

И теперь Холсти, приведя в своей ноте приведя "доводы" о грабежах и прочих ужасах, попытался вытянуть максимум и из этих войсковых перемещений. Да, пусть насчёт Ухтинской и нескольких соседних с ней волостей между Советской Россией и Финляндией не было никаких договорённостей (как в отношении Поросозерской и Ребольской волостей), однако де факто советские войска из Ухты ушли, причём Холсти знал от Кеюняса, что приказ о выводе авангарда пришёл в Ухту 25 марта. Следовательно, 25 марта (или накануне) советским руководством было принято соответствующее политическое решение (с точки зрения финского правительства правильное решение, способствовавшее реализации права на самоопределение). Так зачем же советские войска теперь вернулись? Советское руководство приняло другое решение? Или, может быть, советское правительство в лице наркоминдел вообще не в курсе происходящего?

Чичерин отлично понял намёки Холсти на непоследовательность (а то и на несогласованность) действий со стороны Советской России и срочно запросил РВСР. Оттуда оперативно сообщили об имевшей место некоей перегруппировке, пообещав позже дать более подробные сведения, однако для Чичерина и краткой информации оказалось вполне достаточно. Решение о перегруппировке - это неполитическое решение. Кроме того, оно и в военном отношении фактически ничего не меняет.

Наркоминдел согласовал позицию с председателем РВСР Л.Д. Троцким: "Многоуважаемый Лев Давидович! Так как на деле была лишь перегруппировка, а не новое занятие, можно, по-моему, заявлять, что изменения военного status quo не произошло, против обвинений мы протестуем, исходят же они из злонамеренных источников, стремящихся портить отношения между Финляндией и Россией. С коммунистическим приветом Георгий Чичерин" [246, л. 15об].

Получив одобрение, 23 мая Чичерин ответил Холсти: "В ответ на Вашу вчерашнюю радиотелеграмму Российское Правительство вынуждено выразить сожаление по поводу того, что Финляндское Правительство предприняло по отношению к нему шаг, основанный на недоразумениях. В действительности в военном «статус-кво» не произошло никакого изменения ввиду того, что те части Архангельской и Олонецкой губерний, о которых идет речь, уже с момента их освобождения от белогвардейцев Миллера были заняты войсками Советской России, от которой никакие договорные условия не отделяют эти области. Ложные слухи, которые, к сожалению, находят отклик в Вашей телеграмме, очевидно, идут из злонамеренных источников, поставивших себе целью помешать заключению мира и установлению согласия между Россией и Финляндией" [141, с. 545].

Далее Чичерин фактически впервые официально обозначил пути решения "карельского вопроса", одновременно давая понять финскому министру, что советское руководство полностью владеет ситуацией (а недоразумения, если они и были, остались в прошлом).

"Хотя никакой договор и никакое международное обязательство фактически не устанавливают политической заинтересованности Финляндского Правительства в Восточной Карелии и не вынуждают Российское Правительство привлекать Финляндское Правительство к участию в комбинациях, относящихся к этой области, тем не менее Российское Правительство, идя навстречу чувствам, воодушевляющим некоторую часть финляндского общественного мнения, но безусловно сохраняя за собой все свои суверенные права, с удовольствием доводит до сведения Финляндии, что им вырабатываются необходимые меры для удовлетворения стремлений трудящихся масс карельского народа к национальному развитию, согласно воле этого народа, и в той форме, которая будет установлена совместно с ним. Советское Правительство отнюдь не может обойти молчанием факта, что так называемое карельское национальное собрание в действительности отнюдь не было результатом народного голосования, а представляло из себя лишь фиктивное образование, созданное под давлением малочисленных элементов населения, между тем как его широкие слои доставили Советскому Правительству многочисленные протесты против ухтенских ¹⁴³ мнимых представителей наро- да.

Сообщая об этом, Советское Правительство подчеркивает, что оно никоим образом не создает прецедента в смысле участия Финляндии в разрешении этого вопроса. Советское Правительство, вместе с тем, повторяет, что все вопросы, возникающие между Россией и Финляндией, явятся предметом переговоров, которые, как Советское Правительство надеется, начнутся в скором времени" [141, с. 545-546].

