< От автора <

Фронт Гражданской войны на Севере, сложившийся поздней осенью 1919 г., оставался практически неизменным до начала февраля 1920 г. Войска советской 6-й Отдельной армии в составе трёх стрелковых дивизий занимали позиции на архангельском (54-я и 18-я дивизии) и мурманском (1-я дивизия) направлениях (см. рис. 1) [1, с. 365].

В войсках Северной области шёл процесс разложения, начавшийся после ухода интервентов и обострившийся в начале 1920 г., когда уже определился успех Красной Армии на основных фронтах гражданской войны [1, с. 365; 2, с. 231-232]. Английский лейтенант, оставленный для связи при штабе главнокомандующего войсками Северной области генерала от кавалерии Е.К. Миллера, считал, что область продержится максимум до марта [3, с. 161].

Правительство Миллера пыталось найти выход. Помимо мер по укреплению фронта и обеспечению порядка в тылу, были организованы две "особые миссии". Целью отбывшего в Финляндию начальника военных сообщений генерал-майора Е.Ю. Бема было "выяснение разных недоразумений и заключение военного соглашения с Финляндией в смысле хотя бы дружественного нейтралитета" [4, с. 120]. В Ухту для переговоров в связи с обострением "карельского вопроса" выехал генерал-квартирмейстер генерал-лейтенант Н.А. Клюев [3, с. 163-164]. В отличие контактов с Финляндией, уже имевших свою историю, переговоры в Ухте стали дипломатическим дебютом для обеих сторон.

В Архангельске, столице Северной области, о развитии самоуправления в нескольких карельских волостях стало известно из рапорта исполняющего должность помощника начальника Кемского уезда священника Г.С. Кюнтиева ¹ [8, лл. 29-32].

Члены правительства объяснили Кюнтиеву, что не найдя в деле проведения в жизнь автономии "сочувствия и поддержки со стороны Русского правительства", то есть Временного правительства Северной области, "они минувшим летом [а именно 21 июля - А.А.] собрали в с. Ухте собрание, на котором и постановили обратиться за содействием к Финляндскому правительству. Для освещения карельского вопроса перед финским правительством они выбрали одного финна - Туйску, который, по их словам, нанят для ведения правительственной переписки" [8, л. 29].

Возвращения Туйску в Ухте ожидали с нетерпением, поскольку опасались репрессивных мер со стороны Архангельска [8, л. 29]. Дело было, конечно, не в печати и паспортах, а в приказе о мобилизации, вышедшем во время вывода союзных войск, в котором содержалось положение о прекращении отпуска продовольствия тем волостям, где мобилизация не проводится ³ [11, c. 163].

Северная область пожинала плоды собственной недальновидной политики. Если интервенты, появившиеся в этих краях летом 1918 г., смогли быстро разобраться в местной обстановке и, учитывая её, уже к осени с помощью Карельского полка установили контроль над карельскими волостями Кемского уезда, то правительство Миллера своими "старорежимными" действиями довольно быстро этот контроль утратило и, более того, фактически оттолкнуло карельские волости в сторону финнов.

Весной 1919 г. англичане начали постепенно передавать власть (в том числе и распределение продуктов) правительству Миллера, которое хотело заставить карел воевать против Красной Армии, используя рычаг продовольственного снабжения.

Альтернативным источником продовольствия могла стать лишь Финляндия, которая только и ждала подходящего момента для восстановления своего авторитета в Архангельской Карелии, сильно пошатнувшегося после "экспедиции" Мальма - Куйсмы в 1918 г. "Переключение" снабжения на Финляндию как раз и ознаменовалось созданием Тоймикунты 21 июля 1919 г. (подробнее см., например, [12]).

Посланец вернулся 19 октября. "Вся Ухта взволновалась. В этот же день был собран сход, на котором Туйску делал доклад о результатах своей поездки" [8, л. 29об].

Финское правительство, сообщил Туйску собранию, принимает близко к сердцу интересы родственных им карелов. Оно старается объяснить представителям иностранных держав, что Карелии необходимо дать возможность самой разрешить все вопросы, касающиеся её внутренней жизни. Оно "готово поделиться с братьями-карелами всем, что имеет". В настоящее время карелы уже получают хлеб, а на границе сделаны запасы до нового года с расчетом по 25 фунтов на человека в месяц ⁴. Финское правительство дало Карелии заем около 3 млн. марок. В Финляндский сейм внесено предложение об отпуске Карелии займа на 1920 г. в размере 10 млн. марок. Из Финляндии в скором времени будут направлены в Карелию разные необходимые товары (керосин, спички, сахар, нитки и т.п.), так что карелы, отделившись от русских, будут иметь возможность просуществовать будущую зиму [8, лл. 29об-30].

Если же правительство Миллера, заявил Туйску, "вздумает проводить мобилизацию в Карелии при помощи вооруженной силы, то Финляндия на помощь карелам вышлет свои войска ⁵. Да и вообще есть ли какой смысл карелам держаться русских. До настоящего времени русские ровно ничего не сделали для улучшения края, да и нет никакой надежды, что в будущем можно было бы ожидать от них чего-нибудь хорошего. В настоящее время в России образовалось слишком много Правительств, которые ведут беспрерывную борьбу между собой и пройдут еще десятки лет, прежде чем восстановится спокойствие на Руси" [8, л. 30].

Между тем, Карелия - страна, имеющая свой язык и культуру, "заключает в себе огромные богатства, которых Карелии вполне хватит на то, чтобы улучшить свою жизнь. Даже Америка готова оказать помощь Карелии, но при условии, если у карелов будут свои представители, хотя бы в лице их Временного правительства. Правда, в настоящее время богатства Карелии находятся в необработанном виде и Карелия не имеет у себя подготовленных для обработки этих богатств людей, но этим не должно смущаться, так как в Финляндии уже давно готовы для этого люди, которые во всякое время могут придти на помощь своим братьям-карелам и не далее, как с будущего лета они уже приступят к работам" [8, л. 30].

В заключение Туйску сообщил, "что Карелия, хотя и имеет на своей стороне много преимуществ, но всё-таки она самостоятельно просуществовать не может, поэтому Финское правительство было бы очень радо, если бы Карелия присоединилась к Финляндии" [8, л. 30].

Завершая рапорт, Кюнтиев высказал своё мнение по поводу сложившейся ситуации: "Что касается до отношения населения в своей массе к образовавшемуся правительству, то трудно сказать что-либо определенное. Образование Карельского правительства, конечно, дело финноманствующей партии в Карелии, торгующей в Финляндии. Большую помощь этой партии оказывают финны. Время для активного выступления они выбрали довольно удачно. Со стороны русской власти грозит мобилизация, затем карелы страшно озлоблены трудной доставкой в свои деревни хлеба. Порогов реки Кеми они не знают, и им приходилось употреблять невозможные усилия, чтобы подняться по этим порогам. До настоящего времени все необходимое в жизни они доставали из Финляндии или старались запастись таковым из Кеми по зимнему пути. Теперь же им говорят, что в солдаты можно не ходить, хлеб и деньги они получат из Финляндии, и поэтому в настоящее время они естественно будут держаться своего правительства. Но вся Карелия, исключая Ухту, занята мыслью о самостоятельном существовании и о присоединении в Финляндии она и слышать не хочет. Поэтому финн Туйску сделал большую ошибку, заговорив о присоединении Карелии к Финляндии. Правда в Ухте его слова не встретили отпора, но в других волостях, мне кажется, едва ли так сочувственно отнесутся к его словам. На этой почве надо ожидать больших волнений. Карелы в настоящее время поголовно вооружены. Временное правительство постановило, кажется, первой своей задачей разоружить их, но это едва ли удастся ему: карелы по поводу этой меры рассуждают так: правительство хочет разоружить их, чтобы финнам легче было забрать Карелию в свои руки. Следовательно, и на этой почве могут возникнуть недоразумения между населением и правительством. Далее, некоторыми высказываются даже такие циничные мысли, что пусть Финляндия помогает нам теперь, а дойдет до расплаты, то мы опять по примеру прошлого года, возьмемся за оружие и выгоним финнов из своих пределов ⁶, да и к тому времени найдется настоящий хозяин (намек на Россию) всех карельских богатств. Вообще надо сказать, что карельский народ стал слишком капризным и едва ли с ним может справиться мирным путем даже их собственное правительство. Вся Карелия теперь проникнута сознанием, что она является богатейшей страной в мире, она стала известна всем иностранным державам и все добиваются ее присоединения" [8, лл. 30об-31].

Здесь уместно вспомнить, как в период развития Финляндии в составе Российской Империи сложилась "финляндская идея" и как позже она трансформировалась в "великофинляндскую" (панфинскую), согласно которой Российская Карелия должна стать частью "Великой Финляндии". Стоит вспомнить и многотрудную исследовательскую, культурную, а потом пропагандистско-политическую деятельность неутомимых финских активистов и их воспитанников на территории Российской Карелии в конце XIX - начале XX вв. (подробнее см., например, [19; 12]). Можно считать, что резюме Кюнтиева - не претендующее на объективность подведение итогов многолетней работы по пробуждению карельского национального самосознания. Трудно сказать, насколько они значительны, эти итоги...

Рапорт Кюнтиева, написанный им в Кеми 28 октября, власти Северной области не стали утаивать, наоборот, в пространной редакционной статье под заголовком "Как совершается «самоопределение» карел", опубликованной уже 15 ноября в официальном "Мурманском Вестнике" ⁷, довели до сведения широкой общественности, пересказав содержание доклада Туйску, "чтобы показать, например, как работают среди карел финские националисты" [20, с. 3].

Кроме того, в статье был обозначен исторический контекст: рассказывалось о рождении независимой Финляндии, "явно наступательных планах" финских националистов и лесопромышленников, на которые не повлиял переход молодого государства из германского в союзный лагерь, в отношении "исконных русских земель, хотя бы и заселенных в большей своей части не русскими, а православными карелами". Перечислялись разные способы отторжения территорий: поход "добровольцев-финнов" на Олонецкую Карелию, из которой пришлось уйти "под напором собравшихся с силами большевиков", оккупация Ребольской и Поросозерской волостей, в которых "население по принуждению давало подписи на заявлениях о желании присоединиться к Финляндии" ⁸ и, наконец, организация Тоймикунты в Ухте [20, с. 2].

Автор статьи сдерживал себя, как мог, понимая, что разрыв отношений с Финляндией никак не входит в планы правительства Миллера, и старался не обвинять в аннексионистских устремлениях Финляндию как государство: "но есть же в Финляндии и правительство, которое сможет положить предел действиям своих националистов и лесопромышленников, зная, что не вечно же Россия будет раздираться междоусобиями, что воспрянет она ещё единым государством и не останется тогда равнодушною к захвату исконной своей земли, если подобное произойдет". Но финал всё равно получился эмоциональным: "почти тысячу лет карелы жили одной жизнью, одними интересами с русским народом и размолвок с русскими за это время у них не было... Поэтому всякий захват русско-карельской земли без сношений с русскими, без согласия на то со стороны русского народа будет кровною обидою русского народа, глубоким незабываемым оскорблением национальному его чувству со стороны той самой Финляндии, которую так идеализировала наша интеллигенция и которой выражали сочувствие каждый раз, когда прежнее [т.е. царское - А.А.] правительство принимало какие-либо меры по ограничению финляндской конституции. Наша интеллигенция воображала, будто Финляндия ничего не хочет, как только возможности жить по своим законам и беспрепятственно осуществлять свою конституцию. Действительность показывает, что Финляндия, по крайней мере её националистические кружки - хочет и очень многого хочет: расширения своих владений за счёт вековечных русских земель!.." [20, с. 3].

Развитие событий практически мгновенно доказало, что на текущий момент Финляндия и "её националистические кружки" - это одно и то же. В результате полудетективной истории белые власти перехватили курьера, следовавшего из Мурманска в Ухту, благодаря чему стало известно содержание письма финляндского консула Э. Лампио, адресованного Туйску. В письме консул советовал публично заявить о желании карельских волостей, контролируемых Тоймикунтой, отделиться от Северной области, что послужило поводом для объявления Лампио персоной нон грата, и консул 19 ноября был вынужден покинуть Мурман [10, с. 127; 23, s. 137; 24, s. 5].

Спустя месяц, когда было принято решение по наведению порядка в карельских волостях, для информационного обоснования мероприятия статья из "Мурманского Вестника" 30 декабря была перепечатана почти целиком (без заключительного эмоционального абзаца) в двух архангельских изданиях: "Вестнике Временного правительства Северной области" [25, с. 2] и "Известиях Архангельского Общества изучения Русского Севера" [26, с. 214-216].

Около 20 декабря от станции Лоухи (44-й разъезд) на Кестеньгу [9, лл. 92-95] выдвинулась рота 13-го запасного Северного полка [27, л. 44] под руководством начальника Кемского уезда барона Э.П. Тизенгаузена, офицера по образованию и социалиста-революционера по убеждениям ⁹.

приехать "на собрание", на котором "будет рассматриваться вопрос о выполнении требований правительства Миллера по мобилизации крестьян Кестеньгской волости в армию. Тизенгаузен принял приглашение и приехал в Коккосалми. Пока шли переговоры из деревни Кананайнен [Тунгозерская - А.А.] в Кестеньгу была направлена часть нашего отряда. Здесь наши бойцы разоружили белогвардейский карательный отряд" [30, с. 199].

Газета "Новая русская жизнь", "орган русской освободительной национально-государственной мысли", издававшаяся в Хельсинки, писала, что барон, находившийся при отряде в качестве представителя гражданской власти, поехал из Кестеньги в Ухту по вызову населения один с проводником без всякой охраны, для объяснения жителям цели прибытия отрядов. В Тунгозерской он был арестован и 26 декабря доставлен в Ухту [31, с. 3].

Как видим, источники свидетельствуют в унисон. Первым делом отряд был обезглавлен.

Фактуру самого "разоружения" можно понять, "отжав" сведения из финской и архангельской прессы, листка "Карьялан Вартиа", издававшегося Тоймикунтой в Ухте, которые в целом подтверждаются показаниями четырёх "тизенгаузенцев" - рядовых 13-го полка, опрошенных в штабе 56-й бригады РККА в середине марта [32, s. 5; 33, s. 1; 34, с. 2; 35, s. 2; 9, лл. 92-95; 27, лл. 43-43об].

Кестеньгский гарнизон был атакован утром 31 декабря, Пиньгосалмский - в ночь со 2 на 3 января. В двух стычках в общей сложности погибло 6-7 человек, и около десятка было ранено. Потери с обеих сторон были примерно одинаковыми.

Местный житель, участник событий, вспоминал, что "к деревне подошли ночью, очень осторожно, и если бы не случайный выстрел одного из ополченцев, не умевшего обращаться с оружием, то операция закончилась бы бескровно. Но в начавшийся перестрелке два ополченца были убиты, а у противника потери составили 5-6 человек" [36, с. 24].

Суть произошедшего, однако, становится ясна только из рапорта Клюева Миллеру [10] (пленные вслед за бароном были отконвоированы в Ухту, где их 15 февраля и посетил генерал во время своей "особой миссии").

Генерал отчитался о своей поездке перед Миллером двумя рапортами [37; 10]. Документы эти чрезвычайно интересны, прежде всего, описанием, внутреннего устройства ухтинского самоуправления, характеристиками партнёров по переговорам - членов Тоймикунты, а также разного рода техническими и бытовыми деталями. В дальнейшем мы продолжим привлекать эти материалы по необходимости. Отметим особо, что хотя рапорты и были написаны по горячим следам (23 марта и 3 июня 1920 г.), содержащаяся в них информация не только не сыграла никакой роли в развитии событий, но и долгое время была неизвестна исследователям. Документы легли в архивы белого движения, в 1946 г. через Прагу попали в Центральный государственный архив Октябрьской революции (ныне Государственный Архив РФ) и увидели свет только в 1993 г. [4].

Клюев докладывал: "В тот вечер [16 февраля - А.А.] ко мне явился поручик Горжков ¹⁰, карел. Впечатление неприят- ное. Человек двойственный. Он сознался, что о готовящемся нападении в ночь на 4 января ¹¹ он узнал в 8 часов вечера накануне, но никому не сказал во избежание бесполезного кровопролития, так как они были уже окружены, и передал роту в 120 человек с 4 пулеметами при 4 офицерах спящею. Он говорил, что карел было человек 500, наши же солдаты не знают, сколько нападало, а вели их [т.е. конвоировали в Ухту - А.А.] человек 150, были и ребята и старики. Один неспавший офицер, кажется, с двумя солдатами пробился и пришёл к своим на железную дорогу". Арестованы были также и два кестеньгских чиновника, в том числе старик-карел ¹². Сам прапорщик, бывший командир этой роты, теперь состоял при Тоймикунте [10, с. 125, 129, 130].

Как-то не вяжется образ действий отряда Тизенгаузена с определением "карательная экспедиция", прочно утвердившимся в литературе (см. например [4, с. 121; 39, с. 165; 40, с. 67; 22, с. 420-421]). С такой боеготовностью отряд не представлял собой сколь-нибудь серьёзной силы. "Нижние чины" - мобилизованные крестьяне - просто отбывали номер (Клюев сообщал, что из 116 военнопленных "нижних чинов" 88 были русскими, а 28 карелами [10, с. 129]). А офицеры, которых было пятеро, включая барона, исполняли свой долг в соответствии со своими убеждениями. Тизенгаузен поступил как истинный приверженец демократии, хотя, может быть, кто-то сочтёт его поступок наивным. И прапорщик Гошкоев поступил так, как поступил...

Всё дело в том, что само событие - это одно, а его "имидж" - это совсем другое. Финские газеты со ссылкой на компетентные источники сообщали, что русские сжигали дома и захватывали жителей, многих из которых убили [41, s. 5]. Жители Кестеньги в таком ужасе бежали из своей деревни, что несколько женщин даже тронулись умом. И, тем не менее, всё население территории, контролируемой Тоймикунтой, испытывает небывалое национальное воодушевление. Всё припрятанное оружие, вплоть до последнего патрона, все лошади переданы в распоряжение Тоймикунты. Не только мужчины отовсюду устремляются, чтобы сплотиться вокруг Тоймикунты, но и некоторые женщины вызвались пойти на войну [42, s. 1] (здесь, вероятно, имелись в виду какие-то другие женщины, а не те, что были упомянуты выше).

Таким образом, весьма своеобразное "разоружение" было отретушировано под народное восстание под руководством Тоймикунты, и этот фактически первый акт самоутверждения получил, можно сказать, международный резонанс и позволил позже от лица Тоймикунты направить в Архангельск весомое заявление с миролюбивым предложением о переговорах, в том числе по вопросу обмена пленными [23, s. 140].

Чтобы попытаться дезавуировать инцидент руководство Северной области предприняло нехитрый манёвр с использованием того обстоятельства, что Тоймикунта была не единственной силой в белом тылу.

С конца сентября до середины ноября на участке от ст. Полярный Круг до ст. Имандра (см. рис. 1) вёл активную "рельсовую войну" красный партизанский отряд И.К. Поспелова [31, c. 3; 43]. Отряд этот состоял из местных жителей и остатков Финского легиона ¹³ и действовал в основном в поморских Ковдской и Кандалакшской волостях, примыкавших к северным карельским волостям - Олангской и Кестеньгской. Наиболее мощными получились партизанские акции 22-23 сентября и 5-6 октября. В конце октября Поспелов, отведя часть отряда на отдых в пределы северной части Олангской волости, пытался договориться с Ухтой о совместных действиях против белых, но безуспешно [43, с. 197]. Более того, позже Тоймикунта и вовсе предпринимала попытки разоружить отряд Поспелова, чтобы вернуть контроль над территориями, которые считала своими (по крайней мере, так докладывал Туйску) [23, s. 139].

13 января в "Вестнике Временного правительства Северной области" Арбюр ¹⁴ официально сообщил, что "несколько небольших отрядов" были выставлены лишь для охраны железной дороги [34, с. 2]. То же утверждал и Миллер в телеграмме министру иностранных дел Финляндии Р. Холсти в ответ на требование немедленного отзыва этих отрядов [10, с. 128]. И Клюев впоследствии на переговорах в Ухте в ответ на вопросы членов Тоймикунты "А почему вы послали войска против нас? Почему пошли против нас войной?" утверждал, что войска были выдвинуты "для охраны железной дороги, на которой только что были разрушены мосты шайкой, пришедшей из Карелии [т.е. отрядом Поспелова - А.А.], что войной не ходили, а мирно стояли в Кестеньге, иначе бы роту с пулеметами не захватили спящей" [10, с. 128].

О пленении отряда во главе с начальником Кемского уезда в сообщении Арбюра, естественно, ничего не говорилось. Зато была подробно описана политическая подоплёка:

"Пользуясь возможностью получать из Финляндии оружие и хлеб, использовав также настроение малокультурного населения, предпочитающего оставаться в своих деревнях, а не идти на фронт, группа политиканствующей карельской молодежи объявила себя правительством Карелии, село Ухту столицей и власть объявила распространяющейся на 6 волостей Кемского уезда Архангельской губернии ¹⁵.

Создавшимся положением широко пользуются все антигосударственные и антирусские элементы, ведя агитацию как в пользу присоединения к Финляндии, так, особенно, в целях содействия большевикам угрозою нашему тылу. <...>

Финская, как шовинистическая, так и крайняя левая печати каждая в своих целях, стараются обрисовать настоящие события, как угнетение и насилие, чинимое над мирным населением русскими властями, посылающими карательные экспедиции.

Правительство Северной области обратилось к министру иностранных дел Финляндии с указанием, что всякая поддержка, оказываемая самозваному правительству в Ухте, ведет лишь к усилению крайних партий, содействует большевикам и несомненно принесет вред самой Финляндии" [34, с. 2].

С учётом выявленного сильного отличия "имиджа" от события (как выясняется, даже современный "научный термин" - определение "карательная экспедиция" в отношении отряда Тизенгаузена - изначально не более чем газетный ярлык, появившийся в "Хельсингин Саномат" уже 1 января 1920 г. [44, s. 7]), возникают определённые сомнения о действительной роли Тоймикунты в Кестеньском инциденте.

Вот, например, в Кимасозерском обществе Ругозерской волости, которое Тоймикунта считала своей территорией, имел место другой случай, также связанный с мобилизацией. В октябре 1919 г. из деревни были отправлены на сборный пункт мужчины, которые по дороге были распропагандированы некими агитаторами, утверждавшими, что войска Северной области разбиты, в результате чего призывники вернулись домой. Через два месяца, в декабре, в Кимасозеро приехала уездная милиция, без каких-либо эксцессов забрала 17 человек, скрывавшихся от мобилизации, и препроводила их к Повенецкому воинскому начальнику [31, c. 4].

Получается, что в близкой к железной дороге Кестеньгской волости Тоймикунта смогла организовать сопротивление, а в приграничном, удалённом от центров белой власти Кимасозерском обществе - нет ¹⁶. Так может быть дело не в Тоймикунте, а в местных настроениях?