Начальник Полевого штаба РВСР П.П. Лебедев, которому было поручено подготовить более пространный материал о перегруппировке, столкнулся с некоторыми трудностями. Из штаба 7-й армии, оперирующей на ухтинском направлении, смогли сообщить только исходную ситуацию на момент принятия командования войсками от РВС 6 ("Ухтинская волость нами не была занимаема, ибо 6 финский полк находился в г. Кеми, имея авангард, выдвинувшийся лишь до Подужемская" [246, л. 19]), а управления 6-й армии больше не существовало. Выручила собственная оперативная часть, подготовившая лаконичную "Справку о занятии д. Ухтинской нашими войсками": "В первый раз д. Ухтинская была занята в ночь с 23 на 24 марта с.г. частями 168-го полка. Оставлена после 1-го апреля с.г. вследствие полного бездорожья, благодаря чему являлось невозможным доставлять войскам продовольствие. Вторично занята 20 мая частями 6-го полка" ¹⁴⁴ [246, л. 20].

На основе этой справки Лебедев 24 мая подготовил документ на имя заместителя председателя РВСР Э.М. Склянского (проводится полностью).

"Ухтинский район в первый раз был занят Красными войсками (части 168 полка) 24-го марта с/г.

После 1-го апреля, в виду полного бездорожья, вследствие которого являлось невозможным доставлять войскам продовольствие, наши части были выведены из Ухты.

В тот же период времени было получено заявление Наркоминдел о желательности для нас занимать Карелию нашими частями и, хотя Главком указывал обратно на нежелательность с нашей стороны каких-либо действий, могущих осложнить наши отношения с Финляндией, было признано соответственным ввести наши части в Ухту и при этом указывалось на желательность ввести туда наши красные финские части.

Соответствующие распоряжения об этом были сделаны тогда же, но исполнение их задержалось распутицей и только 20-го мая части 6-го финского полка заняли Ухтинскую.

Главком считает, что в настоящее время весьма нужно сохранение военного «Status quo», подразумевая под таковым отсутствие с обеих сторон наступательных действий за пределы своих границ.

Вышеизложенное докладываю по указанию Главкома" [246, л. 15].

Казалось бы, куда проще? Во всём виновата распутица. Однако Лебедев, "по указанию Главкома", зачем-то пускается в рассуждения о желательности и нежелательности, противопоставляя видение военных видению НКИД.

НКИД якобы заявлял о желательности "занимать Карелию нашими частями", хотя Чичерина, прежде всего, интересовало, соответствует ли действительности информация о выводе наших войск из Ухты, полученная от Холсти 3 апреля.

Главком якобы указывал "на нежелательность с нашей стороны каких-либо действий, могущих осложнить наши отношения с Финляндией", хотя на самом деле в "краеугольной" телеграмме Шапошникова от 30 марта говорилось, что "Главком не возражает в принципе против намечающейся Вами группировки, однако [в] виду важного значения занятия Ухтинской волости как центра Карелии и начавшегося там разоружения, вывод войск оттуда [в] данное время может неблагоприятно отразиться на настроении населения, а также и наших частей" [выд. мной - А.А.] [147, л. 1]. И 5 апреля РВСР, отвечая на запрос Чичерина, использовал эту телеграмму в качестве подтверждения того, "что распоряжение о выводе войск, по согласованию с НКИД, касалось только Поросозера и Ребол, что касается остальных районов, наоборот, указывалась необходимость оставления войск в Ухтинском районе [выд. мной - А.А.] и в указанной полосе Карелии..." [147, л. 74]. Решение о "красных финских частях" - вообще более позднее, принятое 23 апреля по итогам переговоров в Раяйоки... [162, л. 153]

Скорее всего, эти рассуждения понадобились для того, чтобы заретушировать факт ультиматума, выданного съездом Ласточкину. А точнее факт приказа о выводе войск из пределов Карелии, который упоминается в ультиматуме. А ещё точнее, чтобы хоть как-то обосновать этот приказ, в основе которого лежал план перегруппировки, принятый без оглядки на распутицу. Мол, перегруппировка вовсе не была грубой ошибкой, это Главком Каменев не хотел обострять отношения с Финляндией... Позже Главком, оставаясь при своём мнении, подчинился решению руководства и, как только появилась возможность, вернул войска в Ухту.