Лампио, ещё в бытность свою консулом, в письме Холсти от 5 октября охарактеризовал Кестеньгскую волость как самую активную (в контексте информации о существующей неопределённости по вопросу дальнейшей поддержки этой волостью Тоймикунты) [23, s. 143].

Судя по воспоминаниям, из которых мы узнали о "хитрости", применённой в отношении Тизенгаузена, в Кестеньге существовал некий актив единомышленников, к которому автор относил и себя (он писал: "мы, местные активисты", "наш отряд", "наши бойцы"). Интересно, что автор - П.Н. Кемов, один из активных участников установления Советской власти в Кестеньгской волости [30, с. 199]. Совершенно очевидно, что у этих людей были свои собственные мотивы сопротивляться мобилизации с оружием в руках.

Для Миллера из затеи с наведением порядка вышло одно лишь обострение "карельского вопроса" со всеми вытекающими политическими потерями. Слабым утешением служило перекладывание вины за происшедшее на начальника Мурманского края В.В. Ермолова, который, по мнению окружения Миллера, "после ухода англичан совсем потерял голову, разменялся на мелочи, вмешиваясь лично во все дела и входя из-за этого в пререкания с неподчиненными ему ведомствами" [3, с. 159, 162].

В итоге, как уже упоминалось, Миллеру пришлось отправить две "особые миссии" вместо одной. И, несмотря на недавний демарш с финляндским консулом и державные заявления в печати, указать в инструкциях обоим генералам, что в ходе переговоров следует идти на признание автономии отделившейся части Карелии "при полном сочувствии ее дружбе с Финляндией" [10, с. 129; 39, с. 166].

Делегация Тоймикунты для проведения консультаций по предстоящим переговорам съездила в Хельсинки, где получила инструкции непосредственно от министра иностранных дел Холсти [23, s. 141-142].

9 января штаб 6-й армии, находящийся в Вологде, получил из штаба 1-й дивизии в Петрозаводске разведсводку № 019/р, основанную на показаниях перебежчиков (от линии фронта до границ самоуправляемых карельских волостей было как минимум 200 вёрст по прямой): "В тылу у белых опять вспыхнуло восстание 5-ти волостей, в настоящее время ведется бой. У восставших в д. Кандалакша имеется 47 пулеметов и 3 орудия. Во главе стоит комиссар д. Кандалакша по имени Иван неизвестной фамилии..." [45, л. 113]. Очевидно, эта информация была суперпозицией слухов о деятельности Тоймикунты и о выступлениях партизан Поспелова, то есть о событиях примерно 3-х месячной давности.

Полевой штаб Революционного военного совета Республики (РВСР) ¹⁷, в свою очередь, 14 января передал в Волог- ду сводку № 168/р по сообщениям финляндской прессы, в которой говорилось, что "карелы якобы захватили в плен барона Тизенгаузена, руководившего русскими на Кестеньгском направлении, и увели его в свою ставку Ухта", "всё население в возрасте от 16 до 45 лет встало на защиту Карелии. Они не желают ни белых, ни красных, а направляют свои взоры на Финляндию" [27, лл. 45-46].

В штабе 6-й армии было над чем задуматься: из Петрозаводска пишут о комиссаре и Кандалакше, а из Москвы - о бароне и Кестеньге...

16 января командующий 6-й армией А.А. Самойло приказал 54-й и 18-й дивизиям готовиться к активным действиям "с целью общими усилиями разбить противостоящего противника". Сосредоточение предписывалось закончить к 1 февраля. Начдив-54 должен был начинать по готовности и по собственному усмотрению, а начдив-18 - по прибытии из центра дополнительных сил и средств ¹⁸. Перед 1-й дивизией никаких новых задач пока не ставилось [46, с. 45-46].

2 февраля начдив-54 начал действовать. Начдиву-18 в этот день было приказано находиться "в готовности перейти в решительное наступление, если операции 54-й дивизии разовьются успешно" [46, с. 47].

1-4 февраля между Москвой и Вологдой происходил интенсивный обмен мнениями, спровоцированный сообщением из 1-й дивизии о том, что по её агентурным данным через Сердоболь на мурманский участок якобы перебрасываются остатки армии Юденича в количестве 20 тыс. чел. [8, лл. 22-25] (и это при том, что во время октябрьского похода на Петроград у Юденича было 18,5 тыс. чел. [47, с. 284]). Был запрошен народный комиссариат иностранных дел [8, л. 28], и его глава Г.В. Чичерин ответил, что по имеющимся данным "Северо-Западная армия, не считая небольших разлагающихся частей, фактически перестала существовать как боевая единица", однако, согласно лионскому радио, "20 тыс. финских войск из Финляндии уже перешли русскую границу", и делается это в противовес переброске войск Северной области на мурманский участок [8, л. 26]. Полевой штаб РВСР подверстал к этим новостям сведения о столкновении под Кестеньгой и предположил, что Финляндия намерена захватить Мурманскую железную дорогу [8, л. 21], в вологодском же штабе допустили, что финляндские войска могут направляться на помощь Ухте [48, лл. 36-38].

Весь этот "шум" был ложным, поскольку армии Юденича действительно уже не существовало, а полурота финских егерей (60 чел.) ещё только собиралась перейти границу в направлении Печенги [27, л. 14; 49, с. 2]. По всей видимости, "вброс", сделанный на фоне заключения 2 февраля мирного договора между РСФСР и Эстонией и начавшегося наступления на Архангельск, должен был вынудить советское командование действовать с оглядкой, лишить его возможности сконцентрировать силы на одном направлении, что, в конечном счёте, продлевало существование Северной области, и, соответственно, позволяло укрепиться Тоймикунте.

4 февраля штаб 6-й армии передал в 1-ю дивизию разведсводку № 173/р/800/с, в которой пересказывалось содержание сообщения Арбюра от 13 января (об организации 6-ю карельскими волостями собственной власти в Ухте, агитации в пользу присоединения к Финляндии и попытке белых властей навести порядок) и делался вывод, что "сведения о выступлении [в] Корелии, по-видимому, имеют достаточные основания" [45, л. 95].

7 февраля Главнокомандующий Вооружёнными Силами Республики С.С. Каменев проинформировал Самойло, что 7-й армии Западного фронта отдан приказ № 642/оп отправить в Вологду "без замедления по готовности" одну бригаду из состава 19-й дивизии, "пополнив стрелковые полки этой бригады до 1000 штыков в каждом полку", а также срочно доукомплектовать одну из дивизий армии, имея в виду её переброску [50, л. 3].

54-й дивизии удалось в течение нескольких дней овладеть рядом укрепленных позиций на Северной Двине. 8 февраля на сторону Красной Армии перешел 3-й Северный полк противника. Этим воспользовались части 18-й дивизии, начав наступление на железнодорожном направлении [1, с. 365; 51, с. 297-298].

8 февраля из штаба 7-й армии сообщили, что будет отправлена бригада с номером 56, готовность которой наступит после 15 февраля, не считая того, что бригада нуждается в карантине ¹⁹ [50, л. 33].

9 февраля Самойло попросил ускорить отправку, доложив Главкому, что "обстановка на фронте потребовала нашего перехода в наступление, первоначальные успехи достигнуты, но для их развития нет живой силы и материальных средств". Вчерашнее уведомление 7-й армии, по мнению командарма-6, означало, что 56-я бригада сможет принять участие в операциях не раньше середины марта... [50, л. 30].

10 февраля в 6-й армии стали известны сообщения архангельских газет о начале трёхнедельной командировки генерала Клюева в Мурманский район [8, л. 17]. (Первая информация Арбюра об этом событии появились 21 января: "Временное Правительство, <...> стремясь к устранению каких-либо поводов к созданию внутренних фронтов, согласилось на предложение Ухтинского комитета [т.е. Тоймикунты - А.А.] уладить вопрос мирным путем и командирует доверенных лиц для выяснения всех обстоятельств дела на месте и для переговоров с представителями карел..." [52, с. 2]. Из Архангельска Клюев выехал 29 января, а 10 февраля был уже в Сапосальмской, в 80 верстах от Ухты [10, с. 123]).

11 февраля последовал приказ Главкома "принять все меры [к] скорейшей отправке 56 бригады" [50, л. 4]. А в ночь на 12 февраля пришла директива, согласно которой в связи с тем, что "слагающаяся обстановка на мурманском направлении требует развития энергичного нашего здесь наступления в ближайшее время", в 6-ю армию передавались ещё и 55-я и 57-я бригады 19-й дивизии (то есть вся дивизия целиком) и, кроме того, 10-я дивизия готовилась к отправке на мурманское направление "по особому приказанию". Командарму-6 было приказано "срочно разработать и представить соображения по переходу в решительное наступление на мурманском направлении с целью овладения всей Мурманской железной дорогой и г. Мурманском" [53, с. 137].

Днём 12 февраля начштаба РВСР П.П. Лебедев вдогонку к директиве прислал Самойло телеграмму, в которой срочность перехода в наступление на участке 1-й дивизии мотивировалась желанием опередить Финляндию, чтобы та при вероятных в будущем переговорах не могла заставить считаться с фактом владения ею Северной Карелией и Мурманской железной дорогой [8, л. 18]. Как видим, дезинформация 10-дневной давности всё-таки сыграла свою роль, правда прямо противоположную, заставив советское командование действовать решительнее.

14 февраля штаб 6-й армии получил, наконец, план перевозки 56-й бригады. Шесть эшелонов должны были быть отправлены в период с 14 по 19 февраля и проследовать, как предписано, через Вологду на одну из станций Северной железной дороги, причём пункт высадки планировалось уточнить позже в зависимости "от продвижения наших частей в направлении Архангельска" [50, лл. 1, 2, 2а, 18].

Наступление шло успешно, и 14 февраля Самойло приказал 54-й и 18-й дивизиям развивать успех, маневрируя имеющимися силами, а также "распространить среди противника сведения о массовой сдаче его войск на нашу сторону и бесполезности дальнейшего сопротивления, гарантируя добровольно переходящим полную неприкосновенность" [46, с. 47-48]. До Архангельска оставалось примерно 180-200 вёрст.

В этот же день Самойло отправил Главкому два доклада. В первом (№ 363) он изложил свои соображения о действиях на мурманском направлении. Начать наступление планировалось немедленно по прибытии 55-й и 57-й бригад, обещанных в первую очередь, но не ожидая сосредоточения 10-й дивизии. "Основанием для этого является необходимость выйти к побережью Белого моря до начала весенней распутицы, которая ожидается в последних числах марта. Исходя из того, что на прибытие бригад 19-й дивизии потребуется не менее 2-х недель, для интенсивного развития операции остаётся только месяц" [17, лл. 44-45].

Второй доклад (№ 364) был посвящён "карельскому вопросу".

Сообщалось, что "6 волостей Кемского уезда совершили восстание с целью присоединения к Финляндии, причём Корелы, вооруженные будто бы 47-ю пулеметами и 3-мя орудиями, организовали собственную власть, центром которой является с. Ухтинская (170 верст северо-западнее г. Кемь). Пресса указала, что в начале января для усмирения повстанцев был двинут снятый с фронта карательный отряд, по-видимому, однако, не достигший никаких результатов". Причинами восстания в докладе были названы существовавшее ещё в мирное время стремление Карелии "к соединению с Финляндией, с которою он связана узами племенного родства и общей религией", и политика Северного правительства по отношению к карелам (мобилизация в белые войска), усиливавшая "это историческое тяготение". "С существованием подобного настроения среди Корельского населения приходится серьёзно считаться, - отметил Самойло, - так как оно может иметь большое значение во время хода операций на Мурманском фронте" [27, лл. 42-42об].

Как видим, констатирующая часть доклада основывалась на информации месячной давности (взятых из приведённых выше разведсводок штаба 1-й дивизии № 019/р от 9 января [45, л. 113], Полевого штаба РВСР № 168/р от 14 января [27, лл. 45-46] и пересказа сообщения Арбюра от 13 января в разведсводке штаба 6-й армии № 173/р/800/с от 4 февраля [45, л. 95]), причём исходные сведения были "переосмыслены" таким образом, что восстание "переехало" из Кандалакши в Ухту (вместе с 47-ю пулемётами и 3-мя орудиями, но без комиссара Ивана "неизвестной фамилии"). Кроме того, из финских газет в понятийный аппарат командования 6-й армии РККА попали великофинские идеологемы (вроде "уз племенного родства" и "исторического тяготения"), тоже "переосмысленные" (добавлением такой несуразицы как "общая религия" ²⁰) и выдаваемые теперь за собственную "аналитику".

Общий вывод доклада, в сущности, повторял телеграмму Лебедева от 12 февраля: "Финляндия легко может воспользоваться слабостью Северного правительства и выступить с решительными мерами. Желательно поэтому предупредить её, так как Финляндия, не считающаяся с расшатанной белою властью, поневоле должна будет воздержаться от решительных выступлений, видя перед собою твёрдую силу Российской Республики" [27, л. 42об].

Тем временем, генерал Клюев, прибывший в Ухту 12 февраля, обнаружил, что "дело осуществления своей автономии", о котором с изрядной долей иронии три с половиной месяца назад писал Кюнтиев в своём рапорте, существенно продвинулось.

"Из Ухты были разосланы по всей Карелии, и нашей тоже ²¹, воззвания о созыве 21 марта Учредительного собрания в Ухте, куда приглашались представители всей Карелии с тем, чтобы самим определить судьбу Карелии" [10, с. 124], - докладывал генерал. "Представители [Тоймикунты] ездили постоянно в Гельсингфорс [Хельсинки - А.А.]. Один представитель был всегда при сейме, другой при конференции (Эстония, Латвия, Польша и др.) ²². <...> В Ухте были финны, в том числе Туйску, который всё время торчал в здании правительства" [37, с. 122].

Были налажены все виды связи: почта (хельсинкские газеты приходили на четвёртый день [10, с. 130]), телеграф и телефон ("при мне, - отмечал Клюев, - начала работать искровая станция, установленная финнами, и закончена была телефонная для связи с Финляндией" [10, с. 124]) (при этом сам генерал располагал лишь курьерской связью с Кемью).

Был и "отряд самообороны" ("на службе в Карелии были солдаты-добровольцы, [которые] содержались за счёт казны. В мое время их было немного, говорили - около 100 человек, [потому что] дорого стоили" [10, с. 124]).

Также Клюев сообщил о решении Тоймикунты "соблюдать по отношению к большевикам нейтралитет в предположении, что если карелы не будут восставать против большевиков, то и большевики то же самое" [10, с. 130].

"Таким образом, в Карелии за последние месяцы произошли такие неизвестные нам события, при которых преподанные мне указания цели моей поездки оказались совершенно несоответствующими современной обстановке, да и вообще вся эта поездка являлась слишком запоздалой", - констатировал генерал, отметив при этом, что имевшее место ещё в октябре "неисполнение приказа о мобилизации было началом выполнения давно намеченного плана" [10, с. 124].

Как же без "намеченного плана"! Если и Тоймикунта, и Туйску находились "на связи" с министерством иностранных дел, министерством торговли и промышленности, как напрямую, так и через промежуточное звено в лице Восточно-Карельского исполнительного комитета ²³. Эти государственные органы Финляндии присылали в Ухту "наблюдателей", отчитывавшихся о поездках рапортами и докладами в свои ведомства (от МИДа, кстати, в январе приезжал бывший консул Лампио) ²⁴.

Участие разведки, ещё одного инструмента, органически присущего государственному аппарату, практически не маскировалось. Весьма показательно описание Клюевым начала переговоров (13 февраля): "...За длинными столами сидели уже на своих местах все члены и председатель [Тоймикунты], и за отдельными столами сидел какой-то господин. Там на месте я представил поименно свою делегацию и попросил познакомить меня с составом заседания. Это вызвало замешательство и какую-то нерешительность. Председатель вполголоса совещался с соседями. Дабы избежать отказа и сразу не поставить себя в неловкое положение, я сказал, что сам помогу сделать это, благо у меня есть список членов правительства (я выбрал из дела всё, что мне нужно ²⁵), и стал перекликать, на что мне любезно отвечали "я", вставая. За столом остался один лишний, и на мой вопрос председатель ответил, что фамилию его я узнаю потом из подписей. <...> Затем я спросил, кто этот господин за отдельным столом. Мне ответили - газетный корреспондент. Я возразил, что при такого рода совещаниях, как наши, газетные корреспонденты не допускаются, а поэтому я прошу об удалении его. Тогда один из членов запальчиво сказал, что они вольны делать у себя, что хотят, и никто им не может запретить. На это я ответил, что они должны руководствоваться международным обычным правом, которое для них, как для молодой страны, должно быть тем более обязательно. Мне тогда сказали, что это представитель Финляндии, и на мой вопрос он сам назвал свою фамилию: Туйску. Я пояснил заседанию, что в Финляндию командирована особая дружественная миссия генерала Бема, у которого имеется для представления Финскому правительству копия с предписания-аккредитива нашего правительства мне с руководящими указаниями. Таким образом, цель моей поездки известна Финскому правительству. Автономная Карелия ещё не признана официально и на неё Финляндия смотрит пока как на составную часть Северной области. Ввиду изложенного, я нахожу присутствие господина Туйску излишним, а ввиду того, что он чрезвычайно скомпрометировал себя перед нашим правительством, - и неуместным. Говорить подробности всему заседанию я считаю неудобным, но председателю сказать могу. Сделан был перерыв, во время которого я рассказал председателю случай с письмом [имеется в виду перехваченное письмо от консула Лампио - А.А.]. <...> После продолжительного перерыва, когда мы снова собрались (во время перерыва мы разделились), председатель Совета объявил, что господин Туйску сам решил покинуть зал заседаний" [10, с. 126-127].

О личности "господина за отдельным столом", который, как мы помним, был "нанят для ведения правительственной переписки", сведений немного, но известно, что в течение лета и осени 1918 года капрал Туомо Туйску, перебежчик из красных частей, выполнял функции разведчика и тайного агента по обе стороны границы возле Куусамо [56].

Цементирующую роль в "государственном строительстве" играло "Карельское просветительское общество" ("Karjalan Sivistysseura") (КПО, KSS) - фактически политическая партия, объединяющая сторонников панфиннизма по обе стороны границы (членом КПО был и Холсти) (см. например, [22, с. 359-361; 57, с. 154, 186-187]).

Таким образом, Финляндия, используя слабость Северной области, действительно готовилась "выступить с решительными мерами", но не военного характера, как предполагали Лебедев и Самойло, а политического.

15 февраля для 56-й бригады был уточнен пункт назначения - станция Шалакуша (примерно в 280 вёрст от Архангельска) (см. рис. 1). По прибытии бригада должна была поступить в распоряжение штаба 18-й дивизии [50, л. 24].

Тем временем распад в войсках Северной области завершался. 15 февраля командующий Железнодорожным фронтом генерал-майор Б.Н. Вуличевич доносил Миллеру, что рассчитывает продержаться 5-6 недель, 16 февраля - не более 2-3 дней, а 17 февраля сообщил, что большая часть пехотинцев разошлась, и он с остатками войск отходит на Мурман [39, с. 174-175].

17 февраля правительство Миллера обсудило перспективы и приняло краткое постановление о том, что дальнейшая оборона Северной области представляется невыполнимой [51, с. 298].

18 февраля частями 54-й дивизии был занят район Сийского, а частями 18-й дивизии - ст. Емца (около 140 и 170 вёрст от Архангельска соответственно) (см. рис. 1) [46, с. 49].

Утром 19 февраля ледокол "Козьма Минин" с белогвардейским командованием, правительством и их окружением на борту покинул Архангельск [39, с. 175].

Фронтовые офицеры считали этот поступок "халатным и позорным для военной летописи бегством" [58, с. 230]. При всём развале фронта в войсках Северной области оставались боеспособные части, а "красные войска были далеко не в блестящем положении", продвигались медленно и расстояние между противниками было "чуть ли не в десятки верст" [59, с. 412]. В этих условиях "блестяще можно было бы провести эвакуацию", которая в случае "появления признаков возможности падения Области" была обещана Миллером - словом главнокомандующего - в первую очередь лояльным гражданам... [58, с. 216, 226, 230].

Такой поворот событий оказался неожиданным для обеих сторон. Генерал-майор И.А. Данилов, командующий войсками Двинского района, в ночь с 18 на 19 февраля получил из штаба телеграмму, в которой ему предписывалось под страхом предания суду не оставлять своей позиции. Через несколько часов он был арестован восставшей командой бронепоезда "Адмирал Колчак", доставлен в Архангельск, где и узнал о бегстве главнокомандующего [60, с. 286-289]. "О вероятном побеге правительства, восстании гарнизона и созыве Советов" Самойло смог донести Главкому лишь в 23:30 19 февраля на основании полученной из Архангельска радиограммы временного исполкома, созданного в городе [46, с. 49-50]. Регулярные части Красной Армии вошли в Архангельск только 21 февраля [46, с. 51].

На победную реляцию командарма-6 Главком отреагировал почти мгновенно - через полтора часа - и весьма прагматически. В директиве, подписанной в 1 час ночи 20 февраля, сообщалось, что "ликвидация северного правительства противника и массовый переход его частей на нашу сторону на архангельском направлении указывает на то, что занятие Архангельска и Онеги - вопрос нескольких дней и для выполнения этого с излишком достаточно тех сил, которые здесь действуют". Поскольку обстановка на Западном фронте по мнению Каменева не позволяла его излишнее ослабление, на усиление войск 6-й армии - и уже на мурманское направление - приказывалось перевести только лишь 56-ю бригаду 19-й дивизии. Перевозка остальной части 19-й дивизии отменялась, она оставалась в районе 7-й армии, хотя и в распоряжении Главкома. О 10-й дивизии в директиве не упоминалось вовсе [53, с. 358-359].

Бывший начальник артиллерии Двинского фронта полковник Н.П. Зеленов в своих мемуарах проклинал "штабных": "оставляя Архангельск, не дурно бы было испортить радио, мощное настолько, что могло разговаривать с Эйфелевой башней...  А неиспорченное радио уже  слало после благополучного  отбытия героев тыла своё: всем, всем, всем!  Радио

В 21:30 21 февраля Самойло отдал приказ начдиву-1 "немедленно приготовиться к переходу в самое решительное наступление с целью использовать создающуюся обстановку" и "наступление начать немедленно, по сосредоточении у вас 56 бригады и 162 полка ²⁶ или по обнаружении признаков разложения у противника" [46, с. 51-52].

Происходящее казалось командарму-6 невероятным, и он ждал подтверждения сведений ²⁷. В Москве тоже сомне- вались, поэтому ночью подгонять не стали [46, с. 49-50]. Регулярные части Красной Армии вошли в Архангельск только 21 февраля [46, с. 51-52], но к утру 22 февраля "ввиду подтверждающихся сведений о захвате власти рабочими и матросами на Мурмане" твёрдо распорядились: "немедленно переходите в наступление, не ожидая подхода всех частей 56 бригады" [46, с. 53].

Всё та же исполкомовская радиограмма была получена и командующим войсками Мурманского района генерал-майором В.С. Скобельцыным. Вечером 19 февраля на станции Медвежья Гора в штабе 5-й Северной стрелковой бригады генерал провёл совещание. Мнения разошлись: большинство было за отход в Финляндию, остальные предлагали отойти к Сороке или Кеми и продолжать борьбу. На вопрос пойдут ли с ними солдаты, часть командиров, в том числе командир 12-го Северного полка, ответила утвердительно, другие же ручательства за свои части не давали. "В результате дебатов было решено одно непреложно - начать отход не ранее 26 февраля", поскольку только к этому времени могли подойти отступавшие через Онегу части Архангельского фронта. При этом у некоторых участников совещания сложилось впечатление, что "генералом Скобельцыным давно решен вопрос отхода и ни в коем случае не на север..." (см. рис. 1) [58, с. 231-232].

Два дня шла подготовка к предстоящему передвижению. 22 февраля стало известно о восстании в Мурманске. Командиры были вновь вызваны в штаб 5-й бригады, где им был роздан приказ с разработанным планом отхода в Финляндию. Срок отхода остался прежним - 26 февраля [58, с. 233].

На следующий день штабом было разослано приказание: вопреки ранее установленному сроку, начать отход сегодня, 23 февраля, в 20 часов [58, с. 233]. Скобельцын как будто прочитал приказ № 07, отданный начдивом-1 утром 23 февраля: "приказываю перейти в наступление на рассвете 24 февраля" [62, л. 3]. Генеральская интуиция! "Заработали телефоны. Но убедить штаб командующего, что преждевременный отход и не на север, а на Финляндию - есть смертный приговор, как отрядам, отходящим из Архангельска, а также и 2, и 11 полкам, находящимся на крайнем левом фланге, не удалось, штаб был непоколебим" [58, с. 233].

Полковник Зеленов, описывая отход командующего войсками Мурманского района, не жалеет красок: "Отдав приказ начать отход частей в сторону Финляндии и не дождавшись его благополучного начала, генерал Скобельцын со своим штабом, окружившись конными разведчиками и школой юнкеров, быстрыми маршами стал покрывать расстояние от станции Масельга [Масельская - А.А.] до пограничного села Финляндии, причем доблестный генерал был столь храбр и отважен, что решил избегать жилых мест и проезжих дорог, а, выбрав по карте кратчайшее расстояние до Финляндии, повел свой отряд целиной, по саженному снегу. Лошади тонули в снегу, выбиваясь из сил и своей жизнью платя за панический страх и бездарность спасающихся. Беглецы бросали и теряли свои тощие пожитки, и когда сетовали генералу на трудности пути и на утерю имущества, то он, едучи налегке, указывал на себя, уверяя, что он все потерял, но «на то и война!»" (свой багаж прозорливый командующий отправил неделю назад, как только узнал о критическом положении Архангельского фронта) [58, с. 233-234].

Генерал Клюев как раз в это же время спешил в Кемь после завершения своей "особой миссии", оказавшейся безрезультатной.

Бывает же так! Клюев покинул Архангельск 29 января, когда, как говорится, ничто не предвещало. Узнав в Кеми 8 февраля о потере позиций на Северной Двине, генерал поехал в Ухту и почти две недели фактически был отрезан от внешнего мира (в отличие от партнёров по переговорам). На обратном пути из телеграмм, доставляемых курьерами ²⁸, он последовательно узнавал всё более и более безрадостные новости и, наконец, 24 февраля в Подужемье (18 верст от Кеми) получил сообщение, "что Кемь и железная дорога в руках местных большевиков". Клюев счёл за благо повернуть назад и с большим трудом, обгоняемый бегущими, смог выбраться юго-западным путём через Ругозеро в финскую Лиексу [10, с. 123, 126, 130; 37, с. 122-123].

15 февраля 1920 г. личный состав 168-го стрелкового полка, дислоцировавшегося на восточном берегу Чудского озера севернее Гдова [63, л. 151], был ознакомлен с приказом по полку № 18, согласно которому "в связи с получением укомплектования, переходом 56-й бригады 19-й Стрелковой дивизии в 6-ю армию и переброски бригады в район гор. Вологды" командирам подразделений надлежало "привести свои части в готовность к передвижению, погрузке и к походно-боевой жизни". Выступление для погрузки ожидалось по особому распоряжению [64, л. 48].

Начал реализовываться упоминавшийся выше приказ Главкома № 642/оп от 7 февраля о переброске, и для красноармейцев полка заканчивались мирные работы с пилами и топорами, которыми приходилось заниматься в последнее время... [65, л. 1].

168-й полк был создан постановлением РВС Западного фронта от 9 ноября 1919 г. путём объединения двух полков: 7-го крепостного полка Самарского укрепрайона ²⁹ и "старого" 168-го полка ³⁰. Формально, согласно постановлению, считалось, что "старый" 168-й полк был обращён на пополнение 7-го полка и упразднён, а 7-й полк переименован в 168-й ³¹ [71, л. 211]. В это время 2-я стрелковая бригада 19-й дивизии 15-й армии, в составе которой произошла реорганизация, наступала от Луги на Ямбург. К концу ноября совместными усилиями 7-й и 15-й армий Юденич был изгнан в независимую Эстонию, а 168-й полк, переданный вместе с дивизией в 7-ю армию, оказался под Гдовом, охраняя государственную границу [47, с. 518; 72, с. 346; 73, с. 84; 74, л. 1].

Командовал 168-м полком М.Г. Собецкий ³². 25 октября 1919 г. он принял сначала "старый" 168-й полк [69, л. 355об], а 15 ноября был назначен командиром обновлённого [81, л. 48].

Военным комиссаром полка с 19 ноября 1919 г. [81, лл. 58-58об] стал П.И. Смородин ³³.

1-ым батальоном полка с 9 декабря 1919 г. командовал П.А. Наумов ³⁴, а 2-ым - с 1 января 1919 г. И.Я. Клещенков ³⁵ [92, лл. 7, 7об].

В начале февраля 2-я бригада, имевшая в своём составе 166-й, 167-й и 168-й полки, была переименована в 56-ю [93, л. 69], а за неделю до переброски в её командовании произошли серьёзные кадровые изменения. Комбригом с 8 февраля стал В.Г. Иванов ³⁶ [99, л. 344]. Должность военного комиссара 13 февраля принял П.П. Друлле ³⁷ [93, л. 69]. И лишь начальник штаба И.М. Маричев ³⁸ остался на своём посту [104, л. 11].

15 и 16 февраля 168-й полк получил заметное пополнение.

Приказом № 46 в списки полка зачислялись 267 человек, "прибывших на укомплектование полка из 3-го Стрелкового полка Петроградского укрепрайона (4 и 5 маршевые роты)" [93, л. 39-41об]. В их числе были: А.Н. Александров ³⁹, Э.Д. Ларман ⁴⁰, Н.О. Ласточкин ⁴¹, Фёдор Шамаев и Иван Никифоров. Всех пятерых определили во 2-ой батальон: Александрова - комбатом (вместо Клещенкова, назначенного командиром 3-й роты [93, л. 44; 99, л. 346об]), Лармана - военкомом, а остальных - красноармейцами (Ласточкина и Шамаева в 4-ю роту, Никифорова - в 6-ю) [93, л. 40об].

Приказом № 47 были зачислены ещё 60 человек, прибывших из Гатчины из 3-го запасного стрелкового полка Западного фронта, среди которых был П.М. Морозов ⁴², назначенный начальником команды пеших разведчиков [99, лл. 348-349об].

В целом, несмотря на все усилия, предпринятые как штабом 7-й армии, так и Главкомом, достичь заданной цифры в 1000 штыков в каждом полку не удалось. И после получения пополнения в двухбатальонных полках 56-й бригады насчитывалось по 700-900 человек, включая командный, строевой ("штыки") и нестроевой состав [50, л. 88].

Не обошлось и без других накладок. Первоначальный план перевозки бригады шестью эшелонами был составлен без учёта возможностей одного из псковских участков железной дороги, на котором нельзя было тянуть больше 35 вагонов. "Лишних" вагонов набралось ещё на два эшелона. В итоге бригада была отправлена с 14 по 22 февраля восемью эшелонами [50, лл. 18, 43, 71, 73, 129].

Как видим, реалистичный штаб 7-й армии, пообещав отправить бригаду после 15 февраля, сдержал слово, и даже, выполняя приказ поторопиться, смог выпустить первый эшелон на сутки раньше [50, лл. 33, 4, 129].

Дальнейшая передислокация 56-й бригады происходила весьма своеобразно, потому что, как и миссия Клюева, практически совпала по времени с падением Северной области. Первые два эшелона прибыли в Вологду 18 февраля, прошли там санитарный осмотр и были отправлены в Петрозаводск 20-го и 21-го, куда прибыли 22-го и 24-го соответственно. Маршрут следующих трёх эшелонов был изменён в пути, и они попали в Петрозаводск к 20-23 февраля без заезда в Вологду. Заключительные три эшелона, отправлявшиеся 19-22 февраля, были сориентированы на Петрозаводск ещё до отъезда: шестой и седьмой эшелоны (часть 167-го полка и 168-й полк целиком) прибыли на станцию назначения 24 февраля, а восьмой с остатками тылов застрял во Пскове и добрался лишь спустя четверо суток [50, лл. 62-63, 71, 76, 83, 89, 108, 109, 125, 129].

Штаб бригады прибыл в Петрозаводск утром 22 февраля [50, лл. 89, 129]. С этого дня бригада вошла в подчинение 1-й стрелковой дивизии 6-й армии [74, л. 7об] и в дальнейшем в документах и переговорах стала именоваться 56-й бригадой 19-й дивизии, приданной 1-й дивизии.

Командовал 1-й стрелковой дивизией И.Е. Борзаковский ⁴³, который до назначения (весной 1919 г.) командовал 1-й бригадой 18-й дивизии на архангельском направлении ⁴⁴ [46, с. 18]. В начале декабря 1919 г. Борзаковский, наряду с остальными начдивами 6-й армии, был награждён серебряным портсигаром с надписью "За неутомимую работу на Северном фронте" [111, л. 4].

Военным комиссаром дивизии был М.А. Пеньков ⁴⁵, назначенный на эту должность 27 сентября 1919 г. (до назначения - комиссар отдела снабжения дивизии) [114, лл. 16об-17; 115, л. 4об].

9 апреля между Пеньковым и Борзаковским состоялся весьма примечательный телеграфный разговор, в некоторой степени характеризующий их взаимоотношения и взгляды на жизнь. Комиссар, только что вернувшийся в Петрозаводск из поездки в Москву (на IX съезд РКП(б)) и Вологду (в штаб 6-ой армии) интересовался последними, весьма бурными событиями в дивизии и между прочим сообщил начдиву, что "привёз двое золотых часов для тебя и для себя", поясняя, что он отказывался, но член РВС 6-й армии Н.Н. Кузьмин приказал награды принять. "Надписи придётся сделать самим. Твоя надпись следующего содержания: «Тов. Борзаковскому, исполнительному солдату Революционной армии. Реввоенсоветарм 6»". Начдив, находившийся в Кеми, рассказал о текущих делах и под конец всё-таки не удержался: "Какая надпись на твоих часах?" Военком ответил: "Тов. Пенькову, скромному работнику на память о северной эпопее. Реввоенсоветарм 6" [116, лл. 22-28].

Удивительно всё-таки, как бумага (а точнее отрезки телеграфной ленты, наклеенные на бланк) сохраняет дух времени, романтику революционного подъёма, бескорыстие людей, для которых ценность награды заключается в простых словах, свидетельствующих о личной причастности к торжеству общего дела...

Начальником штаба дивизии был В.В. Бобов ⁴⁶.

Итак, с 24 февраля 1-я дивизия наступала, а точнее сказать, осваивала территорию, занятую противником, фактически прекратившим сопротивление.

Личный состав белых частей предпочитал, в основном, активно сдаваться, как, например, гарнизоны Повенца или станции Масельская, приславшие парламентёров на станцию Медвежья Гора, занятую передовыми частями Красной Армии в ночь на 25 февраля [11, с. 524-525]. Командование гарнизонов тыловых станций Мурманской железной дороги было деморализовано отходом штаба Скобельцына, и здесь власть тут же перехватывали местные большевики [58, с. 234]. В Кандалакше, например, так же как и в Кеми, временные исполкомы возникли уже 24 февраля [120, л. 26; 121, л. 6об]. Со стороны Мурманска было организовано движение вооружённых отрядов навстречу Красной Армии на бронепоездах, захваченных или перешедших на сторону восставших [122, с. 238-239]. Один из таких бронепоездов прибыл в Кемь утром 27 февраля [120, л. 14].

В создавшихся условиях командование 1-й дивизии несколько сумбурно решало первоочередную задачу скорейшего продвижения по железной дороге на Мурманск с одновременной организацией охраны железнодорожных объектов регулярными частями. Имелось в виду и отсечение от Финляндии частей войск Северной области, отступавших со стороны Архангельска.

На север выдвигалась 2-я бригада дивизии [123, лл. 23-24; 124, л. 6] под командованием А.А. Семёнова ⁴⁷. 2-й полк бригады, до начала наступления седлавший железную дорогу, погрузился в эшелоны и 27 февраля был уже в Сегеже (см. рис. 1) [124, л. 7].

3-я бригада П.С. Меркиса, ранее занимавшая позиции западнее железной дороги [123, лл. 23-24], теперь наступала на северо-запад в сторону Севдозера - Поросозера, вытесняя 12-й Северный полк - единственную белую часть на Мурманском фронте, отходившую организованно [123, л. 1].

Полки 56-й бригады практически сразу оказались "раздёрганными". 166-й полк 23 февраля поступил в распоряжение комбрига-3 [74, л. 7об]. 167-й и 168-й полки один за другим (24 и 26 февраля соответственно) были переданы в резерв 2-й бригады [15, л. 12; 74, л. 8об].

168-й полк 25 февраля разместился было в деревнях на восточном берегу Логмозера (в 10-15 верстах севернее Петрозаводска) [126, лл. 9, 10], однако уже на следующий день в 11:35 комполка получил телефонограмму от Бобова с приказом вернуться в Петрозаводск для отправки на станцию Лижма [126, лл. 14, 14об]. Собецкому пришлось нелегко, но его полк выполнил приказ и в 23:00 эшелон № 12041 (22 людских, 6 конских, 4 крытых вагонов и 3 платформы, в которых размещались 737 человек (689 красноармейцев и 48 человек комсостава), 30 саней, 46 лошадей, 8 пулеметов и 4 кухни) отбыл из Петрозаводска на север [126, л. 22; 127, лл. 6, 6об, 7].

Основным содержанием продвижения на Мурманск была борьба на "транспортном фронте". Не хватало паровозов, из-за снежных заносов поезда сходили с рельс. Серьёзные трудности были и со связью. Собецкий, к примеру, прибыв с полком в 7 утра 27 февраля на станцию Лижма, никаких новых распоряжений не получил и принял самостоятельное решение следовать дальше в Кяппесельгу [127, лл. 8, 9]. Там предписание нашлось, но не для его полка, а для братьев по оружию из 167-го. Собецкий аккуратно ретранслировал полученный приказ (перейти в Кяппесельгу [15, л. 44]) командиру 167-го полка Н.Г. Райляну [127, л. 10], добавив к тексту телеграммы несколько собственных слов, свидетельствующих о сложившихся товарищеских отношениях с коллегами: "...На всякий случай для Ваших соображений [сообщаю], что окружающие деревни у ст. Кяппесельга забиты, и Вам придётся действовать решительно, чтобы установить здесь должный порядок. Привет Земскову ⁴⁸" [127, л. 11].

Впрочем, белые всё же потребовали внимания. Ещё 25 февраля в 23:30 временный кемский исполком телеграфировал об отряде "внушительных размеров", растянувшемся на сотню вёрст от Кушерецкого до Сумского Посада и движущемся к железной дороге [120, лл. 3-4] (см. рис. 1 и рис. 3). В 15:00 26 февраля Борзаковский отдал приказ Семёнову "в срочном порядке" продвинуться до Сороки (Сороцкой) "дабы перерезать путь отступления противнику" [128, л. 4]. 27 февраля, когда дважды преданные "архангельцы" численностью около полутора тысяч человек подходили к с. Вирма (34 версты от Сороки), навстречу к ним отправилась делегация парламентёров Сороцкого железнодорожного комитета с предложением сложить оружие [3, с. 195-196; 58, с. 231, 234; 129, лл. 32-33]. А 28 февраля в 12:10 части 2-го полка, находившегося в авангарде бригады, прибыли на ст. Сорока, и теперь путь на запад для отступавших был полностью закрыт: 3-й полк контролировал южный участок железной дороги (от Масельской до Надвоицкой (Надвойцы)), а 2-й полк - северный (от Парандово до Сороки) [128, л. 4; 129, лл. 32-33].

лоцкое (в 17 верстах от Сороки) [124, лл. 8об, 10]. Другая часть (около 600 чел.) выдвинулась на юг через Лапинскую и Сумостровскую в надежде пересечь железную дорогу в районе Парандово и южнее, то есть на участке, который со 2 марта контролировал 168-й полк [64, лл. 17, 17об; 124, л. 9об]. Эти "архангельцы" тоже были не в состоянии пробиваться с боем. Их компактная масса быстро рассеялась на мелкие группы, которые всеми правдами и неправдами пытались просочиться на запад, но при встрече с красноармейскими заслонами или разведками сдавались.

3 марта 1-й батальон 3-го полка, поборов сугробы, занял Кемь [124, л. 10]. В 17:00 того же дня появилась новая директива начдива № 116/п, подводившая промежуточные итоги и определявшая задачи на ближайшее будущее [128, лл. 9, 9об]. Среди прочего констатировалось, что отступавшие с Архангельского фронта сдались (эшелон с 550 пленными в 21:50 был отправлен из Сороки на юг [124, л. 10об; 130, л. 289]), однако в районе Севдозера противник до сих пор оказывает сопротивление. В контексте продвижения на север для обеспечения тыла и левого фланга 2-й бригады 168-му полку приказывалось прибыть в Кемь, выслать "заслон на запад вдоль р. Кемь до дер. Погостская, откуда вести наблюдение на Ухтинское" (а для прикрытия правого фланга и восстановления связи с соседней 18-й дивизией предписывалось "оставить небольшую часть в Сумском Посаде") (см. рис. 1) [128, л. 9].

Установка на выдвижение заслона "к верхнему течению р. Кемь, в район Погостская", после того как будет занята Кемь, появилась ещё в приказе командарма-6 № 1575/С/0933 от 29 февраля в 21:00 [46, с. 53-54]. Дивизионная директива уточняла этот приказ, определив в качестве исполнителя 168-й полк и расширив территорию наблюдения на запад до Ухты (это, кстати, было первое упоминание села в оперативных документах 1-й дивизии).

Очевидно, это было своевременное решение. Железная дорога практически была в руках дивизии: 2-й бригаде оставалось только добраться до Мурманска, заменяя на станциях временные гарнизоны регулярными частями ⁴⁹. Теперь начдиву нужно было брать под контроль прилегающие территории, а заодно и упорядочить управление частями (в результате победного ажиотажа получилось так, что комбриг-2 командовал шестью полками, комбриг-3 - двумя, а комбриг-56 остался вообще без полков). И Борзаковский задумал объединить ругозерское, кемское и керетское направления в руках 56-й бригады, о чём доложил Самойло [15, л. 141об], а комбригу-56 приказал "в самом срочном порядке со штабом переехать в г. Кемь" [128, л. 9]. Штаб 56-й бригады, находившийся в деревне Шуя под Петрозаводском, был подготовлен к такому повороту событий, ещё днём 2 марта получив приказ "энергично перевезти всё имущество на ст. Шуйская для погрузки, дабы при подаче эшелонов не было задержки" [131, л. 3], и вечером 3 марта отправил квартирьеров в Кемь [132, л. 1].

Положения директивы № 116/п для 168-го полка Семёнов уточнил в приказе по бригаде № 012 от 4 марта: "168 полку занять одним батальоном гор. и ст. Кемь, другим батальоном [-] ст. Сорока и Парандово, выставив [в] заставы одну роту в д. Сумский Посад. Задача: по занятии Кеми выставить заставы на запад вдоль р. Кеми до д. Погосское, откуда вести наблюдение на Ухтинская (на карте Охтенская), что на северном берегу оз. Тихтозеро ⁵⁰. Частями, стоящими на ст. Парандово, Сорока, Сумский Посад обеспечить правый фланг наступающих частей" (см. рис. 1) [133, лл. 38-39].

Тем временем 168-й полк, рассредоточившись на 60-ти верстах железной дороги от Сегежи до Парандово и выдвинув заслоны и разведки на 5-25 вёрст на восток, продолжал блокировать остатки "архангельцев" (см. рис. 3) [127, лл. 31, 31об, 36, 36об]. 4 марта штаб 168-го полка, не подозревая о новых задачах, занимался в Сегеже текущими делами: выбивал у армейских снабженцев тёплое обмундирование (поскольку полк прибыл "с Западного фронта на Северный недостаточно снабжённым" [127, л. 33]) и формировал комиссию для возвращения расхищенного местными жителями военного имущества [127, л. 34] (в Сегеже находилась большая миллеровская авиабаза [120, лл. 23-24], пострадавшая во время смены власти).

Директиву № 116/п (появившуюся, напомним, 3 марта в 17:00) смогли передать из полевого штадива в Медвежьей Горе в штабриг в Сороке только к 4 утра 4 марта из-за перебоев со связью [128, л. 9об]. Бригадный приказ № 012 был разослан 4 марта в 23:00 [133, л. 43]. И только в 7:00 5 марта (то есть через 38 часов после появления новых указаний) Собецкий смог отдать полку соответствующий приказ № 66: 1-му батальону Наумова прибыть в Кемь, "оттуда выслать заслон 2 роты с 2 пулеметами к дер. Погостская, откуда вести наблюдение в направлении на дер. Охтенская, что у озера Тихтозеро", а 2-му батальону Александрова - "обеспечить правый фланг наступающих частей 2-ой бригады", занимая станции Парандово, Сорока и д. Сумский Посад [64, лл. 20, 20об, 22, 22об].

В 18:25 5 марта [134, лл. 22-23] начдив-1 получил от Самойло приказ № 030/пол, первым пунктом которого значилось: "Ввиду оказываемого карелами сопротивления и для воздействия на них [выд. мной - А.А.] считаю необходимым занять Ухтинский район, направив для этой цели силы до полка, если транспортные средства позволяют, для чего принять меры по организации таковых" [46, с. 55-56].

Указание занять Ухтинский район силами до полка выглядит как естественное развитие предыдущей армейской установки на выдвижение заслона "в район Погостская" (из приказа командарма-6 № 1575/С/0933 от 29 февраля). Но вот "мотивирующая" часть - о сопротивлении карел - совершенно неожиданна.

Поскольку мы не видели, чтобы кто-нибудь ещё, кроме 12-го Северного полка, проявлял активность, можно предположить, что "оказываемое карелами сопротивление" и этот полк каким-то образом связаны.