Глубокомысленной сентенцией о "статус-кво" Каменев, по всей видимости, хотел обозначить неизменность своей точки зрения, но, на наш взгляд, продемонстрировал лишь полное непонимание того, о каком "статус-кво" шла речь в дипломатической переписке.

Документ, подготовленный Лебедевым, уже никому не был нужен и был возвращён ему Троцким вместе с вышеприведённой запиской Чичерина [246, л. 15об].

27 мая Холсти ответил Чичерину: "имею честь уведомить Вас, что Финляндское Правительство готово приступить к мирным переговорам между Финляндией и Советской Россией в городе Дерпте, в Эстонской республике, 10-го июня в полдень. Эстонское правительство уже осведомлено о том, что переговоры состоятся в Дерпте" [141, с. 546].

Через три дня, 30 мая, финляндское правительство опять предоставило Тоймикунте канал связи, и в Москву "от имени Карельского временного правительства" была передана радиотелеграмма, адресованная "Правительству Российской Советской Республики" и подписанная "представителем Карельского временного правительства в Гельсингфорсе" Ранне (Афанасьевым) (приводится полностью):

"Имею честь донести до Вашего сведения следующее. Мы уже часто обращались к Вам с сообщениями о тех национальных мероприятиях, которые мы, как представители карельского народа, принимали согласно программе, утвержденной самим народом в надежде на принцип самоопределения народов, который Вы провозгласили перед всем миром. Мы делаем все для спасения тысяч членов нашего народа от голодной смерти и в тоже время работаем [для] преуспеяния культурной работы в нашей стране. Начиная свою работу, мы получили тоже от американского, английского, французского, итальянского посланников в Финляндии устное уверение о ненарушимости нашей культурной работы, на каковое обещание мы все ещё ссылаемся. В своей работе мы никогда не прибегали к помощи мечей и штыков, а исключительно к принципу права. Эту мирную работу, которая, казалось бы, не могла принести вреда, ваши войска вторично прекратили. Напавши во время посева на нашу страну, они прервали весенние работы, оторвали наш последний скот и довели весь наш народ до грани голодной смерти. Выбранных карельским народом представителей и других деятелей Советская власть арестовала против всех международных правил. Неужели цель поступков Советской республики показать, что осуществить национальные стремления невозможно мирным путем. Если так, то и нам невозможно будет держать народ, если он потерял надежду на принцип права и обещания и вновь возьмется за оружие для спасения своей жизни и права национального самоопределения. И так мы еще раз требуем, чтобы Советская Россия увела свои войска из пределов нашей области, потому что только таким образом можно будет предупредить меры отчаяния карельского народа" [246, л. 22].

Очевидно, финляндское правительство таким "дуплетом" посланий хотело продемонстрировать, с одной стороны, свою готовность к мирным переговорам, а с другой стороны, свою твёрдую позицию по "карельскому вопросу".

Дальнейшее развитие событий хорошо известно. Итоги дипломатического противостояния и реализации решений по "карельскому вопросу", принятых советским правительством в ходе переговоров в Раяйоки, были подведены в годовом отчёте НКИД РСФСР к VIII Всероссийскому Съезду Советов (22-29 декабря 1920 г.) следующим образом:

"Постановлением ВЦИК от 9 июня ¹⁴⁵ была создана в пределах РСФСР автономная Карельская Трудовая Коммуна, причем для созыва Съезда карельских Советов был образован временный Ревком под председательством финского товарища Эдуарда Гюллинга. Первый Съезд представителей карельского трудового народа открылся в Петрозаводске 1 июля и принял 3 июля резолюцию, в которой он заявил торжественно от имени карельских трудящихся масс Олонецкой и Архангельской Карелии перед лицом трудящихся масс России, Финляндии и всего мира, перед лицом белой Финляндии и всех капиталистических государств, что карельское трудовое население не хочет порвать культурную, экономическую, политическую и государственную связь с Советской Россией и совершенно не думает о присоединении к белой Финляндии. Карельский народ протестует против образования из карельских кулаков-беженцев так называемого карельского национального собрания и объявляет это собрание неправомочным говорить от имени карельского народа. Та же резолюция приветствует образование Карельской Трудовой Коммуны, которая должна остаться в неразрывной связи с Советской Россией, развивая свое хозяйство и культуру в тесном содружестве с рабоче-крестьянскими массами России и сохраняя советскую форму управления.