Точнее сказать, это был уже не 12-й полк, а сводный отряд в основном из остатков 12-го и 9-го полков, состоящий наполовину из офицеров и возглавляемый, по-видимому, подполковником Ф.М. Малининым [135, л. 54; 136, лл. 234, 236]. Численность отряда командование красноармейского 5-го полка, преследовавшего противника, оценивало до 300-400 чел. "при пулемётах и автоматах" [123, лл. 2-3], что соответствовало 30-40 % численности одного Северного полка (исходная численность каждого из которых была не менее 1000 штыков [123, лл. 23-24; 137, л. 1]).

па противника, открыто стоящая, молниеносно разбежалась, и сразу же был по нашим открыт ураганный пулемётный, автоматный и ружейный огонь. <...> Создалась паника, которой воспользовался противник, быстро перейдя в контрнаступление", и батальон вынужден был отойти. Несколько человек, в том числе командир батальона, были убиты или ранены [15, л. 62; 138, л. 56]. Позже их тела, оставшиеся на поле боя, были найдены зверски изуродованными [139, л. 29; 140, л. 33; 141, с. 419-420].

Крайне неприятная история... Но причём здесь карелы? Ведь в сводный отряд входили военнослужащие войск Северной области, а какой национальности они были совершенно неважно...

А "карелы" появились в донесении Борзаковского № 49/п от 28 февраля в 15:20, в котором он сообщил для доклада командарму-6: "Доношу, что настоящий момент обстановка такова: части противника в большем своем количестве сложили оружие и перешли на нашу сторону за исключением небольшой группы кореляков ⁵¹ [выделено мной - А.А.], отступающих на Порос-озеро и преследуемых нашим 5 полком" [15, л. 57; 142, л. 35].

Донесение № 49/п по существу было победной реляцией, отправленной до того как в штадиве стало известно о гибели парламентёров. И выражение "небольшая группа кореляков" было использовано Борзаковским как "фигура речи", чтобы подчёркнуть отсутствие сопротивления со стороны регулярных частей. При этом комполка-5 А.Д. Соколов ни о каких "кореляках" не сообщал, а с самого начала докладывал, что "по дороге на Сельга Гора - Севдозеро к фингранице следует 12 Северный полк" [123, лл. 1-1об], позже уточнив, что в составе отряда противника есть "штыки" и из 9-го Северного полка [123, лл. 2-3].

Разумеется, такая "образность" формулировок в донесениях, во-первых, неуместна, а во-вторых, вряд ли была бы допущена, если бы начдив-1 вникал в поступавшие из штарма разведсводки о событиях в Кемском уезде...

Спустя два дня, 1 марта, Борзаковский, переменив тон, уже доносил, что на поросозерском направлении противостоит "12 северный полк и мелкие отряды", причём "общей численностью около 2000 чел." (!) [143, лл. 44-45]. Опять же комполка-5 ни о каких тысячах не докладывал. Сначала он сообщал о 270 штыках "с большим обозом" [123, лл. 1-1об], позже - о 300-400 штыках [123, лл. 2-3]. Получается, что начдив-1, требуя от подчинённых точности и отчитывая их, например, за использование неуставного слова "отряд" вместо "батальон", "рота" или "команда" [144, л. 28], сам со словами подчас поступал не по-военному вольно.

А что же Самойло? 4 марта командарм-6 обратил внимание начдива-1 на то, что безопасность фланга его дивизии мало обеспечена ("вследствие недостаточной предприимчивости и энергии в руководстве действиями 5 и 166 полков"), и приказал "немедленно принять меры к ликвидации противника в районе Севдозеро..." [выд. мной - А.А.] [145, л. 4; 146, лл. 17-17об]. Наштарм-6 Н.В. Лисовский в ночь на 5 марта подтвердил, что следует "принять самые решительные меры в Севдозере", имея в виду, "что только [в] этом районе противник оказывает сопротивление [выд. мной - А.А.], а потому необходима немедленная его ликвидация, чтобы вполне обеспечить беспрепятственное продвижение [в] направлении на Мурманск" [134, л. 20].

То есть, поначалу ни сам Самойло, ни его штаб "кореляков" Борзаковского вроде бы не заметили, и в приказах использовали вполне корректные формулировки.

Однако 5 марта в приказе № 030/пол, подписанном Самойло и членом РВС А.М. Ореховым, появился смутивший нас текст (воспроизведём его ещё раз):

"Ввиду оказываемого карелами сопротивления и для воздействия на них считаю необходимым занять Ухтинский район, направив для этой цели силы до полка, если транспортные средства позволяют, для чего принять меры по организации таковых" [46, с. 55-56].

По смыслу получается, что командарм-6 считал сопротивление карел в районе Севдозера управляемым из "Ухтинского района" (и, следовательно, если форсировать наступление на "центр" в Ухте, то тем самым можно повлиять и на "периферию"). Могло ли такое, скажем так, "стратегическое видение" сложиться у Самойло?

Могло. Командарм-6, как мы видели, располагал информацией по "карельскому вопросу" как минимум с середины января, а 14 февраля сам лично подписывал доклад Каменеву. "Карельский вопрос" не был главным, но особым, обозначенным "отдельной строкой". А в докладе, пусть он и был компиляцией неточных и устаревших сведений, шла речь о собственной власти карел, "центром которой является с. Ухтинская" [27, лл. 42-42об].

Кроме того, с конца февраля РВС и штаб 6-й армии переживали "информационный бум", связанный с падением Северной области.

Ещё 27 февраля Кузьмин, находившийся в Архангельске, передал телеграммой в Вологду "конспект доклада Костанди" - взгляд на проблему бывшего начальника оперативного отделения штаба Миллера полковника Л.В. Костанди, который предпочёл "Минину" Архангельск, и остался в городе "для того, чтобы устранить те эксцессы, которые могут быть в переходное время до прибытия большевиков по отношению к офицерам и жителям, а также и явиться защитником их у новой власти" [60, с. 290]. По воспоминаниям людей, знавших Костанди, это был русский офицер, хорошо различавший понятия "Отечество" и "Ваше превосходительство" [59, с. 343, 397, 416; 60, с. 290-292, 307].

"Конспект доклада" можно рассматривать если не как политическое завещание, то как рекомендации определённой категории побеждённых, которые обязательно должны быть приняты к сведению победителями, если те намерены заботиться о территориальной целостности государства:

"Незадолго до ликвидации Северного фронта 6 волостей Кемского уезда, [в том числе] Ухтинская, Кестеньгская, Тихтозерская и Олангская, объявили себя независимой Корельской республикой с правительством в Ухте. Бессильное бороться с корелами Северное правительство вступило с ними в переговоры. Истинное положение дел таково - панфинские круги, использовав недовольство корел местной властью и снабдив их хлебом, деньгами и оружием, сорганизовали правительство и всецело им руководят. Белофинские круги, уже занявшие три района Мурманского края - Печенгу, Поросозеро и Реболу, надеются, что Советская республика, признавши Корельскую республику или автономию Корелии, даст им возможность хозяйничать в богатой лесом и зверем части Корелии. На случай будущих переговоров с Финляндией на корельский вопрос необходимо смотреть преимущественно с точки зрения захватных стремлений шовинистических кругов Финляндии" [27, л. 15] (заметим, что Костанди, так же как и Клюев, прогнозировал политический способ удовлетворения "захватных стремлений").

Кроме того, штаб 6-й армии успел в общих чертах изучить захваченные в Архангельске документы, касающиеся "карельского вопроса" (обобщение было передано командармом-6 в Москву 28 февраля (№ 279/1540с) как дополнение к своему докладу № 364 от 14 февраля). Получился краткий рассказ о событиях последних двух лет: о стремлении Германии к Мурману, противодействии этому англичан, создании и расформировании Карельского полка, возникновении Тоймикунты при активном участии Финляндии, требовании о мобилизации, выставлении охранительных отрядов, пленении Тизенгаузена и миссии Клюева [27, лл. 14-14об]. Обобщение носило чисто информационный характер, без каких-либо выводов или выраженного отношения составителей к приведённым фактам.

Таким образом, для Самойло слово "карелы" (во всех его вариантах) теоретически могло обозначать "третью силу", опирающуюся на Финляндию. Поэтому нельзя исключать того, что в представлениях Самойло донесение Борзаковского о "кореляках" в какой-то момент сомкнулось с информацией по "карельскому вопросу" (старой или новой) и вылилось в странную формулировку приказа № 030/пол.

А может быть, всё было значительно проще. 29 февраля Самойло вместе с начштаба армии Лисовским и членом РВС Ореховым покинул штаб в Вологде и 3 марта прибыл в Архангельск с целью, что называется, "принять город" [146, л. 2]. В Архангельске - победа, пленные, трофеи. Множество самых разных проблем, требующих неотложных решений командарма. В этой ли обстановке до точности формулировок? И Самойло, не вникая в детали, в своём приказе № 030/пол попросту "вернул" Борзаковскому его же формулировку. Если подчинённый доложил о "кореляках", то дело начальника - распорядиться, как с ними поступить. А вообще-то командарм-6 хотел приказать, чтобы 1-я дивизия с целью исключения угроз железной дороге и движению на Мурманск побыстрее закончила с Севдозером и побыстрее заняла окрестности Ухты. В пользу такой простой версии говорит то обстоятельство, что и Борзаковский упомянул о "кореляках" под Севдозером один раз, и Самойло - один раз. А в дальнейшем начдив-1 и командарм-6 обсуждали ликвидацию белых частей, которые, как они считали, оказывают сопротивление у Севдозера.

Возможно, читателю покажется излишним столь пристальное внимание к эпизоду с "кореляками" и приказом № 030/пол. Подумаешь, один командир выразился "фигурально", а другой этого не заметил... Мелочь... Тем более что последствием данной конкретной мелочи было только лишь некоторое ускорение выдвижения 168-го полка на запад, что объективно пошло на пользу делу.

Однако раз уж мы "зацепили" тему информационного обмена, давайте присмотримся, как обстояло дело "этажом" выше.

Информация по "карельскому вопросу" продолжала поступать и из Москвы. 5 марта в Вологде получили из оперативного управления Полевого штаба РВСР очередной обзор финляндской прессы за № 160/р от 26 февраля ⁵². В нём, среди прочего, сообщалось следующее:

"Русская Карелия тяготеет к Финляндии. Попытка Северного правительства провести в Карелии мобилизацию для пополнения Северной армии повела к вооруженному столкновению и окончилась полной неудачей.

В с. Ухта образовалось Областное Правительство под наименованием "Восточно-Карельский Комитет" [имеется в виду Тоймикунта - А.А.], который организовал сопротивление, призвав под ружье все мужское население Карелии, при этом карелы захватили у русских белогвардейцев оружие, между прочим, 10 пулеметов и большое количество огнеприпасов. Генерал Миллер вел переговоры с Восточно-Карельским Комитетом с целью примирения и обмена пленными. Карелы боятся наступления русских Советских войск, представители их посетили финского премьера и фракции Сейма.

На собрании Восточно-Карельского Комитета решено в случае необходимости, принудить Финляндию к активной защите Карелии" [27, л. 16].

Для нас различия во взглядах, продемонстрированные в обзоре и "конспекте доклада", описывающих одни и те же события, очевидны: финляндская пресса видит в качестве актора Тоймикунту, а полковник Костанди - Финляндию. Заметили ли эти различия в руководстве 6-й армии?

Обзор № 160/р в этот же день, 5 марта, был передан из Вологды в Архангельск (уже после того, как был отдан приказ № 030/пол) с добавлением, сделанным заместителем начштаба А.А. Кареловым и военкомом штаба Г.М. Поповым (которым накануне Самойло приказал высказывать свои соображения, а не просто пересылать документы в том виде, в каком они были получены [146, л. 16]):

"[На] основании вышеприведенного доклада [т.е. обзора № 160/Р - А.А.], [в] связи [с] уже известными Вам имеющимися [в] Штарме сведениями [о] корельском вопросе полагаю желательным для его решения [к] силе оружия не прибегать, но добиться улажения дипломатическим путем. При военной оккупации края ⁵³ необходимо учитывать трудности содержания этапных линий на огромном пространстве при отсутствии достаточных путей сообщения. Ввиду очевидного стремления корелов [к] поддержанию мирных сношений [с] Советской Россией было бы полезнее всего пойти им [в] этом отношении навстречу и _********* ⁵⁴ разрешения корельского вопроса посредством соглашения между Советской республикой, Финляндским правительством и Восточно-Корельским Комитетом" [27, л. 22а].

Нет никаких сомнений, что красные командиры из вологодского штаба руководствовались самыми благими намерениями, вот только рекомендации у них получились, как мы увидим в дальнейшем, вполне соответствующими... целям финляндского правительства. Это указывает на то, что работники штаба 6-й армии имели весьма смутное представление о том, какие стратегические задачи решает их собственное правительство, и какая роль, соответственно, отводится их армии.

Обзор № 160/р, однако, был ретранслирован в 1-ю дивизию 6 марта в 19:45 в исходном виде, без каких-либо добавлений (№ 1022) [134, лл. 25-25об]. Возможно, это произошло не только потому что соображения Карелова и Попова по сути противоречили только что отданному приказу № 030/пол "занять Ухтинский район", но и потому, что Самойло как командующий армией был более информирован политически. В то же время, если Самойло надеялся на самостоятельное осмысление командованием 1-й дивизии "карельского вопроса", то тогда ему следовало снабжать штадив соответствующей информацией в полном объёме. Однако "конспект доклада" Костанди в Петрозаводск не передавался.

А теперь давайте проследим взаимодействие "этажей" на примере "севдозерской истории" (весьма показательной и по части тех же мелочей), которая, кстати сказать, так и осталась непрописанной в отечественной историографии [18, с. 179].

Белый сводный отряд пришёл в Севдозеро, разумеется, не случайно. Поросозерская волость, как уже упоминалось, с сентября 1919 г. была оккупирована Финляндией, и беглецы, очевидно, считали себя здесь в полной безопасности, как если бы находились на финской территории.

Красноармейцы таких тонкостей не знали, и приказ у них был "перехватывать противника и преследовать его до финской границы, не переходя таковую" [142, л. 4]. А от Севдозера до границы было ещё вёрст пятьдесят...

О расстреле парламентёров, свидетелями которому были местные крестьяне и 12 финских граждан (вероятно, пограничная стража и чиновники), было доложено финляндскому правительству. Там поняли, что проблему надо решать. В деревню прибыл 1-й батальон Таммерфорсского полка финляндской армии (300 штыков) и, разоружив белых и отправив их в Финляндию, занял оборону [135, лл. 34-35].

29 февраля Холсти в ноте от имени Финляндского правительства сообщил Чичерину, что "часть армии ген. Скобельцына бежала в приходы Репола и Пороярви [Реболы и Поросозеро - А.А.], ища помощи финляндских войск, расквартированных там в целях покровительства. Войска Советской России также прибыли на границу Пороярви. Если не будут своевременно приняты особые меры, каждую минуту могут начаться военные действия на территории вышеупомянутых приходов. Основываясь на праве национальностей на самоопределение, жители Пороярви и Репола просили покровительства Финляндского Правительства", в результате чего "в настоящее время в этих двух приходах имеются финляндские войска и имущество, принадлежащее Финляндскому государству". Поэтому "создалось такое положение, при котором нельзя допустить, чтобы войска Советской России бесцеремонно перешли границу этих приходов. Финляндское Правительство готово урегулировать международный статут этих двух приходов в тот момент, когда начнутся переговоры об установлении окончательного мира и дружественных отношений между Финляндской Республикой и Россией в их полном объеме. Финляндское Правительство поэтому приказало находящимся в Пороярви и Репола войскам воздерживаться от всякого нападения на войска Советской России" и готово воспрепятствовать враждебным действиям войск Скобельцына против войск Советской России, предложив им "отправиться в Финляндию, где они будут разоружены" [141, с. 394-395].

Кроме того, Холсти в дополнение к основной теме добавил, имея в виду, прежде всего, "Ухтинский район": "крайне необходимо также, чтобы жители других приходов Восточной Карелии, апеллировавшие к праву национальностей на самоопределение, могли этим правом воспользоваться и чтобы, во избежание вооруженных столкновений, войска Советской России воздержались также от проникновения и в эти приходы" ⁵⁵ [141, с. 395].

Советское правительство пошло навстречу и дало соответствующее указание РККА. Утром 1 марта Главком Каменев приказал Самойло "Впредь до особого распоряжения границ приходов Ребола и Порос-озеро не переходить. Финляндия обещает разоружить прибывшие в эти приходы части Скобельцына" [147, л. 60]. Самойло практически без изменений переслал директиву Борзаковскому [134, л. 12; 148, л. 102], и Борзаковский (уже 2 марта) приказал своей 3-ей бригаде, в которую входил 5-й полк: "Согласно указанию Главкома о непереходе нашими войсками границы приходов Репола и Поросозеро, приказываю при действии наших войск в этих районах границу таковых не переходить. Исходя из этого частям 3-й бригады <...> Поросозеро не занимать, а заняв дер. Баскаково и Янгозерская ⁵⁶, остановиться и производить разведку в сторону прихода Поросозеро, не переходя границы такового" [139, лл. 66-66об].

2 марта Чичерин в ответной ноте проинформировал Холсти о принятом решении, отметив, что "Народный Комиссариат должен прежде всего констатировать признание Финляндским Правительством факта оккупации финляндскими регулярными войсками территории, являющейся частью Российской Советской Республики. <...> Вследствие этого Советское Правительство считает себя обязанным заявить самый категорический протест против этого нарушения границ Республики. Мы протестуем также против поддержки, оказанной Финляндским Правительством белогвардейским бандам, которые, согласно их собственным заявлениям, искали убежища под покровительством финляндских регулярных войск. <...> Советское Правительство делает необходимые оговорки относительно утверждения, согласно которому жители этих приходов якобы желают находиться под финляндской властью, однако оно откладывает свое опровержение до момента, когда этот и другие вопросы будут рассматриваться непосредственно между двумя Правительствами.

Желая тем не менее устранить какое бы то ни было препятствие, мешающее немедленному открытию мирных переговоров с Финляндией, и ускорить, насколько это возможно, начало этих переговоров, Советское Правительство решило согласиться с просьбой Финляндского Правительства. В соответствии с этим советским войскам был дан приказ остановиться на границах упомянутых приходов при непременном условии, что белогвардейские банды, искавшие там убежища, будут разоружены финляндскими властями и интернированы в Финляндии. Только при этом условии и в предвидении ближайшей перспективы открытия переговоров между двумя Правительствами советские войска не перейдут границ указанных приходов" [141, с. 393-394].

Дополнительную реплику Холсти о "других приходах Восточной Карелии" Чичерин проигнорировал.

Таким образом, 2 марта оба правительства через своих дипломатов договорились. И в этот же день 5-й полк... возобновил атаки на Севдозеро [140, лл. 5-7].

Деревню освобождали от якобы 12-го Северного полка две недели (!), постоянно наращивая силы, но смогли занять лишь 17 марта, после того, как финны по собственной инициативе оставили её [140, лл. 13-13об, 18, 25-25об, 29-29об; 151, лл. 36-37]. И только тут выяснилось, что никаких белых в Севдозере давным-давно нет...

18 марта Холсти прислал ноту, в которой выразил энергичный протест и обвинил Советскую Россию в нарушении обещаний и в приготовлениях к проникновению "на самую территорию Финляндской Республики" [141, с. 413].

Кроме того, финский министр напомнил о требовании, высказанном в ноте от 29 февраля, "чтобы советские войска ни в коем случае не проникали" в приходы Олонецкой и Архангельской губерний, расположенные к западу от Мурманской железной дороги, "где население финляндского происхождения", "но оставили неприкосновенным право населения этих приходов на самоопределение впредь до того момента, когда при переговорах о восстановлении окончательного мира и добрососедских отношений между Россией и Финляндией судьба этой территории будет также урегулирована согласно соображениям справедливости" [141, с. 413].

В ноте от 19 марта Чичерин пообещал выяснить "действительно ли советские войска перешли границы приходов Репола и Порос-озеро", отметив, "что заявление Российского Правительства от 2-го марта относилось исключительно к вышеупомянутым двум приходам, но никоим образом не к соседним местностям Олонецкой и Архангельской губерний", поскольку "западная часть Архангельской и Олонецкой губерний не имеет никакого отношения к Финляндскому Правительству" [выд. мной - А.А.] [141, с. 411].

Разбирательство показало, что финны имели в виду Поросозерскую волость, а 5-й полк получил приказ не переходить границу Поросозерского прихода. Поросозерская же волость, как выяснил комполка-5 из опроса местного священника, состоит из двух приходов - Поросозерского и Янгозерского. Деревни Севдозеро и Янгозеро относятся к последнему и, таким образом, 5-й полк, заняв эти деревни, находился на территории Янгозерского прихода Поросозерской волости, и в соответствии с приказом границу Поросозерского прихода не переходил [140, лл. 34-34об].

Может показаться, что первопричиной всему были трудности перевода. Переписка (обмен нотами, передаваемыми по радио) велась на языке дипломатов, то есть на французском. Финны по всей вероятности перевели слово kunta как le paroisse, и в итоге по-русски получился приход. Дипломаты или переводчики малость ошиблись, с кем не бывает, но они ведь штафирки, какой с них спрос? Но почему никому из военных всех уровней, начиная с Главкома Каменева, не пришло в голову выяснить - причём здесь "приход", если общепринятыми в России административно-территориальными единицами являются "волость" и "общество"?

Интересно, что ещё накануне, 28 февраля, штарм 6 оперировал вполне себе обычными понятиями ("[По] имеющимся сведениям белофинские войска в настоящее время занимают Порос-озерскую и Ребольскую волости Повенецкого уезда" [выд. мной - А.А.] [148, л. 98]), а после приказа Каменева 1 марта послушно переключился на "приходы".

А если бы командиры открыли справочник, то узнали бы много интересного. Например, что приходов в Поросозерской волости на самом деле не два, а четыре: Поросозерский, Гимольский и Клюшиногорский, относящиеся к 34-му Благочинническому округу (с центром в Реболах), и Янгозерский, относящийся к 33-му Благочинническому округу (с центром в Паданах) [152, c. 10]. А административно Поросозерская волость делится на два общества - Клюшиногорское и Поросозерское, причём в последнее входят и Севдозеро и Янгозеро [149, c. 278-279]. То есть на самом деле 5-й полк, заняв эти деревни, находился на территории Поросозерского общества Поросозерской же волости по мирскому делению и на территории Янгозерского прихода 33-го Благочиннического округа по церковному...

В итоге вариант административного деления по версии "эксперта"-священника (Севдозеро и Янгозеро относятся к Янгозерскому приходу Поросозерской волости) спас всех. Военным удалось оправдаться перед Чичериным, а тот в ноте от 21 марта объяснился с Холсти [141, с. 414] и 22 марта объявил, что "Российское Советское Правительство, желая еще более определенно выразить свое желание создать мирные и добрососедские отношения с Финляндской Республикой, согласилось на новую уступку, и советским войскам был дан приказ очистить упомянутые две деревни [Севдозеро и Янгозеро - А.А.]" [141, с. 415].

Финны, конечно, вели себя странновато. Занимая удобные оборонительные позиции, они как будто проверяли наступательные возможности Красной Армии, а когда поняли, что будет нанесён решающий удар, тихо ушли в Поросозеро и подключили дипломатов. Но финны, по крайней мере, точно знали, с кем они воюют.

А в 6-й армии все эти две недели (!) были уверены, что противник - 12-й Северный полк. И никто не задумался - а почему, собственно, продолжается война, если достигнуты дипломатические договорённости? Какие такие стратегические цели преследует белый отряд, упорно обороняя деревню, зажатую между Россией и оккупированной Финляндией территорией, если все остальные войска Северной области сложили оружие?

В общем "севдозерская история", начавшись с мелочи, привела к бессмысленной гибели людей. И, кроме того, военачальники едва не "подставили" советское руководство.

Можно, конечно, назначить "крайним" Борзаковского. Ведь это именно он, руководствуясь непонятно чем, 2 марта конкретизировал топографию директивы о приходах ("Поросозеро не занимать, а заняв дер. Баскаково и Янгозерская, остановиться и производить разведку в сторону прихода Поросозеро, не переходя границы такового" [139, л. 66об]). Но разве можно считать Самойло и Каменева непричастными?

Наказания никто не понёс, и, более того, никто не понял, что произошло (или - в лучшем случае - сделал вид, что не понял).

Борзаковский, передавая 20 марта Самойло мнение священника об административном делении волости, ухитрился выразить претензии к финнам: "Если финны волость считают всю за приход, тогда это уж по русским взглядам неправильно" [139, л. 117; 148, л. 224].

Самойло 21 марта жаловался Каменеву: как же так, "наши части, понеся потери и видя зверства финнов, принуждены очистить занятую территорию" [146, л. 28], начисто забыв, что освобождал Севдозеро от белогвардейцев. Причём последних настолько здорово "вычеркнули" из произошедшего, что расстрел парламентёров и акты зверств так и остались приписываемыми финляндским войскам [18, с. 179; 141, с. 415-416].

Для полноты картины добавим несколько слов о разведке 1-й дивизии, деятельность которой, очевидно, уже давно вызывает недоумение у читателя.

Заведующий разведкой дивизии Фарафонтьев ещё 2 февраля, то есть в первый день наступления на архангельском направлении, докладывал на армейском совещании по разведке, что "разведывательная служба, как в Штабе дивизии, так и Штабах бригад и полков совершенно не налажена", и что причина, по его мнению, в том, что разведкой занимаются не те, кому положено, а лично начдив и комиссар дивизии [153, л. 9]. Казалось бы - "сигнал" получен, надо проблему решать, иначе зачем вообще собиралось совещание?

Но ничего сделано не было. В дальнейшем армейское руководство только ругалось и требовало. 14 февраля: "В то время когда [в] период предстоящих операций дивизия должна напрячь все свои силы для детальной разведки противника <...> от дивизии поступают самые скудные сведения. РВС обращает внимание на такую слабую постановку разведки в дивизии и предлагает принять все меры к ее улучшению" [17, л. 26]. 19 февраля: "...Помните, что для ликвидации Северного фронта остался Мурманский район <...> Срочно пришлите данные о группировке противника..." [17, лл. 27-29].

Фарафонтьев оправдывался, как мог: то работе с пленными мешает Особый отдел, то у разведки нет штатного состава... [17, лл. 41-42].

"Что означает полная бездеятельность разведывательных органов дивизии, в частности, ваша?" - грозно спрашивал начальник разведотдела штаба 6-й армии А. Чесноков 15 марта и опять требовал: "Принять самые энергичные меры... Покажите этот разговор комиссару штаба и наштадиву" [17, лл. 41-42] (кстати, сам Чесноков охотно принял предложение съездить с 5 марта в Москву в Штаб РВСР на совещание разведработников, ожидавшейся продолжительности "с недельку" [17, лл. 37-38]).

И только в десятых числах апреля (!) в 6-й армии задумались об отстранении Фарафонтьева, то есть о принятии хоть каких-то мер, пусть и формальных [17, лл. 72-73].

В свете такой организации работы разведки 1-й дивизии становится понятым происхождение маловразумительных сообщений о событиях в Кемском уезде. Как уже отмечалось, основными информаторами были пленные и перебежчики, которые могли рассказать о своей части, о соседях (да и то не слишком много, если судить по окрикам из армии), но о том, что происходит в глубоком тылу, знали на уровне слухов. От таких "сведений", попадавших в разведсводки, было больше вреда, чем пользы.

В дивизии было ещё и подразделение агентурной разведки, возглавляемое тов. Адлером, через которое весьма оперативно прошла дезинформация о переброске 20 тыс. остатков армии Юденича. Внушающие же доверие агентурные сведения о ситуации в Поросозере за 4-6 марта достигли штадива только к 22 марта [135, л. 54]. Вполне вероятно, что не было никакой возможности доставить их раньше, но так поздно они уже никому не были нужны...

Вернёмся, однако, в Медвежью Гору, в полевой штаб 1-й дивизии.

Итак, получив в 18:25 5 марта приказ № 030/пол "занять Ухтинский район" [134, лл. 22-23], в 19:40 Борзаковский слово в слово передал его комбригу-2, дополнительно распорядившись выяснить местные транспортные возможности и доложить о них не позже 12 часов 6 марта (связь к этому времени удалось наладить, и новые указания были получены в штабе 2-й бригады через полчаса) [128, л. 11].

Спустя сутки, в 19:00 6 марта, Борзаковский отдал комбригу-2 приказ № 156/п (который был получен адресатом через час): "168 полк немедленно двинуть вдоль реки Кемь в направлении Погосская - Ухтинское, ставя задачей дойти главными силами до Погосская, откуда развить действие на Ухтинское силами не более батальона, очистив от противника и осветив этот район до финской границы, не переходя таковую" [15, лл. 178-178об; 128, л. 14]. Сведения о транспорте, полученные накануне штадивом из 2-й бригады, здесь были учтены: переместить из Погосской в Ухту силы больше одного батальона не представлялось возможным. Однако в приказе был упущен вопрос охраны, обсуждавшийся "вторым номером" в ходе довольно жёсткого переговора по прямому проводу между комбригом-2 в Кеми и начдивом-1 в Медвежьей Горе, начатого в 21:50 [154, лл. 1-9] (то есть через 1 час 40 минут после получения в дивизии обзора № 160/р с упоминанием "Восточно-Карельского Комитета").

Первым делом Семёнов доложил только что полученное им донесение из 4-го полка, занявшего деревню Паданы [124, л. 12]: "на основании сведений, собранных от местных жителей, известно, что Ругозерская волость присоединилась к Ухтинской республике..." [154, л. 1].

Отметим, что это было первое появление в военной переписке "народного" наименования самоуправляющейся территории - "Ухтинская республика", вынесенного из непосредственного контакта красноармейцев 4-го полка с жителями Падан (и одновременно подтверждающего этот контакт). Очевидно, что употреблявшееся в прессе "официальное" самоназвание - "Vienan Karjalan väliaikaisen Toimikunnan alue" ("Территория временного Комитета Архангельской Карелии") - для использования на бытовом уровне было слишком длинным, а сокращение "Toimikunnan alue" ("Территория Комитета") - слишком неопределённым. Формулировка "Ухтинская республика" ("Uhtuan tasavalta") оказалась оптимальной - краткой, однозначной и даже статусной (или ироничной - в зависимости от предпочтений).

Семёнов запросил инструкций: "...если все это выяснится, то прошу Вашего разъяснения, как поступить с этой волостью - переходить ли границу Ругозерской волости или нет, и вообще нужно ли признавать Ухтинскую республику?" [154, л. 1об].

Такая постановка вопроса была спровоцирована упомянутыми севдозерскими событиями и приказом не переходить границы "приходов Ребола и Порос-озеро". Комбриг-2, естественно, хотел убедиться в том, что никаких указаний командования - ни новых, ни старых - он не нарушает.

Борзаковский ответил: "относительно Ухтинской волости, а в частности Ругозеро, запрашиваю командарма, до выяснения же продолжать движение согласно данных полкам задач в этом направлении" [154, л. 1об].

"Следовательно, [если] полкам моей бригады придётся иметь дело с Ухтинской республикой, то значит такую признавать не следует?" - уточнил Семенов [154, лл. 1об-2]. Наверное, ему, как и нам, показался странным ответ начдива. Спрашивал о республике - ответили о волости. А что значит "в частности Ругозеро"? Ругозеро - волостной центр, и Ругозерская волость с Ухтинской не граничит и даже относится к другому уезду, да ещё и другой губернии...

"Да, пока не будет приказа, войска должны выполнять данную им задачу", - подтвердил Борзаковский [154, л. 2], имея в виду только что отданный им приказ № 156/п.

Затем Семёнов перешёл ко второму вопросу и объяснил Борзаковскому, что если он согласно приказу № 156/п отправит весь 168-й полк на запад, то у него не останется сил для охраны железной дороги на участке от Сегежи до Кеми [154, лл. 2-2об] (в директиве начдива № 116/п вопрос охраны практически не упоминался, но при этом не было чёткого указания выдвигать от Кеми весь полк целиком, поэтому Семёнов в своём приказе № 012 распорядился распределить силы полка между заслоном, охраной станций и обеспечением правого фланга, что нашло отражение и в приказе Собецкого № 66).

"...Пролёт Сегежа - Кемь охранять бронепоездом № 45 и принять все меры к скорейшему продвижению 167 полка", - ответил начдив [154, л. 2об].

"На всех этих станциях [т.е. между Сегежей и Кемью включительно - А.А.] имеются большие склады, на охрану которых требуется большой наряд людей, - словно учитель ученику, и, как кажется, не без иронии, растолковывает Семёнов Борзаковскому, - следовательно, кроме охраны станций [со] стратегической стороны, что может выполняться броневыми частями, для охраны же складов нужно иметь пехотные части..." [154, лл. 2об-3].

"Все склады охранять силами местных Советских властей, каковым предложить выполнить эту задачу, для чего они наймут караульщиков, - нашёлся "ученик", не забыв поставить "учителя" на место, - если же Вы будете полки расставлять по караулам, то операции производить будет нечем" [154, л. 3об].

"Согласно Ваших разъяснений я теперь должен снять со всех станций, где имеются склады, снять свои воинские части, оставив склады и станции на попечение местных Советов?" - добивается ясности комбриг-2, поясняя при этом, что у местных властей на данный момент нет ни людей, ни оружия, и для организации охраны своими силами им в любом случае потребуется время [154, лл. 4-4об].

Но нет, Борзаковскому нужно, чтобы 168-й полк одновременно и "выполнял оперативную задачу" и охранял склады. Диалог зациклился, и прошёл по одному и тому же кругу ещё дважды (!). Компромиссное предложение комбрига-2 (выдвинуть на Ухту только часть полка) и количественные аргументы (для охраны каждого из пяти больших складов нужно не меньше полуроты) разбились о декларации начдива-1 ("нужно помнить, что мы преследуем противника и должны пройти территорию, а не выставить караул возле каждого склада", "оперативные задания должны выполняться своим чередом без малейших задержек, ибо время не ждёт") [154, лл. 4об-8].

В конце концов, Семёнов "взял под козырёк" и остался со своим "тришкиным кафтаном" ⁵⁷, а Борзаковский, по-видимому, был удовлетворён, что довёл суть приказа до туповатого подчинённого.

Сразу же после переговора с Семёновым, в 23:50, явно озадаченный начдив запросил Самойло: "В связи с телеграммой за № 1022 [которой был передан обзор прессы № 160/р с упоминанием "Восточно-Карельского Комитета" [134, лл. 25-25об] - А.А.] и по докладу комбриг-2, получившего донесения от комполка-4, каковой занял дер. Паданы получил сведения от местных жителей, что Ругозерская волость присоединилась к Ухтинской республике, прошу сообщить, не будет ли каких указаний" [15, л. 179; 143, л. 38]. Затем в бригады был ретранслирован обзор прессы № 160/р с такой резолюцией Борзаковского: "Комбригам 2 и 3. В связи с этим приказываю частям, движущимся в этих направлениях, быть наготове к встрече с вооруженными силами означенной республики" [134, л. 25]. У начдива получилась "смесь" из обзора № 160/р, в котором говорилось о вооружённых карелах, но не было слова "республика", и донесения Семёнова, в котором "республика" была, но не было вооружённых карел...

Штаб 168-го полка и 1-ый батальон к началу переговора между Семёновым и Борзаковским (к 21:50 6 марта) уже находились на ст. Кемь [124, л. 12; 154, л. 1], а в 2 часа ночи 7 марта в соответствии с новыми указаниями прибыл и 2-й батальон [126, л. 44].

Решением комбрига-2 из 168-го полка, бронепоезда № 45 и 2-ой батареи 1-го артдивизиона был сформирован Кемский отряд, которому его вновь назначенный начальник - комполка-168 Собецкий - в 8:00 отдал приказ № 76/оп. Комендантская команда и команда по сбору оружия отряжались на охрану Парандово и Сороки соответственно. Двум ротам 2-го батальона, части пулемётной команды и артиллеристам предписывалась охрана Кеми (и станции, и города), а бронепоезду - курсирование между Кемью и Масельской. Остальные подразделения полка выдвигались на запад двумя частями: сначала авангард под командой комбата-2 Александрова, следом - главные силы под началом комбата-1 Наумова [64, лл. 24-26].

Семёнов, получается, не смотря ни на что, реализовал свой компромиссный (и, видимо, единственно возможный в этих условиях) вариант, который предлагал в переговоре, причём так, что начдиву формально придраться было трудно. Весь полк фактически был поставлен "на направление", а две роты, оставшиеся в Кеми для охраны, всегда можно было объявить арьергардом и их отставание объяснить транспортными ограничениями.

Авангард выступил со станции Кемь 7 марта в 18:00 [124, л. 13] и через 5 часов 15 минут, в 23:15, прибыл в д. Подужемская, о чём было доложено телефонограммой, которую начальник авангарда Александров продиктовал лично [126, л. 46].

То, что именно 168-й, а не какой-либо другой полк выступил 7 марта из Кеми на запад - чистейшая, дистиллированная случайность. Думаю, читатель согласиться с этим выводом, ещё раз "прокрутив" события последнего месяца, связанные с передислокацией полка.

В то же время в этой случайности можно выделить структурные элементы, для которых характерна взаимосвязь и даже взаимопревращения.

Сама по себе круговерть, связанная с катастрофическим "схлопыванием" Северной области, конечно, была больше похожа на стихию, чем на управляемый процесс. Вспомним хотя бы прогнозы командиров-противников, находившихся непосредственно "у руля": 14 февраля Самойло планировал на мурманском направлении достичь Белого моря только через полтора месяца, а Вуличевич 15 февраля рассчитывал примерно столько же продержаться на своём Железнодорожном фронте... На тот момент времени можно было вероятнее всего предполагать, что 168-й полк дней через десять встретится в бою с частями того же Вуличевича где-нибудь у станции Емца. И ни одна живая душа не могла "просчитать", что на самом деле встреча, хоть и состоится, но в совершенно другой обстановке: неделей позже, с небоеспособным противником, в заслонах между Сегежей и Парандово.

Но, при этом, были и решения, множество сознательных решений, принимавшихся тем или иным командиром на том или ином основании. Например, начштаба 7-й армии 8 февраля решил, что из трёх бригад 19-й дивизии для переброски лучше всего подойдёт 56-я. А Собецкий 27 февраля на станции Лижма решил, что нужно двигаться дальше, а не ждать новых распоряжений.

Не стоит забывать и о "скрипе" военной машины - о том, как, например, в "идеальный" план перевозки бригады (сначала артиллерия, потом штаб бригады и далее полки в порядке возрастания номеров - 166-й, 167-й и 168-й) вмешалась невнимательность его составителей, забывших об ограничениях по числу вагонов в эшелоне... Было и так, что 15 февраля командование Западного фронта вдруг решило поменять в плане перевозки 166-й и 168-й полки местами [50, л. 50], но приказ запоздал (эшелон 166-го полка уже ушёл [50, л. 45]) и остался попросту невыполненным.

Впрочем, понимание свойств случайности никак не влияет на предсказуемость результата. Поэтому будем считать, что если "колесо военной фортуны" - калейдоскоп стихии, воли и инерции - закрутилось по приказу Главкома Каменева, распорядившегося 7 февраля подготовить к перевозке одну из бригад 19-й дивизии, то остановил его 3 марта начдив-1 Борзаковский, поставивший 168-й полк на ухтинское направление.

В принципе ситуация стала определяться где-то 27-28 февраля, когда 168-й полк начал движение по железной дороге раньше 167-го. "Штатные" полки 1-й дивизии, 3-й и 2-й, заслужили право первыми выйти к Ледовитому океану, на что "прикомандированные" в любом случае претендовать не могли. И 3 марта, когда нужно было побыстрей высвободить 3-й полк, у Борзаковского, в общем-то, и выбора не было: 2-й полк на роль сменщика не годился, а ближайшим к Кеми полком второго эшелона оказался 168-й...

Состав авангарда был определён приказом Собецкого № 76/оп - "4-я рота, команда пеших разведчиков, 2 пулемета и 3 конных разведчика" [64, л. 25]. По численности получилось чуть больше 150 чел.:

- 4-я рота - 62 чел., включая командира роты Ивана Пономарёва, его помощника Илью Селивёрстова [16, л. 214; 105, л. 8] и красноармейца Шамаева;

- команда пеших разведчиков - 68 чел. вместе с начальником команды Морозовым (разведчики имели в своём распоряжении 4 ручных пулемета "Льюис", именовавшихся в отчётностях как "автоматы");

- 3-й взвод полковой пулемётной команды - 15 чел. при 2-х "Максимах";

- 3 конных разведчика;

- "усиление" из 6-й роты: взводный командир Ласточкин и красноармеец Никифоров;

- сам Александров [155, лл. 210, 214, 232].

Ласточкин за прошедшие три недели успел продвинуться по служебной лестнице. 15 февраля, как было упомянуто, он был зачислен красноармейцем в 4-ю роту [93, л. 40об], 20 февраля был переведён в 6-ю роту [93, л. 47], а 2 марта был назначен взводным командиром той же роты [93, л. 51]. В состав авангарда Ласточкин был включён в качестве помощника Александрова по политической части ⁵⁸.

Между отдачей приказа и выходом авангарда прошло некоторое время (10 часов), которое, вероятно, ушло на подготовку - решение вопросов транспорта, связи, продовольствия, огнеприпасов и т.д.

За это время Собецкий имел возможность обговорить детали предстоящего похода в личных беседах со своими комбатами и при необходимости снестись с комбригом-2 (Семёнов находился на станции Кемь с 5 марта [124, л. 11]).

Вспоминая "колесо военной фортуны", нельзя не отметить, что комполка-168, мог назначить начальником авангарда как Наумова, так и Александрова, служивших под его началом 3 месяца и 3 недели соответственно [92, лл. 7-8; 93, л. 40об]. Выбирая последнего, Собецкий имел на то какие-то основания, отличные от продолжительности совместной службы. Причём предпочтения комполка прослеживаются вполне отчётливо: ещё 29 февраля он поручил Александрову командование передовым эшелоном [64, л. 16], а в упоминавшемся приказе № 66 от 5 марта направил в сторону Сумского Посада [64, лл. 20-22], потому что на тот момент обеспечение правого фланга казалось главной задачей. Как только приоритеты поменялись, Александров снова оказался в авангарде.

Назначение Ласточкина на ответственную роль "замполита" при начальнике авангарда, можно объяснить, по всей видимости, с одной стороны, романтическим рвением молодого большевика, страстно желавшим проявить себя "в настоящем деле", а с другой стороны, прозаическим дефицитом политических кадров. В данной ситуации, когда 2-й батальон фактически оказался разделён на две части (4-я рота вошла в авангард, а 5-я и 6-я составили арьергард [126, л. 74]), одновременное присутствие в авангарде и комбата Александрова, и военкома 2-го батальона Лармана, вероятно, было сочтено перекосом, и Ларман остался с арьергардом в Кеми. Во всяком случае, решено был именно так, а не иначе.

Очевидно, что кроме военных и военно-политических, возникли и вопросы по организации новой гражданской власти на местах. Ответственным за работу "по воссозданию Советской власти в Кемском уезде" оказался помощник (т.е. заместитель) начальника политотдела 1-й дивизии, он же начальник организационно-осведомительного отделения политотдела М.А. Освенский (в должностях с 1 января 1920 г.), прибывший в Кемь 4 или 5 марта [121, лл. 6об, 13об; 125, лл. 62, 106об; 158, л. 108]. Информации о карельских волостях в политотделе практически не было, кроме того, что карельское население к Советской России настроено не враждебно, и что сопротивления частям Красной Армии оказано не будет [121, л. 11об]. Естественно, что в этих условиях каких-то особых указаний Освенский дать не мог, но стандартное решение обеспечил, выделив в полк нескольких политработников, правда, не сразу. На момент выхода авангарда под рукой не оказалось решительно ни единого человека, и только 12 или 13 марта вдогонку были отправлены штатный организатор политотдела И.П. Сонников ⁵⁹ и ещё два коммуниста - Годарев и Михайлов [16, л. 116; 121, лл. 11об, 19].

В политотделе с кадрами было едва ли не хуже, чем в 168-м полку, поэтому Освенский был вынужден привлекать политработников из проходящих частей. Так, например, был кооптирован политрук 3 полка Киршев (или Киршов), который стал секретарем временного партийного комитета и военным комиссаром Кемского уезда [121, лл. 8об, 11; 157, л. 412]. Годарев и Михайлов, по всей видимости, тоже были привлечёнными, "внештатными" сотрудниками ⁶⁰.

За 8 марта Александров передал из Подужемья четыре телефонограммы, адресованные, как это было определено приказом № 76/оп, сразу обоим своим начальникам (Собецкому как начальнику Кемского отряда и Наумову как начальнику главных сил) [16, л. 26; 126, л. 45; 156, лл. 14, 16-16об]. Комбат-2 сообщил, что "дорога со станции Кемь до дер. Подужемская удовлетворительная, погода хорошая. Настроение красноармейцев и комсостава бодрое. Отношение жителей на стороне Советской власти". Согласно приказанию подводы, на которых прибыл авангард, возвращаются обратно, для дальнейшего продвижения собираются местные подводы [126, л. 45].

На 10 часов Александров назначил митинг, на котором задумал "собрать партизан" [126, л. 45]. После собрания, проведённого комбатом-2 вместе с Ласточкиным, "крестьяне пошли широко к нам навстречу и стали записываться в партизанский отряд" [16, л. 26].

В д. Маслозерская, следующую на пути следования, была отправлена разведка с задачей остановиться в деревне и выслать часть людей в расположенную поблизости д. Пебозерская, "где по заявлению жителей д. Подужемской есть оружие, и часть жителей уехала". Была организована летучая почта ⁶¹ на участках от Подужемья до Кеми и на двадцать верст в сторону Маслозера (см. рис. 5). "Прошу сообщить, - запросил также Александров, - имею ли право производить обыск у местных жителей. Если имею, то прошу выслать удостоверение или мандат" [156, лл. 16-16об].