Совершившееся таким образом самоопределение трудящихся масс Карелии лишило финляндское правительство возможности разыгрывать роль протектора и защитника интересов карельского народа. Финляндская делегация долго добивалась того, чтобы вопрос о судьбе Карелии разрешался российско-финляндским мирным договором, но, наконец, она от этого требования отказалась. На последнем заседании конференции ¹⁴⁶ 14 октября председатель российской де- легации тов. Берзин сообщил о создании автономной области Восточной Карелии с избранным местным населением органом во главе, с правом употребления местного народного языка в управлении, законодательстве и народном просвещении и другими правами автономии. В самом договоре устанавливается, что волости Репола и Порос-озеро «возвращаются в состав Российского государства и присоединяются к Восточно-Карельской Автономной области, образованной карельским населением Архангельской и Олонецкой губерний и имеющей право национального самоопределения»" [141, с. 713].

В заключение позволим себе немного поразмышлять, но не в духе "альтернативной истории", а в пределах разумного.

Во-первых, могло получиться и так, что Северная область продержалась бы на месяц-полтора дольше, и тогда ухтинский съезд успели бы провести, как и планировалось, в своём кругу и в присутствии своих журналистов. В итоге получилась бы полноценная стенограмма, включавшая, разумеется, и "декларацию о самоопределении" (но поскольку Северная область всё равно была обречена, проблема "по наследству" неминуемо перешла бы к РСФСР, и её всё равно пришлось бы решать на переговорах с Финляндией).

Во-вторых, мы можем представить себе, что командование РККА не забыло бы "про овраги" (то есть, про распутицу), а решило бы укрепить приграничную с Финляндией полосу не перегруппировкой, а усилением частей, уже находившихся в карельских волостях, и, самое главное, срочной доставкой им запасов продовольствия (транспортные возможности для этого были). В таком случае ухтинский съезд получился бы советским.

Но означает ли это, что с "декларацией" ничего бы не вышло?

Если мы размышляем исторически корректно, то можем допустить вариации второстепенных факторов, но не можем представить отказ финляндского государства от решительного боя за "панфинскую идею", за Русскую Карелию, за стратегический курс, складывавшийся десятилетиями. Нельзя не учитывать и высокий уровень взаимодействия государственных структур Финляндии на всех "этажах", который мы увидели и который был особенно заметен на фоне управленческих трудностей в Советской России.

Это значит, что "декларация" всё равно была бы принята.

Каким именно образом? Наверное, на другом съезде в другом населённом пункте (например, в Кондоке или в Тихтозере - волостных центрах, куда части РККА раньше лета никак не могли придти). "Неправильный" съезд в Ухте был бы как-нибудь информационно дезавуирован финской прессой ("красные каратели помешали свободному волеизъявлению народа" - что-нибудь в этом духе). Понято, что "декларация", принятая в менее комфортных условиях "съезда-дублёра", получилась бы попроще - но это ровным счётом не имело никакого значения, так же как ни на что не влиял и состав делегатов. Было важно не качество и не персоналии, была важна поддержка документа Финляндией в Раяйоки, которая в сложившихся условиях вынуждала советское руководство отнестись самым серьёзным образом к любому заявлению сепаратистского толка.

Заметим, что оба варианта - и планировавшийся, и гипотетический - объединяет отсутствие на мероприятии политических оппонентов. Решение об отделении от России принималось бы без каких-либо помех, а посему их журналы (протоколы, стенограммы) не нуждались бы ни в какой "корректировке".

19 февраля - с бегством Миллера - вариант проведения съезда в Ухте "под прикрытием" Северной области покачнулся, а 23 февраля - с бегством Скобельцына - рухнул окончательно.

Некоторое время было сложно оценить темпы продвижения Красной Армии, но, наверное, где-то числа 5-10 марта стало ясно, что она сможет достичь Ухты к открытию съезда (авангард выступил из Кеми вечером 7 марта).