За 9 марта Александров передал ещё три телефонограммы [126, л. 51; 156, лл. 17-19]. Были сообщены сведения, поступившие к утру от разведки, согласно которым "при опросе жителей выяснилось, что в д. Маслозерской жители на стороне Советской власти, [в] д. Пебозерская местные жители увлеклись обещаниями финнов и корелов, перешли на сторону последних; поехали все, кроме трех семей, за получением хлеба за границу". Также было доложено, что в д. Погосской "часть крестьян стоит за Советскую власть, а часть, прельстившихся обещанием получать от Финляндии 25 фунтов хлеба безвозмездно - против Советской власти. В деревне имеются спрятанные у жителей в амбарах и подвалах винтовки и пулеметы". Население волостей, расположенных дальше к западу, настроено против Советской власти. "Везде есть пулеметы и винтовки, и выставляются караулы, но по заявлению крестьян д. Подужемской регулярного войска нету <...> Всё это объясняется тем, что Финляндия обещается кормить крестьян безвозмездно три года, выдавая на каждый месяц по 25 фунтов хлеба, по истечении этих трёх лет оставляя за собой [право] на эксплуатацию лесов Архангельской губернии" [156, лл. 17-18об]. (Власти Северной области в своё время могли предложить только 15 фунтов в месяц и за деньги [10, с. 124; 156, л. 18об]).

Путешественник, пересекающий открытое водное пространство, издалека видит лишь невнятную полосу берега, и только по мере приближения начинают "прорисовываться" наиболее крупные детали рельефа... Отметим, что при первых же контактах авангарда с местными жителями "прорисовались" пресловутые 25 фунтов хлеба, причём, что интересно, не сами по себе, а в "комплекте" с эксплуатацией лесов. Туйску, мы помним, заявлял о том, что финское правительство "готово поделиться с братьями-карелами всем, что имеет". Очевидно, "братья-карелы" смогли достаточно быстро разобраться, что скрывается за этими словами.

Ещё комбат-2 попросил проинструктировать его "пользуются [ли] теми [же] правами [бойцов] Красной Армии партизаны, поступающие в организуемый мной отряд", и повторил запрос на "разрешение на право производить обыски для конфискации оружия, пулеметов, биноклей [и] всех предметов военного снаряжения" [156, л. 18об].

Позже Александров доложил, что в 13 часов выступил в Маслозерскую [126, л. 51]. Состав авангарда несколько изменился - команда пеших разведчиков уменьшилась на 9 чел., число конных разведчиков возросло на 5 чел. и добавился партизанский отряд (24 чел. без командиров) [64, л. 28; 93, л. 62; 155, л. 232]. Общая численность составила немногим более 170 чел. Получилась внушительная колонна с 35 санями [93, лл. 62-62об] длиной как минимум в полверсты.

Тем временем главные силы (около 210-220 чел. [155, лл. 203, 204, 210-215, 246, 247, 249, 254, 255, 268, 269]) 9 марта перешли из Кеми в Подужемье [126, л. 49].

Вечером 9-го или утром 10-го марта Маслозера достигла первая группа из 9 "перебежчиков" (как они именовались в красноармейской переписке), то есть рядовых "тизенгаузенцев", отпущенных из ухтинского плена [9, л. 95].

Вопрос обмена военнопленными - единственный вопрос, который удалось решить Клюеву на переговорах в Ухте. По мнению генерала Тоймикунта охотно согласилась на это, "так как содержание военнопленных стоило много денег" [10, с. 130]. Теперь, после того как Северная область прекратила своё существование, пленные превратились просто в дорогостоящую обузу и 6 марта были освобождены (пока только рядовые). Те "тизенгаузенцы", которые решили податься на восток, выбирались двумя путями: частью через Погосское в Кемь, частью - через Кестеньгу в Лоухи (44-й разъезд). Всего к железной дороге вышли как минимум 68 человек - 38 в Кемь [9, л. 88] и 30 в Лоухи [124, л. 15; 130, лл. 247-247об] ⁶².

В 15 часов 10 марта, после бесед с "перебежчиками" и получения сведений от разведки, Александров отправил с летучей почтой два донесения. Одно - краткое для Наумова, о прибытии и своих планах. Начальник главных сил получил его вечером (одновременно в Подужемье были доставлены и "перебежчики") и в 20:35 отправил Собецкому две телефонограммы подряд. О том, что авангард прибыл в Маслозерскую и останется там до 6 часов утра 11 марта "для того, чтобы очистить дорогу" [126, л. 54]. И о том, что принято 9 перебежчиков, по сведениям которых деревня Сапосальмская является "корельской границей" и в ней находится вооруженный отряд около 100 человек [156, л. 26].

Второе, подробное донесение Александрова - для Собецкого - достигло адресата глубокой ночью с 10 на 11 марта (но раньше телефонограмм Наумова, полученных только в 4 утра из-за нарушения связи) и ниже приводится полностью.

"Доношу, что вверенный мне отряд вступил в дер. Маслозерскую в 20 ч. 15 минут [9 марта - А.А.] [и] расположился следующим образом: штаб 2-го батальона, 4-я рота, отряд партизан 27 [человек] и 3-й взвод пулеметчиков (15 человек) - в дер. Маслозерская и команда пеших разведчиков - в д. Лежевская, высылая разведку на д. Пебозерская, по дороге на Погосская, д. Ригорека и дер. Алозеро. При опросе жителей оказалось, что в дер. Погосская местные крестьяне, большая часть, за Советскую власть, только кучка небольшая хочет перейти на сторону Ухтинской республики ⁶³. В Погостской у всех жителей есть оружие, несколько автоматов и пулеметов. В дер. Ухта местные жители (крестьяне) все ждут прихода красных, но есть там офицеры и мелкие буржуа, которые всю власть держат в своих руках, оружия много, автоматов и пулеметов, также есть 3-х дюймовки (орудия), бомбометы. Надеюсь, что всё-таки смогу исполнить возложенную задачу сам, т. к. организован отряд партизан. Уже имею 24 человека, временным начальником назначил красноармейца 4-й роты Шамаева и его помощника, т.е. командира 1-го взвода - красноармейца 6-й роты Никифорова, оба они бывшие старшие унтер-офицеры и были на курсах красных офицеров, но не окончили, т. к. после защиты Петрограда остались на фронте. Надеюсь, что мне придётся ⁶⁴ довести отряд до 60-70 человек, в партизанах чувствуется необходимость ввиду того, что они великолепные лыжники и хорошо владеют пулеметами и автоматами; [из] обмундирования ощущается недостаток только в белье, перчатках и полушубках, остальное у них всё есть. Прошу Вашего распоряжения о высылке таковых, количество представляю в требовании, довольствуются пока они из 4-й роты. Прошу согласия на отдельное довольствие, утверждения приказом по полку людей отряда [партизан], начальника его и командира взвода. Чувствуется отсутствие с Вами связи. Дороги неудовлетворительны. Настроение красноармейцев хорошее" [156, лл. 23-24об].

Политическую часть сведений, полученных от "перебежчиков", Александров изложил кратко, очевидно выделив главное по своему мнению: население Ухты в ожидании неизвестно чего, связанного с приходом красноармейцев, а пока что тамошняя власть находится в руках "офицеров и мелких буржуа" (в этой связи интересно замечание Клюева, демонстрирующего, как ни странно, такой же классовый подход: "Карелы к своему Совдепу ⁶⁵ относились недоверчиво и недружелюбно и не высказывали особого послушания ему. Считали его как бы за бар, живущих на их счёт" [10, с. 125]).

Вообще же "перебежчиков" - этих первых девятерых и остальных - по дороге в Кемь, помимо Александрова, опрашивали, разумеется, на каждом этапе (Наумов, штабы полка и бригады). В сумме сведения, собранные от них (согласно опросным листам и донесениям "по данным от перебежчиков"), получились следующими:

- село Ухта является центром (столицей) "карельской республики", состоящей из 6-7 волостей [9, л. 95; 159, л. 107];

- в Ухте находятся временное правительство, радио, склад оружия с винтовками, пулемётами и бомбомётами [159, л. 107];

- во главе временного правительства стоит финн. Глава военных сил (начальник обороны) - карел поручик Богданов-Шимано ⁶⁶ [9, л. 94; 130, лл. 239-239об];

- кроме склада по деревням при каждом домохозяйстве имеется минимум одна винтовка, и вооружены все, способные носить оружие (1500 чел.). У населения имеются и пулеметы [9, л. 92, 94; 159, л. 115];

- Сапосальмская - пограничная деревня, границу охраняют 10-15 чел. [159, л. 107] (ранние сведения о численности сапосальмского отряда в 100 чел. [156, л. 26] оказались сильно завышенными);

- с продовольствием в волостях обстоит удовлетворительно. Получают его из Финляндии - по 25 фунтов муки на человека, а также мясо, рыбу, чай, сахар и т.д. [9, лл. 92, 94, 95];

- настроения по отношению к Советской власти среди местного населения - различные [9, л. 94]. Временное правительство воевать не собирается [9, л. 92] и надеется достичь соглашения с большевиками [9, л. 95], "имея в виду получить от Советского правительства автономию" [130, лл. 239-239об; 159, л. 115].

Все эта информация 11-14 марта по мере поступления аккуратно ретранслировались из Кеми "наверх" и соседям.

Красноармейским командирам оставалось только верить "перебежчикам" на слово, мы же имеем возможность сравнить полученную информацию с данными Клюева и убедиться в том, что эти сведения вполне точны. Генерал, покинувший Ухту 20 февраля, в своих рапортах писал (выше мы частично уже упоминали эти сведения):

- о 9 отделившихся волостях к 12 февраля [37, с. 122];

- о Тоймикунте, состоящей из 12 человек [10, с. 125], о хорошо налаженной связи с Финляндией (радио, телефон, почта) [10, с. 124, 130];

- о финне (гражданине Финляндии) Туйску, "господине за отдельным столом" [10, с. 125, 126-127; 37, с. 122], упоминался и "офицер-карел" Богданов без указания должности [10, с. 129];

- об оружии, считая, однако, что оно "не на руках у населения, а на складах" [10, с. 124];

- о пограничной Сапосальмской, в которой "стояла застава карел из лыжников-солдат" [10, с. 123]. Отряд численностью около 100 чел. - по сведениям Клюева - это все вооружённые силы Тоймикунты - "солдаты-добровольцы, [которые] содержались за счёт казны. В мое время их было немного, говорили - около 100 человек, [потому что] дорого стоили" [10, с. 124];

- о муке, которую "выдавали сначала по 25 фунтов, потом по 24 фунта на человека", её значительных запасах в Каяни и устройстве "больших хлебных запасов в Вокнаволоке (главный) и в Ухте" [10, с. 124; 37, с. 122];

Об отношении населения к Советской власти Клюев не писал ничего, но написал о решении Тоймикунты "соблюдать по отношению к большевикам нейтралитет в предположении, что если карелы не будут восставать против большевиков, то и большевики то же самое" [10, с. 130] и её желании независимой Карелии [10, с. 124].

Надо заметить, что донесения комбата-2, помимо всего прочего, объясняют, чем руководствовался Собецкий, назначая именно его начальником авангарда. Очевидно, что Александров - грамотный, инициативный командир с хорошим общим образованием.

Фраза "надеюсь, что все-таки смогу исполнить возложенную задачу сам", по всей видимости, свидетельствует о том, что при планировании операции в Кеми из нюансов обсуждались только лишь транспортные сложности, и высказывалось пожелание обойтись минимальными силами. В остальном Александрову с самого начала пришлось импровизировать. Во-первых, с партизанским отрядом, идея формирования которого, несомненно, возникла на месте, в Подужемье. Во всяком случае, никакие организационные вопросы (довольствие, обмундирование, командиры), связанные с возможностью создания отряда, заранее не обсуждались. Во-вторых, неожиданностью оказалось изобилие оружия и прочего военного снаряжения, поскольку "удостоверение или мандат" для его изъятия тоже пришлось выправлять по ходу дела.

Кстати сказать, вооружение и амуниция были, в основном, английского происхождения и достались населению в наследство от Карельского полка (легиона) ⁶⁷, поскольку определённая часть мужского населения этот полк и составляла. Вполне возможно, что в нём служили и зачисленные ныне в партизанский отряд подужемские "великолепные лыжники", хорошо владеющие стрелковым оружием.

Выдвижение авангарда из Маслозера 11 марта сопроводилось небольшим "иерархическим" конфликтом, суть которого будет ясна читателю из телефонограммы Наумова, оправленной им в 12:30 из Подужемья: "Доношу, что мною было послано телефонограммой приказание тов. Александрову [к утру 11 марта с Маслозером уже была налажена телефонная связь - А.А.] о том, чтобы он не выступал из дер. Маслозерской до тех пор, пока я не получу от него донесения, собранные от разведки, но он не исполнил моего приказания и выступил в 8 часов 50 мин. 11/3 [19]20, и когда он уходил, в это время была оборванная с ним связь. Ожидаю вашего срочного распоряжения" [16, л. 29].

Наумов рассчитывал в зависимости от результатов разведки дать указания Александрову, однако тот, похоже, "взбрыкнул" - ведь он тоже командир батальона, и у него есть своя голова на плечах.

Собецкий отреагировал к вечеру: "Через начальника главных сил т. Наумова начальнику авангарда т. Александрову <...> Напоминаю, что для поддержания верной связи, при тех ненормальных условиях, в которых находятся части и штаб Кемского отряда, необходима строгая подчинённость. До тех пор пока штаб Кемского отряда не прибудет к главным силам - авангард подчиняется начальнику главных сил тов. Наумову, являющемуся первым заместителем начальника Кемского отряда" [126, л. 57].

Этот текст должен был успокоить Наумова, но он продолжал дуться: "Донесения от авангарда не поступало, ибо вообще товарищ Александров не желает посылать донесений. Начальник главных сил Наумов" (Собецкому из Подужемья, 11 марта, 21 час) [156, л. 27]. В данном случае обида была совершенно необоснованной, поскольку товарищ Александров отчитался ещё 6 часов назад [126, л. 58], сразу по прибытии в Вермас-озерскую, крохотные выселки на двух третях пути к Погосской. Поскольку это донесение Наумов получил только утром 12 марта, были перебои или с летучей почтой или с телефоном (или и с тем и другим).

Отметим, что для Александрова на ближайшие 18 дней (с утра 11 марта [16, л. 29] до 12 часов дня 29 марта [126, л. 94]) единственным доступным средством связи с полком осталась летучая почта.

К вечеру 11 марта авангард достиг деревни Погосская, отстоящей от Кеми примерно на 100 вёрст (см. рис. 5).

Тем временем и в Кеми не обошлось без "иерархического" конфликта, только гораздо более серьёзного.

Штаб 56-й бригады спустя 5 суток пути 8 марта в 17:30 прибыл на станцию Кемь [74, л. 9об; 132, л. 5], а поздним вечером Борзаковский и Пеньков подписали телеграмму, адресованную комбригу-56 Иванову: "За подачу донесения не по команде и посылку жалобы начдив-19, чем разглашались оперативные сведения, отрешаю Вас от занимаемой должности, каковую передать наштабриг Маричеву и прибыть в штаб дивизии [в] гор. Петрозаводск" [132, л. 2].

Причиной такого реприманда явилось то, что Иванову категорически не понравилось упоминавшееся "раздёргивание" его бригады. После прибытия в Петрозаводск 22 февраля, комбриг-56 в течение нескольких дней пытался уладить ситуацию с командованием 1-й дивизии, то есть именно так, как и положено по уставу - в порядке подчиненности ("по команде"). И только 28 февраля, убедившись, что его попытки безрезультатны, Иванов написал объёмистый "трактат" в РВС 6-й армии и проинформировал "свою" 19-ю дивизию [80, лл. 96-102].

Возможно, Иванов несколько поторопился. Обвал Северной области, кончено, здорово "придавил" командование 1-й дивизии в последние дни февраля, тем не менее, работа постепенно входила в нормальное русло. Уже 2 марта штабригу-56 была поставлена первая задача [131, л. 3]. А 4 марта, когда "трактат" Иванова достиг штаба армии [146, л. 10], Борзаковский обсуждал с Самойло объединение трёх карельских направлений под командованием штабрига-56 [15, лл. 140-143об].

Быть может, всё бы обошлось - 6 марта Самойло указал Борзаковскому на непорядок и одновременно приказал поставить на вид Иванову за недопустимость обращения непосредственно в РВС, минуя начдива-1 [80, л. 81; 134, л. 32]. Однако сутки спустя, когда стало известно, что начдив-19 Л.Я. Угрюмов пожаловался Главкому [80, лл. 75-76] и, стало быть, "сор" оказался вынесенным из "избы", Самойло вспылил и за "полное непонимание войсковой соподчиненности, граничащее с партизанщиной" приказал "отрешить комбрига-56 от должности и направить в г. Вологду в распоряжение РВТ 6 для предания его суду" [80, л. 74; 134, лл. 30-31].

Всего этого наверняка удалось бы избежать, если бы Борзаковский, несмотря на аврал, вовремя нашёл хотя бы несколько слов, чтобы пояснить свои действия комбригу-56. Ведь позже слова - причём в гораздо больших количествах - всё равно пришлось искать, но теперь не только одному начдиву-1, а уже всем, вовлечённым в конфликт: с 5 по 12 марта шла интенсивная переписка между РВСР, РВС 6-й армии и начдивом-1 (при участии начдива-19, который узнав об отрешении Иванова попытался за него заступиться) [80, лл. 71, 72-72об, 73, 77-80, 92-92об, 94-95, 103, 106; 139, л. 85; 146, лл. 21-21об; 148, л. 167]. Многословные телеграммы забивали линии связи и отвлекали командиров от решения действительно важных задач. Так в переговорах 6-7 марта, например, Самойло спрашивал Борзаковского: "Как настроение вообще в Карелии? Насколько справедливо нарекание комбрига-56 на не совсем продуманные распоряжения штадива?" [116, л. 43]. На первый вопрос начдив-1 ответил так: "Карелия тяготеет к Финляндии" (мало того, что это ВЕСЬ ответ, так это ещё и цитата из упоминавшегося выше московского обзора финляндской прессы № 160/р, переданного в дивизию 6 марта!). Зато второй вопрос был освещён значительно подробнее: "О справедливости нарекания комбрига-56 судить не могу, ибо донося свои мнения Вам (каковые - мне неизвестны), он не изволил донести мне, что говорит о недисциплинированности и партизанском действии комбриг-56" [139, лл. 83-83об].

Новым комбригом-56 Борзаковский назначил М.С. Тюрина ⁶⁸ [15, л. 198], начштаба 3-й бригады, части которой непосредственно в эти дни вели активные действия под Севдозером, а ликвидация противника на этом направлении считалась едва ли не главной текущей задачей для всей армии [134, л. 20; 154, л. 12]. При этом нет никаких сведений о том, что Тюрин был на примете у командования дивизии и считался перспективным командиром, более того, штадив в поисках информации о Тюрине запросил административный отдел, который смог предоставить лишь краткую послужную справку [144, лл. 27-27об].

9 марта искренне поблагодарив сослуживцев и получив столь же искреннюю благодарность от комбрига-3, Тюрин отбыл из деревни Тивдия (что в 20 верстах от станции Кяппесельга) в Кемь [111, л. 36].

Иванов, тем не менее, не спешил сдавать бригаду (а Маричев принимать) и продолжал командовать ею вплоть до физического прибытия нового комбрига (телеграмма об отрешении была получена, вроде бы, уже 9 марта, но как бы "не была прочитана" ни самим Ивановым, ни военкомом бригады Друлле, притом, что другие, более поздние телеграммы оперативного содержания читались вовремя [162, лл. 70-79]). Вероятно, такой "саботаж" был обусловлен или ожиданием подтверждения полномочий начдива-1 по отстранению командира бригады, хоть и приданной, но принадлежащей другой дивизии, или надеждами на то, что "наверху разберутся" [132, л. 12].

Надежды не оправдались. Тюрин привёз с собой все необходимые письменные распоряжения [15, лл. 221, 222], и вечером 12 марта Иванову ничего не оставалось, как "прочитать" телеграмму об отрешении [162, лл. 70-71], сдать бригаду через Маричева Тюрину [132, лл. 34, 35] и на следующий день выехать в Петрозаводск [132, л. 29].

В Петрозаводске по личному распоряжению Борзаковского Иванову вручили запечатанный пакет, адресованный Революционному военному трибуналу 6 армии, и приказали доставить его в Вологду по адресу, ничего не говоря о содержимом (а в нём было направление "почтальона" в распоряжение трибунала для предания суду) [144, лл. 36-36об].

Приговор, вынесенный Реввоентрибуналом 6 армии 27 марта по делу бывшего командира 56-й бригады "обвиняемого в преступлении по должности, выразившееся в разглашении оперативных сведений", оказался, однако, таким: "учитывая административный характер сведений и то, что они доносились до получения приказа о полном переходе в подчинение начдиву-1, ревтрибунал постановил: оправдать, направить в распоряжение инспектора пехоты 6 армии на предмет предоставления соответствующей должности [выд. мной - А.А.]" [158, л. 214].

В течение четырёх дней командования бригадой в Кеми (с 9 по 12 марта ⁶⁹) Иванов занимался реализацией дивизионного приказа № 191/п, полученного вечером 9 марта [139, лл. 98-100].

ящей из 6-ти волостей, и пользующей[ся] поддержкой Финляндии, население имеет на руках много оружия и пулеметов и к Советской власти и Красной Армии расположено недоброжелательно, почему при продвижении наших частей возможно начало мелкой партизанской войны. Поэтому приказываю частям при продвижении соблюдать все меры предосторожности. При занятии районов отбирать от населения все имеющееся оружие и обратить самое серьезное внимание на восстановление надёжных местных властей и ведения самой широкой политической работы" [123, л. 25об; 131, л. 8об].

Поскольку из дивизии никаких указаний по "карельскому вопросу" до сих пор так и не поступило (если не считать того, что 8 марта начдивом-1 было предложено "немедленно ускорить направление всего 168 полка в Ухтинском направлении" (№ 180/п) [15, л. 195], а 9 марта было подтверждено "в направлениях Керетском и Ухтинском продолжать выполнение прежней задачи" (№ 191/п) [139, л. 99об]), очевидно, 6-й параграф - работа Иванова и его штаба на основе анализа информации, полученной от Александрова и из других источников. И, следует отметить, работа вполне качественная (вообще весь приказ № 10/оп производит благоприятное впечатление, чувствуется, что люди приняли дела не формально, а вникли в местную ситуацию и географию). Весьма существенным представляется замечание о восстановлении местной власти и политической работе. Указания о всеобщей недоброжелательности населения (Александров всё-таки сообщал о разных настроениях) и перспективе "мелкой партизанской войны" выглядят избыточными, однако с точки зрения поддержания "тонуса" личного состава, может быть, и оправданы.

12 марта из армии в дивизию пришла очередная директива: "Население районов к северо-западу, западу и юго-западу от озера Сегозеро и по верхнему течению р. Кемь настроено против Советской власти и является очагом выступлений. С целью обеспечить левый фланг и тыл войск, действующих в Мурманском районе и обезопасить железную дорогу от возможных налетов партизан приказываю: 1) Для быстрой ликвидации отрядов белых направить достаточные силы с задачей энергичным и решительным ударом или принудить противника к капитуляции или отбросить его за границу приходов Ребола и Порос-озеро и финскую границу; 2) По ликвидации отрядов расположить в районе озера Сегозеро резерв с задачей в случае выступления населения или нового появления отрядов белых быстрыми выдвижениями подвижных лёгких частей ликвидировать такие выступления; <...> 4) Для парализования выступлений в районе р. Кемь держать в г. Кемь достаточный резерв, выдвинув в район Погосской отряд с задачей разведки и наблюдения и воздействия на население; 5) Принять меры к изъятию от населения боевого оружия; <...> 0108/пол Командарм 6 Самойло Член РВС Орехов" [145, лл. 11-11об].

Как видим, Самойло выделил два неблагополучных района, отстоящих друг от друга, между прочим, на 150-180 вёрст: западные окрестности Сегозера (то есть местность, прилегающую к оккупированным Ребольской и Поросозерской волостям) и верховья Кеми (то есть окрестности Ухты) (см. рис. 6). И если в первом районе ведутся боевые действия с целью ликвидации "отрядов белых" (которые спустя неделю "обернулись" финляндскими регулярными войсками), то второй район представляется лишь потенциально опасным, требующим "наблюдения и воздействия на население". При этом в директиве нет указаний на то, что население и "отряды белых" действуют сообща (в пункте 2 сказано "в случае выступления населения или [выд. мной - А.А.] нового появления отрядов белых").

Начдив-1 осмыслил полученную директиву и составил на её основе свой приказ № 248/п, разослав его своим комбригам между 20:45-23:00 [128, лл. 35, 38] (приводится полностью): "[На] направлениях Поросозерском, Ругозерском и Ухтинском население настроено против Советской власти и является очагом выступлений, что особенно будет поддержано белыми войсками, отступившими с Мурманского и Архангельского фронта, и, дабы не дать подготовиться к выступлению и начать действовать против наших войск, приказываю комбригам 3 и 56 ускорить действия войск [на] означенных направлениях, энергичным и решительным ударом принудить противника сдаться или отбросить его в пределы Реболы, Порос-озеро и финской границы. [На] пройденном пространстве [на] указанных направлениях во всех населённых пунктах принять меры к изъятию от населения боевого оружия. О получении и исполнении донести № 248/п Начдив Борзаковский Военкомдив Пеньков" [139, л. 104].

Таким образом, Борзаковский фактически объединил два разных неблагополучных района, обозначенных в директиве № 0108/пол, в один большой "очаг выступлений", в котором местное население готово объединиться с "белыми войсками" для противодействия Советской власти, и по которому следует нанести вроде как превентивный "энергичный и решительный удар", причём по всем направлениям...

Вероятно, такое понимание обстановки начдивом-1 на фоне "кореляков" и Севдозера вызывать удивление уже не должно...

Стоит оговориться, что Борзаковский хоть и первое лицо в дивизии, но комиссар Пеньков - второе. И под всеми дивизионными приказами, как правило, стоят две подписи. Между тем, как раз 12 марта в 15:30 (то есть до подписания приказа № 248/п) Пеньков "по своим каналам" - от начальника политотдела дивизии С.С. Иванова ⁷² - получил из Мурманска телеграмму следующего содержания: "Ухтинская республика была агрессивно настроена против белых. Крестьяне отказывались воевать [с] большевиками и не пошли в белую [армию]. Отказ идти [в] белую армию вызвал лишение пайка. Ухтинским крестьянам приходилось много голодать. Финляндия воспользовалась случаем и предложила Ухтинской хлеба. Голодные крестьяне, понятно, согласились. Все это мне передал Ванька Каин Поспелов ⁷³, полагаю, что это необходимо принять во внимание при занятии Ухтинской" [132, л. 25]. С учётом того, что регулярные части Красной Армии только-только прибыли в Мурманск, нужно отдать должное и бывшему партизану Ивану Поспелову, активному участнику мурманского восстания, и начподиву, которые нашли время сообщить в дивизию эту информацию (которая, кстати сказать, не была чем-то новым, а фактически подтверждала сведения из обзора № 160/р об антагонизме Тоймикунты и Северной области). Пенькову, очевидно, всё это показалось несущественным...

Маричев, временно исполнявший обязанности комбрига-56 на момент получения приказа № 248/п, практически без изменений ретранслировал его в полки, исправив лишь фразу "приказываю комбригам 3 и 56 ускорить действия войск" на "приказываю ускорить согласно № 10/оп действия войск" [133, л. 185].

Собецкий в свою очередь довёл эти все эти руководящие указания до своих подчинённых двумя частями.

Приказ по частям Кемского участка № 86/оп от 12:00 12 марта конкретизировал указания приказа № 10/оп и содержал чисто военные распоряжения, в частности:

"ПРИКАЗЫВАЮ: а/ авангард - комбат-2 тов. Александров, 4-я рота, команда пеших разведчиков, 2 пулемета и 8 конных разведчиков - выступить из района д.д. Маслозерская, Лежевская, Пебозерская и следовать через д. Вермас-озеро в д. Погостское /Панозеро/. Погостская занять и произвести разведку в направлении Ухтинское и Юшкозерская. Держать связь с Начальником главных сил и Начальником Кемского участка через посты летучей почты и телефонную связь.

б/ Главные силы - комбат-1 тов. Наумов, 1-я, 2-я, 3-я роты /1-й батальон/, пулеметной команды 6 пулеметов и 4 конных разведчика, перейти из дер. Подужемская в район д.д. Лежевская, Маслозерская. После налажения тыла, снабжения и связи как с авангардом, так и с Начальником Кемского участка - выдвинуться на Погостское и занять его" [64, лл. 28-28об].

"Политический" приказ комполка-168 отдал сутками позже, уже имея на руках помимо бригадного приказа № 10/оп и ретрансляцию дивизионного приказа № 248/п (приказ Собецкого начальникам авангарда и главных сил Кемского участка № 90 от 12:30 13 марта приводится ниже полностью):

"По имеющимся сведениям, ещё недостаточно проверенным, в Ухтинской республике, якобы состоящей из шести волостей, население имеет на руках много оружия, пулеметов и военного имущества. Часть населения не расположена к Советской власти и Красной Армии и при соединении с беглыми белогвардейцами может выступить против Советской власти и Красной Армии. В дополнение к приказу от 12/III [19]20 № 86/оп приказываю: 1) принять решительные меры к изъятию от населения оружия, военного снаряжения и военного имущества; 2) предъявить к Ухтинской республике ультимативное требование выдать Красной Армии всех белых офицеров и солдат, укрывающихся на территории Ухтинской, Юшкозерской, Кондокской, Вокнаволоцкой и Тихтозерской волостей; 3) затребовать от перечисленных в пункте 2 волостей сдачи всего оружия, огнеприпасов, военного снаряжения и военного имущества, находящегося на их территории и 4) при занятии населенных пунктов отбирать у населения всё имеющееся у них оружие, огнеприпасы, военное снаряжение и военное имущество и восстанавливать надёжную местную Советскую власть ⁷⁴, об исполнении возможно детальнее доносить" [164, лл. 1-1об].

Как видим, у Собецкого получился своеобразный "сплав" из параграфа 6 приказа № 10/оп и приказа № 248. Можно предположить, что комполка-168, пересчитывая в Кеми пленных "тизенгаузенцев", был в недоумении относительно указаний начдива-1 о союзе населения с белыми и необходимости принуждения противника к сдаче "энергичным и решительным ударом". Однако он не мог не передать в своём приказе директивы вышестоящего начальства, но переформулировал их, приблизив к действительности. Так, не расположено к Советской власти не всё население, а только его часть, которая вместе с белогвардейцами может выступить (а может и не выступить). В качестве оппонента (но не противника) в приказе № 90 выступает Тоймикунта, обозначенная местным термином и наделённая де факто качествами субъекта права.

Для Александрова приказы №№ 86/оп и 90, полученные им по всей вероятности не ранее вечера 12-го и вечера 13-го марта соответственно, явились не руководством к действию, а лишь подтверждением правильности проделанной работы.

Авангард уже находился в Погосском и уже вёл дальнейшую разведку, выполнив тем самым промежуточную задачу, поставленную приказом № 86/оп.

"Недостаточно проверенные" сведения для начальника авангарда были более чем достоверными, так же как очевидны меры по изъятию оружия и выдаче белых, которые, правда, отнюдь не требовали предписываемой жёсткости.

Так, 12 марта (то есть за сутки с лишним до получения приказа № 90) в Погосском жителям деревни было объявлено о "победах Красной армии и Советской власти", после чего граждане "стали сносить спрятанное оружие; собрано: 1 бомбомёт, 2 автомата, 3 ящика с дисками, 1 ящик с запасными частями для автомата, 19 ящиков с капсюлями для бомб, 23 винтовки и большое количество патронов" [156, лл. 30-30об].

День 12 марта ознаменовался также ещё одним событием: состоялся первый контакт представителей Тоймикунты и Советской власти. Прибывших в Погосское посланников - "официальных лиц" - было двое (вероятно были и сопровождающие "неофициальные лица"). Посланники, во-первых, "заявили, что Ухтинская республика не желает поднимать оружия против Советской власти" [156, л. 30], а во-вторых, пригласили командиров поехать в Ухту для переговоров [164, лл. 2-2об].

По результатам встречи с Александровым один представитель вернулся обратно в Ухту для урегулирования ситуации с пленными, а второй продолжил путь в Кемь, вероятно за ответами на вопросы, на которые не мог ответить комбат-2.

Прибыв в город 14 марта, представитель Тоймикунты незамедлительно был принят самыми старшими руководителями, имевшимися здесь в наличии - Тюриным, Друлле и Освенским. О содержании переговоров мы можем судить по двум оперативным документам.

Комбриг-56 Тюрин (принявший бригаду накануне, то есть днём 13 марта) доложил в дивизию по прямому проводу следующее:

"Сейчас из Ухты прибыл представитель из Ухтинского правительства. Из частных разговоров выяснено: ухтинская радиостанция вновь обслуживается белофиннами, войск нет, за исключением охраны правительства, 120 карелов вооружённых ружьями и пулемётами. Сопротивления при продвижении наших частей оказывать не будут. Мною приказано 168 полку подтянуть части для занятия Ухты, разоружить местное население, захватить радиостанцию белофиннов, под усиленным конвоем отправить в штаб ⁷⁵. По словам прибывшего в Финляндии заменено всё правительство, за исключением министра иностранных дел. [В] подтверждение сказанного пришлю донесение в разведсводке.

Я не признаю никакой Ухтинской республики, следовательно, считаю «частною беседою». Он возвращается обратно" [154, л. 30].

На следующий день, 15 марта, наштадиву была передана телефонограмма с обещанной разведсводкой № 56/рз, подписанная Маричевым и Друлле:

"От Ухтинской республики в Кеми 14 марта был представитель Арро, командированный с наказом для переговоров с Советским правительством, имея в виду признание Ухтинской республики. В результате беседы с Арро Освенским и военкомбригом-56 Друлле ⁷⁶, в которой были [разъяснены] пункты конституции, говорящие о том, что Советская власть не возбраняет ни одной маленькой народности говорить и читать на родном языке и сохранять свои обычаи и нравы, Арро отказался от каких бы то требований, выразив пожелание дать ему инструкции по организации Советов и наши газеты и литературу. На следующий же день, снабженный нами литературой и инструкциями, представитель поехал обратно в Ухту" [121, л. 18].

Второй документ - можно сказать, "расширенный набросок" разведсводки с тем же номером (56/рз), подписанный только Маричевым, и не имеющий отметок о передаче (приводится полностью):

"По полученным сведениям от представителя Корельской республики Ерке-Арво, прибывшего 14 сего марта в ка- честве делегата, выяснено, что Карелия вовсе не хотела войны с Советской Россией, так как и она, стараясь объедини- ться в одно маленькое правительство, защищающее так же как и Советское правительство интересы только рабочего класса • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •  • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • _******* ⁷⁷ Северного правительства, и никакой вооруженной регулярной силы она не имеет.

Имеющаяся у них часть войск численностью до 170 штыков несет лишь пограничную охрану на всех дорогах, ведущих на территорию Ухтинской республики. Посты состоят в числе 9 человек на каждом пункте. Кроме этого [у] самих жителей [имеется оружие], добытое от войск Северного правительства и Финляндии. Оружие это служит для защиты прав трудящихся и посягания на них со стороны буржуазного класса. Ухтинская республика, благодаря имеющемуся в Ухте радио, неоднократно старалась снестись с Советским правительством в Архангельске, дабы выяснить свои общие взгляды и интересы, но ни на одно из таковых запросов ответа • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • ⁷⁸; почему и решила послать лично представителя Ерке-Арво. Из предположений выяснилось, что вследствие того, что на имеющемся у них радио были служащие преимущественно финны, да и само радио поставлено по инициативе финского правительства под своими предлогами, полученный ответ из Советской республики, по-видимому, аннулировался и не был сообщен корельскому правительству. Присланный представитель сообщает, что корельский народ, несмотря на различные распространенные белогвардейские слухи частями Северной армии и Финляндии, не верил этим слухам, а готов присоединится к Советскому правительству, и воля корельского народа просит лишь Советское правительство оставить Корелию автономной, как и в настоящее время, и предоставить ей право пользоваться своим родным языком, своими обычаями, своей наукой и искусством и всеми обрядами, свойственными их местности. В остальном же Корелия будет идти рука об руку с Советской Россией за одни общие идеалы и интересы для улучшения положения и поднятия культуры трудового народа. В таком положении т.е. страной • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • _******* ⁷⁹

При движении же Советских войск по территории Корелии никакого противодействия со стороны Корелии не будет, и Корельский народ охотно выдаст всё оружие по требованию Советских властей" [166, лл. 94-95об].

Теперь цель приезда представителя Тоймикунты проясняется: по Освенскому он был командирован "с наказом для переговоров с Советским правительством, имея в виду признание Ухтинской республики" [121, л. 18], а по версии "расширенной" разведсводки - с просьбой "оставить Корелию автономной, как и в настоящее время" [166, л. 95]. Теперь понятно, с чем связан визит "Ерке-Арво" в Кемь - эти вопросы явно за рамками компетенции комбата Александрова. Теперь понятно причём здесь новость о финляндском правительственном кризисе - это "статусная" информация, подчёркивающая осведомлённость "маленького правительства" "Ухтинской республики" в международных делах ⁸⁰.

Но почему Тюрин не доложил Борзаковскому эту "гвоздевую" новость? Почему пространный "набросок" разведсводки № 56/рз оказался ужат до нескольких предложений, причём до такой степени, что и "ребёнок", то есть смысл приезда представителя, оказался "выплеснут вместе с водой"?

Во-первых, о желаемой автономии уже было известно (как упоминалось выше, сведения были получены от "тизенгуазенцев") и фактически только что (14 марта в 13:00) сообщено в штадив (в формулировке "корелы с красными воевать не намерены, надеются получить автономию") [166, л. 91].

Во-вторых, виноват, скажем так, "севдозерский синдром". После расстрела парламентёров любые переговоры стали рассматриваться в 1-й дивизии как нечто недопустимое. Ещё 28 февраля Борзаковский приказал: "Надо раз и навсегда запомнить, что мы с бандами белогвардейцев никаких переговоров не ведём, и впредь приказываю при встрече с частями противника не вступать с ними ни в какие переговоры, а вести на них наступление, памятуя, что если противник хочет сдаться, то бросит оружие без всяких парламентеров" [139, л. 29]. Тюрин (и его подчинённые) оказались "между двух огней". С одной стороны, очевидно, что здесь, на ухтинском направлении, противник - не белогвардейцы и переговоры ведутся не на поле боя. А с другой стороны, как Тюрину (только что совершившему шаг по карьерной лестнице) объяснить Борзаковскому, что его, начдива, понимание обстановки сильно отличается от реалий? Как докладывать о самом факте переговоров, в которые запрещено вступать? Отсюда и смущение новоиспечённого комбрига, вынуждающее в докладе дважды подчёркивать частный характер контактов.

Борзаковский, кстати, ответил Тюрину 14 марта в 22:30 абсолютно в стиле своего предыдущего приказа № 248/п: "Небольшими частями в Ухту не вступать, а иметь достаточный кулак. Кроме того, внушить комполк 168, а последнему своим солдатам, чтоб они относились внимательно к делу, в переговоры ни с кем не вступали, выполняли данную им задачу, памятуя что противник есть [но кто же всё-таки этот противник? - А.А.], и всякая халатность к делу даст нам большой ущерб. В занимаемых деревнях жители должны быть разоружены; подозрительные лица - арестованы и восстановлена Советская власть" (№ 273/п) [15, л. 267].

А в-третьих, представитель Тоймикунты, своим приездом поначалу сильно озадачивший командование бригады, сам же их спас своим стремительным "обращением в веру". Поскольку "Арро отказался от каких бы то требований", да ещё и вызвался заняться организацией Советов по инструкциям, то какой смысл тревожить начальство подробностями переговоров, потерявшими всякое значение?

На следующий день представителю была обеспечена "зелёная улица". Тюрин распорядился, чтобы на пяти промежуточных пунктах "были дежурные подводы для отвоза Члена Ухтинской Республики, возвращающегося в д. Ухта завтра 15/III в 12 ч дня" [165, л. 335].

В общем, мотивы действий и сами действия кемских командиров более-менее ясны. За исключением разночтений в именовании посланника - как будто нельзя было выписать фамилию и имя из документа, подтверждающего его личность и полномочия. Был же у представителя какой-нибудь мандат...

Но каковы мотивы Тоймикунты?

Почему для решения столь серьёзного вопроса был прислан только один представитель, а не делегация? Почему этот представитель оказался неспособен отстоять определённую политическую позицию? В конце концов, ведь это не личная его позиция, а коллективный "наказ", причём не для переговоров с военными, а с Советским правительством! И даже если представителю лично показались убедительными аргументы политработников, то он не должен был отказываться "от каких бы то требований", а попросить отправить его в Москву или, на худой конец, пообещать довести точку зрения большевиков до своего "маленького правительства"...

А может быть "Арро" - вообще не представитель Тоймикунты, точнее сказать, не всей Тоймикунты, а её "левого", "народного" крыла, ухитряющегося осуществлять свою оппозиционную деятельность, несмотря на надзор Туйску? Ведь посланник, согласно "расширенной" разведсводке, фактически противопоставляет карел, готовых присоединиться к Советской России на правах автономии, и финнов, мешающих этому (что вызвало соответствующую реакцию Тюрина, отправившего упомянутую выше телефонограмму № 115 с приказом изъять радиостанцию и арестовать финнов "со всеми документами и бумагами" [165, л. 223]). Тут, правда, есть нюанс. Получается, что финны привозят в Ухту радио для своих целей, позволяют карелам пользоваться им "на передачу" (а среди карел находятся специалисты по радиоделу), но "приём" блокируют. И при этом нет никаких свидетельств того, что в Архангельске получали какие-либо телеграммы из Ухты... Странно всё это...

Но если говорить о странностях, то необходимо отметить ещё одну.

Выше мы сравнивали информацию о Тоймикунте, накопленную Александровым, с той, которую изложил в своих рапортах Клюев, и нашли едва ли не полное совпадение сведений. Кроме одной детали. Если генерал буквально в первых же словах первого рапорта докладывал о том, что "на 21 марта был назначен съезд представителей всех карельских областей (Учредительное собрание)" [37, с. 122] (а во втором писал о разосланных по всей Карелии воззваниях о созыве съезда [10, с. 124]), то Александров ни единым словом не обмолвился об этом планируемом мероприятии.

Первое сообщение о предстоящем съезде в военной переписке появилось лишь 13 марта. Пришло оно из Кандалакши от 2-й бригады, и, в общем-то, в анекдотическом виде. Сообщалось со ссылкой на расспросы вышедших на станцию Лоухи (44-й разъезд) 30-ти "перебежчиков - солдат белой армии", что "21 марта в Ухтинской созывается учредительное собрание, главным организатором является барон Тизенгаузен" [130, лл. 247-247об].

То ли "перебежчики" не поняли причин, по которым барон остался в Ухте, после того как их самих отпустили, то ли опрашивающие решили, что обладателю баронского титула сам бог велел быть организатором учредительного собрания...

Поскольку 88 пленных русских солдат размещались в Ухте в одной и той же тюрьме [10, с. 129], они, несомненно, обладали примерно одинаковыми знаниями о текущей обстановке. Если вышедшие в Лоухи были осведомлены о съезде, стало быть, и те, которые выходили в Кемь, тоже должны были что-то знать...

Да что там пленные, о предстоящем съезде было известно если не всем, то, по крайней мере, большинству местных жителей, ведь Тоймикунта уже месяца полтора как вела широкую агитационную кампанию.

С середины декабря 1919 г. Тоймикунта начала издавать в Ухте подобие газеты - информационный листок "Карьялан Вартиа" ⁸¹. В 4-м номере от 8 января 1920 г., то есть вскоре после Кестеньгского инцидента, было впервые заявлено о намерении созвать съезд представителей волостей (maakuntapäivät) ориентировочно в середине февраля [35, s. 3]. В 5-м номере от 20 января сообщалось, что из-за практических трудностей съезд откладывается до марта, но подготовительная работа идёт полным ходом [169, s. 1]. С конца января начали распространяться прокламации, в том числе и на русском языке. В одной из них, датированной 27 января, говорилось: "Скоро соберётся собрание, выберем строй правления и воздвигнем знамя «Свободной, самостоятельной Карелии», ради мирного существования и спокойного труда. Да здравствует свободная самостоятельная Карелия!" [136, л. 121]. В 6-м номере "Карьялан Вартиа" от 9 февраля было объявлено, что съезд откроется в Ухте 21 марта в 9 часов утра и продлится 8 дней ⁸² [170, s. 1, 6]. В дальнейшем агитация только ширилась.

И, тем не менее, первое донесение о съезде пришло не с ухтинского направления. Предполагать наличие "заговора молчания" в военно-политическом руководстве авангарда невозможно, поэтому остаются два варианта: или соответствующие документы не отложились (или не обнаружены) в архиве, или сведения о съезде показались для всех красных командиров не заслуживающими упоминания. По той простой причине, что митинги, собрания и съезды на данном этапе общественной жизни страны - совершенно обыкновенное дело, рутина, происходящая каждый день в каждой деревне.

Последнее представляется вполне вероятным, если учесть, что и "сверху" никаких сведений о съезде не появлялось вплоть до 16 марта, когда из Москвы был передан очередной обзор финской прессы. В нём сообщалось со ссылкой на одну из выборгских газет от 25 февраля, что в предстоящем 21 марта съезде в Ухте смогут принять участие, если пожелают, представители волостей Карелии, которые в настоящее время не входят в состав территории Тоймикунты [27, лл. 29-30об].