В принципе в этот момент организаторы съезда могли распорядиться без суеты и шума вывезти подготовленные к съезду материалы на "запасной аэродром" и туда же перенаправлять прибывающих делегатов. Возможно, такой вариант и рассматривался, но был сочтён совсем уж "аварийным", и все усилия были направлены на то, чтобы съезд прошёл, как и задумано - в Ухте ("Арро", появившийся в Погосском 12 марта, должен был выехать из Ухты 10 марта. Следовательно, решение о его "командировке" было принято накануне. Примерно в это же время в Реболах был активирован Кеюняс, выехавший оттуда 15 марта).

Перенести съезд было не поздно и после бегства "активистов" из Ухты (они вполне могли составить костяк "съезда-дублёра"). Но вместо этого утром 19 марта в Кемь был отправлен Гошкоев, а вечером того же дня добравшемуся до Вокнаволока Кеюнясу "было предложено поехать в Ухту".

Таким образом, организаторы съезда упрямо шаг за шагом шли к авантюре. Съезд мог либо вообще провалиться (и только тогда, видимо, был бы задействован "аварийный" вариант), либо - как и получилось в реальности - самым естественным образом выродиться в аферу.

Дело не столько в том, что при всём разномыслии в красноармейских штабах Александров имел чёткое указание восстанавливать (точнее организовывать) надёжную местную Советскую власть, то есть пресекать сепаратистские разговоры. Дело в том, что приход Красной Армии в Ухту означал, прежде всего, прорыв информационной блокады (то, что Кеюнас называл "мощной агитационной работой", а в журнале обозначено как "злостная агитация"). И делегаты съезда, и местные жители, до сих пор черпавшие сведения из финских газет и "Карьялан Вартиа", вдруг узнали, что существует другая точка зрения на события последнего времени, и что в Советской России полным ходом идут поистине революционные социальные преобразования.

Как идеи съезда - смесь панфиннизма и положений программы кадетской партии времён Первой русской революции - могли противостоять советской идее социальной справедливости, закреплённой в Конституции РСФСР 1918 года? Что лучше: закредитованная буржуазной Финляндией "свободная Карелии" или "автономный областной союз", входящий в РСФСР на федеративных началах ¹⁴⁷? Что лучше: передача 50 % лесов правительству (то есть Тоймикунте) или объявление всех лесов национальным достоянием ¹⁴⁸?

С самого начала, все пять дней пока авангард находился в Ухте, Кеюняс и его помощники вынуждены были вести "двойную игру". С одной стороны, они скрывали свои истинные намерения от большевиков, изображая лояльность, а с другой стороны, направляли все свои усилия на нейтрализацию "злостной агитации", чтобы делегаты не потеряли свой изначальный сепаратистский "задор" (ещё повезло, заметим мы с иронией, что "Арро" не довёз до съезда литературу и инструкции из политотдела дивизии).

Ни о какой открытой дискуссии о выборе между "свободной Карелии" или "автономным областным союзом" на съезде не могло быть и речи даже гипотетически, потому что ни Александров, ни Кеюняс не могли этого допустить. Первый - как защитник Советской власти, а второй - из-за боязни проиграть советской идее (при том, что как оратор-пропагандист Кеюняс был, очевидно, значительно сильнее Сонникова).

В принципе Кеюняс мог распорядиться вести журнал съезда "как есть". Получилось бы, наверное, что-то такое: первые пять дней - вялое обсуждение организации Советов вперемешку с мантрами про "голодную смерть", а затем - после ухода авангарда - резкий переход на "национальные стремления" с окончанием на патетическом принятии "декларации о самоопределении". Но такой документ свидетельствовал бы больше о лицемерии или внушаемости делегатов и закулисной борьбе, чем о стремлении к свободе. Зачем это нужно, когда никто не мешает немного подчистить журнал? Ведь "декларация", принятая в присутствии политических противников, в глазах общественности будет выглядеть гораздо более весомой, нежели принятая среди своих, кулуарно.

После отъезда Кеюняса Тоймикунта вошла во вкус: чтобы выдворить отряд Ласточкина солгала в ультиматуме о распоряжении, якобы полученном по радио, и, в конце концов, распустила слух - уже для обмана своих - о признании Советским правительством самостоятельного карельского государства.

Лидеры "Ухтинской республики" ощущали свою безнаказанность - кто, когда и каким образом сможет доказать факты фальсификации, лжи и обмана, факты пересечения черты, отделяющей политику от аферы?

И, тем не менее, "нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу" (Мк. 4:22).

Несомненно, у читателя по ходу знакомства с повествованием не раз возникал вопрос: как же так получилось, что события вокруг ухтинского съезда на протяжении 100 лет описывались столь однобоко и почему внушительный пласт архивной информации не был востребован?

На мой взгляд, объяснение этому явлению есть, но оно требует написания отдельного энто-историко-политического трактата, иначе говоря, находится за рамками нашего исследования. Эпиграфом к такому трактату могли бы послужить знаменитые слова, сказанные нашим великим поэтом в ещё в 1835 году, в год выхода в свет первого издания "Калевалы": "Мы ленивы и нелюбопытны..."

2014-2021

Александровск, город, уездный центр Архангельской губернии

Алозеро (Alajärvi), деревня, Маслозерская волость, Кемский уезд

Большая Губа, выселки, Вокнаволоцкая волость, Кемский уезд

Большеозерская - Северное Большое озеро (Pohjois-Suurijähvi), деревня, Кестеньгская волость, Кемский уезд

Большое Озеро (Suurijärvi), деревня, Ругозерская волость, Повенецкий уезд

Вартиоламбская - Вартиоламби, Вартиеламби, Варталамбина (Vartiolampi), деревня, Олангская волость, Кемский уезд

Вермас-озерская, Вермас-озеро (Vermasjärvi), выселки, Маслозерская волость, Кемский уезд

Вирма, село, Сороцкая волость, Кемский уезд

Вокнаволоцкая, Вокнаволок (Vuokkiniemi), село, волостной центр, Вокнаволоцкая (Вокнаволокская) волость, Кемский уезд

Вычетайбола (Vitšakylä), деревня, Вычетайбольская волость (волостной центр - село Пильдозеро (Pilsjärvi)), Кемский уезд

Гайколя - Хайколя (Haikolä), деревня Ухтинская волость, Кемский уезд

Гридино, деревня, Поньгамская волость, Кемский уезд

Елитозеро - Елетозеро, Елетьяври (Jelettjärvi), деревня, Кестеньгская волость, Кемский уезд

Имандра, станция Мурманской железной дороги, Александровский уезд

Кананайнен - см. Тунгозерская

Кандалакша, село, волостной центр, Кандалакшская волость, Кемский уезд

Кемь, город, уездный центр Архангельской губернии

Кенасозерская - Кенасозеро (Köynäsjärvi), Чена (Tšena), деревня, Вокнаволоцкая волость, Кемский уезд

Кереть, Керетская, станция Мурманской железной дороги, Керетская волость, Кемский уезд [не путать с селом Кереть, волостным центром, расположенным примерно в 30 км от станции на берегу Белого моря]

Кестеньга (Kiestinki), село, волостной центр, Кестеньгская (Кестенгская) волость, Кемский уезд

Кимас, Кимасозеро (Kiimasjärvi), село, Ругозерская волость, Повенецкий уезд

Ковда, село, волостной центр, Ковдская волость, Кемский уезд

Кокосалма, Коккосалми (Kokkosalmi), деревня, Кестеньгская волость, Кемский уезд

Кондокская, Кондока, Кондокки (Kontokki), село, волостной центр, Кондокская волость, Кемский уезд

Коргуба (Korpilakši, Korpilahti), деревня, Ругозерская волость, Повенецкий уезд

Корманка (Kormanka), деревня, Олангская волость, Кемский уезд

Котто - Котозеро (Kotajärvi), выселки, Керетская волость, Кемский уезд

Кузема, станция Мурманской железной дороги, Поньгамская волость, Кемский уезд

Кургиевская - Кургиево, Курги (Kurki), Погостская волость, Кемский уезд

Кушерецкое, село, Кушерецкая волость, Онежский уезд

Кяппесельга, станция Мурманской железной дороги, Шунгская волость, Повенецкий уезд

Лайдосаломская - Лайдасалма (Laitasalmi), деревня, Олангская волость, Кемский уезд

Лапинская, село, Лапинская волость, Кемский уезд

Лежевская, Лежево (Ležola), деревня, Маслозерская волость, Кемский уезд

Летнеконецкая, Летний Конец, Шуезеро (Šuikujärvi), село, волостной центр, Летнеконецкая волость, Кемский уезд

Лижма, станция Мурманской железной дороги, Кондопожская волость, Петрозаводский уезд

Лоухи, станция Мурманской железной дороги (также 44-й разъезд, разъезд Лоухи, разъезд Парфеевский), Керетская волость, Кемский уезд

Лусалмская, Лусальма - Луусальми, Луусальма, Луусалми (Luusalmi), деревня, Ухтинская волость, Кемский уезд

Масельская, Масельга, станция Мурманской железной дороги, Богоявленская волость, Повенецкий уезд

Маслозерская, Маслозеро (Voijärvi), село, волостной центр, Маслозерская волость, Кемский уезд

Медвежья Гора, станция Мурманской железной дороги, Мяндусельская волость, Повенецкий уезд

Миккюля - Микколя (Mikkolä), выселки, Ухтинская волость, Кемский уезд

Мурманск, город, Александровский уезд

Надвоицкая, станция Мурманской железной дороги, Петровско-Ямская волость, Повенецкий уезд

Надвойца, деревня, Лапинская волость, Кемский уезд

Никольское - Никольская губа (Miikkulan lakši), Лахти (Lahti), деревня, Олангская волость, Кемский уезд

Новая (Novaja), деревня, Керетская волость, Кемский уезд

Нурмалашская, Нурмалакша - Нурмилакши (Nurmilakši), Нурмилахти (Nurmilahti), деревня, Ухтинская волость, Кемский уезд

Окунева Губа (Ahvenlakši, Ahvenlahti), деревня, Кестеньгская волость, Кемский уезд

Олангская - Оланга, Оуланга (Oulanga), село, волостной центр, Олангская волость, Кемский уезд

Охтенская - Охта (Ohta), деревня, Тихтозерская волость, Кемский уезд

Паданы, Поданская (Paadene), село, Богоявленская волость, Повенецкий уезд

Панозеро - см. Погосское

Парандово, Парандовская, станция Мурманской железной дороги, Лапинская волость, Кемский уезд

Парфеевская, Парфеево (Parfejevo, Tyrhy), деревня, Керетская волость, Кемский уезд

Парфеевский, разъезд, см. Лоухи

Пебозерская, Пебозеро (Piepjärvi), деревня, Маслозерская волость, Кемский уезд

Петрозаводск, город, губернский центр Олонецкой губернии

Печенга, село, Александровский уезд

Пиньгосалма - Пинга (Pinka), деревня, Кестеньгская волость, Кемский уезд

Повенец, город, уездный центр Олонецкой губернии

Погосское, Погосская, Погостская, Погостское, Панозерская, Панозеро (Paanajärvi), село, волостной центр, Погостская волость, Кемский уезд

Подужемская, Подужемье (Užmana, Užmanala), село, волостной центр, Подужемская волость, Кемский уезд

Поженская, Пожа (Poža), деревня, Ухтинская волость, Кемский уезд

Полярный Круг, станция Мурманской железной дороги, Керетская волость, Кемский уезд

Поросозеро, Порос озеро, Порос-озеро, Пораярви (Porajärvi), село, волостной центр, Поросозерская волость, Повенецкий уезд

Пулонга - Пуланга Верхняя (Ylä Puulonki), выселки, Керетская волость, Кемский уезд

Реболы, Репола (Repola), село, волостной центр, Ребольская волость, Повенецкий уезд

Ригорека (Riihijoki), деревня, Маслозерская волость, Кемский уезд

Ругозеро, Ругозерский (Rukajärvi), село, волостной центр, Ругозерская волость, Повенецкий уезд

Сальмская - Вожмо-Сальмская, деревня, Петровско-Ямская волость, Повенецкий уезд

Сапосальмская, Сапосальма, Сопосальма - Сопосалма (Suopassalmi), деревня, Юшкозерская волость, Кемский уезд

Свят наволок, Святнаволок (Pyhäniemi), Гора (Mäki), деревня, Мяндусельская волость, Повенецкий уезд

Севдозеро - Совдозеро (Soutajärvi), деревня, Поросозерская волость, Повенецкий уезд

Сегежа, станция Мурманской железной дороги, Петровско-Ямская волость, Повенецкий уезд

Сельга Гора (Selkä), Семчегора, деревня, Мяндусельская волость, Повенецкий уезд

Сеннозерская - Сенозеро, Хейня-ярви (Heinäjärvi), деревня, Кестеньгская волость, Кемский уезд

Сорока, Сороцкая, село, волостной центр, станция Мурманской железной дороги, Сороцкая волость, Кемский уезд

Софьянская - Софьянга (Sohjanansuu), деревня, Олангская волость, Кемский уезд

Спас Вараки - Спасварака, Воара, Лохи-воара (Lohi-vaara), деревня, Кестеньгская волость, Кемский уезд

Сумостровская, деревня, Лапинская волость, Кемский уезд

Сумский Посад, посад, Кемский уезд

Сундозерская [на карте название искажено, правильно - Суднозерская] - Суднозеро, Венехярви (Venehjärvi), деревня, Вокнаволоцкая волость, Кемский уезд

Сухонаволоцкое, деревня, Сороцкая волость, Кемский уезд

Тавангская - Таво, Таваньга, Туаво (Taavo), деревня, Олангская волость, Кемский уезд

Тивдия (Tiutia), село, Кондопожская волость, Петрозаводский уезд

Тикша (Tiikši), деревня, Ругозерская волость, Повенецкий уезд

Тикшезеро - Тикшозеро (Tiiksijärvi), деревня, Ругозерская волость, Повенецкий уезд

Тикшезерская - Тикшозеро (Šärkiniemi), деревня, Кестеньгская волость, Кемский уезд

Тихтозерская - Тихтозеро, Пистоярви (Pistojärvi), село, волостной центр, Тихтозерская волость, Кемский уезд

Тунгозерская - Тунгозеро, Кананайни, Кананайнен (Kananainen), деревня, Кестеньгская волость, Кемский уезд

Тунгудская, Тунгуда (Tunkuo), село, волостной центр, Тунгудская волость, Кемский уезд

Ухтинская, Ухтинское, Ухта (Uhtua, Uhut), село, волостной центр, Ухтинская волость, Кемский уезд

Чикша (Tšikša), деревня, Ухтинская волость, Кемский уезд

Шапкозеро - Шоапка-ярви (Šaapkajärvi), деревня, Кестеньгская волость, Кемский уезд

Шуерецкая, станция Мурманской железной дороги, Шуерецкая волость, Кемский уезд

Шуйская, станция Мурманской железной дороги, Шуйская волость, Петрозаводский уезд

Шуя, село, Шуйская волость, Петрозаводский уезд

Энгозеро, станция Мурманской железной дороги, Вычетайбольская волость, Кемский уезд

Ювалакская, Ювалакшская, Ювалакша - Ювялакши (Jyvöälakši), Ювялахти (Jyväälahti), деревня, Ухтинская волость, Кемский уезд

Юшкозерская, Юшкозеро (Jyskyjärvi), село, волостной центр, Юшкозерская волость, Кемский уезд

Янгозеро, Янгозерская (Jankäjärvi), погост, Поросозерская волость, Повенецкий уезд

В работе и при составлении списка использовались:

Специальная карта Европейской России 1865-1871 гг. (карта Стрельбицкого) (листы 37, 38, 39, 52, 53), масштаб 1:420 000 (10 вёрст в дюйме), 1921 г. изд.

Военно-дорожная и стратегическая карта Европейской России 1888 г. (листы 1, 6, 7, Ж, З), масштаб 1:1 050 000 (25 вёрст в дюйме), 1919 г. изд.

Список насёленных мест Олонецкой губернии по сведениям за 1905 год. Петрозаводск: Олонецкая губернская типография, 1907. 326 с.

Архангельская Карелия. Издание Архангельского губернского статистического комитета. Архангельск, Губернская типография, 1908. 101, 39 с.

Памятная книжка Архангельской губернии за 1914 год. Архангельск, Губернская типография, 1914. 100 с.

Список населённых мест Карельской АССР (По материалам Переписи 1926 года). Составлен Статистическим Управлением АКССР. Петрозаводск, Издательство Статистического Управления, 1928. 159 с.