Между тем, вся финская пресса писала о Карелии, в том числе и о Кемской, постоянно и во всех подробностях, так что читатель знал о карельской жизни едва ли не больше самих карел. Информация о съезде появилась не позднее 3 февраля [171, s. 1], а в 20-х числах февраля во всех газетах, начиная со столичных, прошла волна публикаций примерно одного и того же содержания. "Илталехти", к примеру, 21 февраля тоже писала о дате 21 марта и возможности присутствия представителей остальной Карелии, но не только и не сколько об этом. Газета сообщала, что "Временный комитет Архангельской Карелии [т.е. Тоймикунта - А.А.], созданный летом для снабжения хлебом и построения мира в Карелии, уже завершил свою миссию. Поэтому планируется на съезде сформировать орган, снабжённый правительственными полномочиями, который будет управлять делами Карелии как внешними, так и внутренними" [172, s. 2].

Получается, что составитель обзора, очевидно штабной работник, которому был поручен мониторинг финских газет, во-первых, далеко не сразу обратил внимание на информацию о проведении съезда, а во-вторых, из появившихся подробностей не смог выделить главное...

Ну и наконец, ни в связи с первым (кандалакшским, от 13 марта) упоминанием о съезде, ни со вторым (в обзоре прессы от 16 марта) никаких указаний со стороны командования не последовало.

Вывод напрашивается неутешительный: похоже, что в действующей Красной Армии никто ни на одном "этаже", включая Полевой штаб РВСР, не понимал смысла происходящего в Ухте, несмотря на имевшийся в распоряжении более чем достаточный объём информации. А если нет понимания - значит, нет и программы действий.

Так может быть "член Ухтинской Республики" "Ерке-Арво", он же "Арро", приезжал в штабриг-56 как раз для того, чтобы оценить планы и потенциал противника? Ведь он ни слова не сказал о съезде... Если бы он действительно был "левым", желающим "идти рука об руку с Советской Россией", то должен был сообщить о нём в первую очередь. И не просто сообщить, а раскрыть роль мероприятия в сепаратистских замыслах Тоймикунты. Вместо этого он аккуратно поинтересовался возможностью автономии в смысле "независимости", получил от политработников разъяснение по Советской конституции и... счёл за благо наплести с три короба, чтобы побыстрее уехать обратно.

Был ли смысл в таком зондаже? Очевидно, был. Ведь план "государственного строительства" в Кемской Карелии зашатался после того, как рухнула Северная область. Если бы Миллер продержался хотя бы ещё месяца полтора, то можно было бы спокойно провести съезд в присутствии "журналистов, стенографистов, фотографов и т. д.", как обещала "Карьялан Вартиа" в номере от 9 февраля [170, s. 6]. Но получилось так, что когда до открытия съезда осталась фактически неделя, в Погосском оказались большевики, которые, вероятно, скоро придут и в Ухту... Как понять, сохраняется ли возможность провести съезд? В этих условиях - чем больше информации, тем лучше...

А "Ерке-Арво" удалось проехать туда-обратно по всей цепочке - от авангарда до штабрига, познакомиться с командирами, оценить численность красноармейских частей, состояние дорог, связи, да и много ещё чего... Всё зависит от подготовки... Но оценить квалификацию посланца мы, к сожалению, не можем, потому что не знаем, кто он был.

Впрочем, внимательный поиск "по созвучию" имени в доступных источниках вывел на одну персону.

С началом издания "Карьялан Вартиа" руководители Тоймикунты в русле общего поддержания антирусских настроений собственным примером придали масштаб кампании по изменению имён и фамилий жителей "на язык нашего народа" [170, s. 4] (вообще эти переименования начались ещё во времена Первой русской революции). В 1-м номере "Карьялан Вартиа" появилось сообщение о порядке обретения новых имён и первый список из 24 "переименованных" - 12 членов Тоймикунты во главе с её председателем и ещё 12-ти человек, по-видимому, наиболее близких к "правительственным кругам", среди которых числился некий Кирилл Архипов из Вартиоламбской Олангской волости, изменивший своё имя на Эркки Аро [173, s. 4].

В декабре 1920 г. этот Архипов-Аро в одном из пропагандистских изданий КПО опубликовал рассказ "Мийхкали" о тяжёлой судьбе молодого карела, родившегося около 1894 г. в маленькой деревне, вынужденного учиться в русской школе, работать на лесозаготовках и три долгих года сражаться за Россию, угнетателя карельского народа. Революция дала надежду. Мийхкали не пошёл ни к белым, ни к красным, а вернулся домой, чтобы с другими карелами думать о путях освобождения Карелии от ига России. Он и сейчас уверен: для карельского народа ещё ничего не потеряно [174, s. 13].

Если рассказ был автобиографическим, то такой человек - идейный, грамотный, владеющий русским языком, с большим военным опытом - вполне подошёл бы для миссии зондажа в штабе 56-й бригады.

В Погосском авангард в полном составе находился три дня - 12-14 марта.

Дальнейшее продвижение Александров решил организовать двумя колоннами. Основная часть авангарда (4-я рота без 12 человек, пулеметный взвод, партизанский отряд, конная разведка и командиры - примерно 105-107 чел.) должна была выдвигаться на Ухту "южным" маршрутом через Сапосальмскую и Нурмалашскую, а вспомогательная (команда пеших разведчиков, усиленная 12 бойцами из 4-й роты - всего 71 чел. [64, л. 28; 155, лл. 225, 227, 235, 238]) - "северным", через Кургиевскую и Гайколя (см. рис. 5).

Общая численность авангарда достигла без малого 180 чел., поскольку 6 жителей Погосского пополнили ряды партизанского отряда [93, л. 62] (заметим, что надежды Александрова "довести отряд до 60-70 человек" не оправдались).

В 6 часов утра 15 марта на Сапосальмскую выдвинулась разведка основной части, состоявшая, по всей видимости, из трёх десятков партизан во главе с Шамаевым, а вспомогательная часть под командой начальника пешей разведки Морозова выступила на север [126, л. 68].

Во второй половине дня разведка пришла в Сапосальмскую и доложила, что ею арестованы два полковника ⁸³, а караулы Тоймикунты, стоявшие в деревне, ушли в Ухту [156, л. 37].

Вечером разведкой было проведено собрание жителей деревни, на котором им было предложено сдать оружие. Оружие начали приносить и даже пообещали один "Максим" [156, л. 36].

В 7:50 16 марта из Погосского выступила основная часть авангарда [156, л. 36] и пришла в Сапосальмскую в 18:00. Было проведено ещё одно собрание, по результатам которого настроение местных жителей было оценено как склонное к Советской власти [126, л. 76]. К этому времени были собраны 22 винтовки, обещанный "пулемет системы Максима и масса патронов и лент" [156, л. 43].

Разведка с утра в этот же день из Сапосальмской двинулась дальше - на Юшкозеро и Нурмалашскую [156, л. 38]. В Юшкозере местные жители встретили красноармейцев радушно и стали сдавать оружие. Белых в деревне не оказалось [156, л. 43]. До Нурмалашской, вероятно, добраться не удалось, и ночевать пришлось в деревне Поженской (Пожа), расположенной на восточном берегу озера Нижнее Куйтто. По-видимому, была разведана и прямая дорога от Сапосальмской до Поженской без захода в Юшкозеро, позволявшая сократить путь до Ухты примерно на 7 вёрст.

В течение дня 16 марта в Погосское двумя частями прибыли главные силы [126, л. 70].

Вечером 16 марта, не ранее 22 часов, Александров в Сапосальмской получил от Собецкого приказание № 99: "Авангарду сосредоточиться в деревнях Нурмалашская и Лусалмская и выслать разведку в дер. Ухту. После сосредоточения в полной боевой готовности занять Ухту (Ухтинскую)" [126, л. 72].

Некоторое время спустя, уже фактически ночью, в Сапосальмскую прибыли представители Тоймукунты, чтобы опять, как четыре дня назад в Погосском, предложить Александрову приехать в Ухту раньше своего отряда, гарантируя безопасность. В подтверждение своих благих намерений и как бы в продолжение диалога в Погосском представители обещали сдать оружие, находящееся в Ухте, и передали Тизенгаузена (и, возможно, кого-то ещё из его офицеров, пожелавших остаться на родине), заверив, что больше белых офицеров и солдат у них нет [156, лл. 43-43об].

Весьма вероятно, что ещё одной целью приезда представителей было поскорее встретиться с "Арро", который, учитывая предоставленную ему "зелёную улицу", должен был успеть добраться в Сапосальмскую к этому времени. Ожидалось, наверное, что посланец привезёт из Кеми что-либо более обнадёживающее, чем литературу и инструкции из политотдела дивизии.

Тизенгаузен был опрошен комбатом-2, но ничего нового сверх того, что было известно, сообщить не смог. О съезде он тоже ничего не говорил. Александров сделал отметку на "подорожной", выданной Тоймикунтой барону [9, лл. 101-101об], и отправил его дальше. Этот вопрос не вызвал затруднений, но как быть с предложением представителей?

С одной стороны, Тоймикунта выполняла пункты приказов, которые получал Александров, и не давала поводов сомневаться в своей лояльности. С другой стороны представители Тоймикунты упирали на то, что пекутся о простых карельских крестьянах, проживающих на подконтрольной ей территории, которых очень сильно беспокоит продовольственный вопрос. Дальнейшее продвижение красноармейцев на запад приведёт к изъятию обывательского транспорта и закрытию финляндской границы. И, таким образом, привезти продовольствие будет не на чем и неоткуда. А перспектива голода может вызвать среди местных жителей ненужные волнения, последствия которых даже Тоймикунта предсказать не в силах. Компромисс, по всей видимости, предлагался такой: группа "инспекторов" во главе с Александровым приезжает в Ухту, убеждается, что всё спокойно, возвращается в Сапосальмскую и докладывает начальству. А дальше будет видно...

К сожалению, Александров не мог знать, что "перспектива голода", убедительная на первый взгляд, на самом деле - всего лишь спекуляция. Не далее как месяц тому назад, Тоймикунта уже эксплуатировала продовольственный вопрос на переговорах с Клюевым, постоянно попрекая Северное правительство в стремлении уморить карел голодом. Но когда генерал предложил проект совместного снабжения карельских волостей, Тоймикунта отказалась [10, с. 128]. Не для того Тоймикунта получала продовольствие из Финляндии, чтобы накормить народ, а для того, чтобы иметь над ним власть.

Истинной причиной того, что Тоймикунта всеми возможными способами пыталась воспрепятствовать занятию Ухты красноармейцами, было присутствие в Ухте многочисленных "помощников", которые должны были способствовать успешному проведению съезда.

Вне зависимости от того видел ли комбат-2 логику в аргументах Тоймикунты или нет, он имел приказ занять Ухту (и идти дальше к границе). Судя по дальнейшему развитию событий, Александров принял решение немного скорректировать приказание № 99: сосредоточившись, как предписано, в Нурмалашской и Лусалмской, вместо полноценной разведки провести разведку политическую: отправить в Ухту политработников с задачей собрать жителей с помощью Тоймикунты и объяснить ситуацию (приказ есть приказ, а для решения более сложных вопросов следует делегировать представителей в Кемь).

Поняв, что большего добиться не удастся, представители Тоймикунты с максимально возможной скоростью умчались в Ухту.

Александров сообщил о принятом решении Наумову, а тот, в свою очередь, доложил обо всём Собецкому: "...во имя дела прошу срочного Вашего согласия на выезд вперед в Ухту, дабы успокоить местных жителей и предупредить могущие быть неприятности. Мною было отдано приказание Начальнику авангарда, чтобы он двигался на дер. Нурмалашская, Лусальма, где и должен сосредоточиться и выслать разведку на Ухту согласно устного приказания, т.е. разведка должна быть проведена политруком [т.е. Ласточкиным - А.А.], который по прибытии в деревню сделает собрание и узнает настроение жителей, немедленно [должен о результатах] донести и по донесению разведки авангард должен двигаться в дер. Ухту" [156, лл. 43-43об].

Судя по сбивчивому, нервному тексту донесения, Наумов отнёсся к решению Александрова без восторга, но, за неимением других вариантов, был вынужден согласиться и, не забывая о том, что он - начальник главных сил и первый заместитель начальника Кемского отряда, облёк своё согласие в форму приказа ("мною было отдано приказание Начальнику авангарда").

Собецкий ответил: "На части Кемского участка возложена тяжёлая, по техническим условиям, задача в кратчайший срок ликвидировать Ухтинскую республику. Всему комсоставу напрячь максимум энергии, чтобы части свои не разбросать и держать их в боеспособном состоянии, держа непрерывную связь между частями.

До полной ликвидации и разоружения банд белых, укрывшихся под флагом Ухтинской республики, и до полного разоружения населения волостей, примкнувших к Ухтинской республике, принимать все военные меры предосторожности, не забывая, что всякая оплошность может стать пагубной.

Подтверждаются к неуклонному точному исполнению мои приказания от 13/III [19]20 № 90, от 13/III [19]20 № 92, от 15/III [19]20 № 94 и от 16/III [19]20 № 99" (№ 100, 17 марта) [126, лл. 77-77об].

Ответ Собецкого может показаться слишком расплывчатым и несколько невпопад. Но на самом деле в нём недвусмысленно сформулирована стратегическая цель и отдана дань видению ситуации дивизионным командованием. По тактическим вопросам исчерпывающие указания уже были даны (Собецкий не случайно напомнил о своих приказаниях последних трёх дней).

То, что комполка-168 не даёт прямого согласия с решением Александрова-Наумова (но и не отменяет его), может быть расценено как уход от ответственности. Однако Собецкий в данном случае скорее прикрывает своих подчинённых, поскольку в упоминавшейся выше "тактической" директиве Борзаковского № 273 от 14 марта было сказано, что "небольшими частями в Ухту не вступать", в переговоры ни с кем не вести и т.д.

Собецкий, очевидно, решил, что лучше предоставить комбатам свободу действий, напомнив о предосторожности, чем ограничивать их указаниями высокого начальства, которое никак не может забыть случай под Севдозером.

Вообще говоря, такое расхождение в требуемой и реализуемой тактике - следствие различных представлений о противнике, сложившихся на каждом "этаже" (армия, дивизия, бригада, полк), как было отмечено, уже к 11-12 марта. Представления эти видоизменялись, что можно проиллюстрировать на примере очередной "волны" указаний 15-16 марта.

Так, Самойло приказывал Борзаковскому: "Вновь подтверждаю необходимость срочно очистить Печенгский и Ухтинский районы (мои директивы от 5/III № 30/пол и [от] 8/III [№] 54/пол), не считая находятся там или нет финские отряды" (№ 1144/1987/с, 15 марта) [134, л. 44]. То есть теперь в армии противником считали вроде как финнов (12 марта говорилось о населении, настроенном против Советской власти [145, лл. 11-11об]) и оценивали ситуацию в двух районах, отстоящих друг от друга на 500 вёрст, как примерно одинаковую. При том, что в Печенге были финские войска, а в Ухте - нет.

Начдив-1 "переводил" армейскую директиву Тюрину: "Предлагаю ускорить развитие действий наших войск в Ухтинском направлении для скорейшего занятия Ухты и ликвидации противника в указанном направлении" (№ 293, 16 марта) [139, л. 122].

Следовало ли это понимать так, что Борзаковский нашёл универсальную формулировку и ликвидировать надлежит любого противника, кем бы он ни оказался? И если в армии и дивизии с противником пока ещё не определились, то как могли это сделать в штабе 56-й бригады?

Дивизионный приказ № 293 был доведён штабригом до сведения комполка-168 в совсем лаконичной форме ("Комбриг приказал принять все меры к скорейшему продвижению частей и ликвидации Ухтинской республики" (№ 120, 16 марта) [126, л. 73]), которую Собецкий, как мы видели, вынужден был несколько развернуть, поставив задачу "ликвидации и разоружения банд белых, укрывшихся под флагом Ухтинской республики" [126, лл. 77-77об].

За 17 марта разведка передвинулась в Лусалмскую, а основная часть авангарда, используя более короткий маршрут, достигла Нурмалашской [156, лл. 45-45об]. В течение дня Александров получил от Наумова и Собецкого ответы относительно принятого им решения по занятию Ухты, включая упомянутое выше приказание № 100, и отдал соответствующие распоряжения разведчикам (а, возможно, и сам присоединился к ним).

За этот день из Погосского в Сапосальмскую перешла одна рота главных сил [126, л. 76]. Весьма вероятно, что с этой ротой в Сапосальмскую прибыли и политотдельцы Сонников, Годарев и Михайлов, направленные, как упоминалось, вслед авангарду для организации Советской власти на местах. Начиная с 13 марта, они провели в Подужемье, Маслозере и Погосском ряд советских мероприятий, закрепляя результаты первичной политработы, проведённой Ласточкиным и Александровым [121, лл. 19, 59-59об].

В Ухте 17 марта с возвращением представителей Тоймикунты из Сапосальмской началась паника. По-видимому, до последнего момента там надеялись, что красноармейцы откажутся от посещения Ухты.

Все, кто ощущал себя несовместимыми с Советской властью - прежде всего граждане Финляндии (делегаты съезда, советники Тоймикунты и технические служащие) - в ночь с 17 на 18 марта "в условиях густого снегопада и тяжёлого состояния дорог" устремились через Вокнаволок в Раате (приграничную деревню на финской стороне) [175, s. 1; 176, s. 2].

Финские газеты сообщали, что Ухту покинул весь медицинский персонал, оставив не только большую часть оборудования и лекарств, но и, несмотря на уговоры, девятерых совершенно беспомощных пациентов [175, s. 1; 176, s. 2].

Радист господин Эвелер сетовал на то, что ему хоть и удалось вывезти радиостанцию, но пришлось оставить много топлива (очевидно, для генератора). А получилось так из-за того, что жители Ухты крайне неохотно соглашались везти. И вообще, делился своими мыслями с корреспондентом радист, "население всё же изрядно красное", хотя и очень благодарно Финляндии за помощь. "Показательно, что из всего трёхтысячного населения Ухты ⁸⁴, согласно г-ну Эвелеру, насчитывается не больше двух десятков людей, безусловно надёжных и открыто антибольшевистских" [175, s. 1; 176, s. 2]. Сама Тоймикунта, "которая включает в себя дюжину карел, намеревалась отправиться в бегство, но позже всё же осталась на месте, пообещав жителям сделать всё возможное, чтобы их защитить" ⁸⁵ [175, s. 1; 176, s. 2].

Конечно то, что число противников Советской власти в Ухте практически совпадает с численностью Тоймикунты - явный перебор. Радист Эвелер был расстроен произошедшим и сгустил краски. Тем не менее, его впечатления вполне согласуются с соображениями, высказанными и Кюнтиевым, и Клюевым.

Через несколько часов после "эвакуации" в соответствии с решением Александрова утром 18 марта в Ухте появились "6 русских и карельских большевиков" [175, s. 1; 176, s. 2], то есть кто-то из командиров и партизан в качестве переводчиков. Прибывшие убедились, что никаких вооруженных выступлений не готовится, осмотрели телефонный узел и оружейный склад. Было дано разрешение на проведение съезда, подтверждено, что Карелия может иметь местное самоуправление, и высказано мнение, что из Тоймикунты, если её возглавит большевик, вполне может получиться местный Совет. После, посчитав свою миссию выполненной, разведчики удалились [175, s. 1; 176, s. 1-2].

18 марта в Юшкозере на митинге-собрании, устроенном Сонниковым, перед выборами волостного ревкома "были выражены протесты и нежелание организовывать таковой впредь до выяснения положения о самостоятельности Ухтинской и других волостей", тем не менее, волостной ревком из 3 человек был избран [121, л. 18об].

Основная часть авангарда (в Лусалмской и Нурмалашской) 18 марта смогла установить связь со вспомогательной частью под командой Морозова (прошедшей по маршруту Погосское - Кургиевская - Гайколя - Миккюля - Чикша [156, лл. 51-51об] (см. рис. 5)).

С утра 19 марта авангард двумя колоннами начал входить в Ухту и к 16 часам занял село [175, s. 1; 176, s. 2].

Итак, для Финляндии ситуация в Ухте к 19 марта сложилась не лучшим образом. Однако, несмотря на то, что финские советники сбежали, а члены Тоймикунты чуть было не последовали их примеру, катастрофы не последовало. Хотя бы потому, что проведение съезда не было запрещено, а значит, сохранялись шансы побороться за "Свободную самостоятельную Карелию".

Но действовать нужно было хладнокровно и по всем направлениям.

Во-первых, накануне, 18 марта, Холсти прислал Чичерину ноту (мы уже её упоминали), в которой потребовал "чтобы советские войска ни в коем случае не проникали" в приходы Олонецкой и Архангельской губерний, расположенные к западу от Мурманской железной дороги, "но оставили неприкосновенным право населения этих приходов на самоопределение" [141, с. 413].

Во-вторых, утром 19 марта из Ухты в Кемь были командированы два представителя. Как сообщала финская пресса, одним из них стал земледелец по фамилии Коскенсало, а вторым - знакомый читателю по Кестеньгскому инциденту бывший прапорщик Николай Гошкоев, ныне русскоязычный письмоводитель при Тоймикунте [175, s. 1; 176, s. 2].

И, наконец, в-третьих, к вечеру 19 марта в Вокнаволок прибыл человек, на которого возлагались особые надежды по "вытаскиванию" ситуации на месте [178, s. 58].

Ответ Чичерина, соответствовавший первому направлению и последовавший 19 марта, мы тоже уже упоминали: "западная часть Архангельской и Олонецкой губерний не имеет никакого отношения к Финляндскому Правительству" [141, с. 411].

На втором направлении события разворачивались следующим образом.

Два представителя в ночь с 20 на 21 марта, одолев сотню вёрст с гаком, прибыли в Погосское.

Коскенсало дальше не поехал (или финская пресса была не точна, и представитель с самого начала был только один). Гошкоев же продолжил путь в сопровождении заместителя военкома полка, которому было вручено донесение № 109, адресованное Тюрину и подписанное Собецким со Смородиным в 1 час ночи 21 марта (приводится полностью): "Ухта занята авангардом Кемского отряда. Правительство Ухтинской республики, состоящей из Ухтинской, Вокнаволоцкой, Тихтозерской, Кондокской, Кестеньгской и Олангской волостей, оружие сдало под охрану авангарда. Срочно направляю полкового организатора тов. Гальперина ⁸⁶ с членом временного Ухтинского правительства Николаем Гошкоевым в штаб бригады для освещения положения Ухтинской республики. О решении прошу срочно телефонировать" [157, л. 368].

ли из Ухты "представители" и "члены правительства". "Арро" уже ездил в Кемь - результата нет. Может быть сейчас, когда занята Ухта, новый вояжер привезёт какое-нибудь решение? (23 марта на донесении № 109 появилась резолюция, означавшая, что и в штабе бригады чёткими указаниями "сверху" тоже не располагали: "Никаких республик без признания нашим Центром не признаём" [157, л. 368]).

Донесение № 110 было первым о достигнутом результате, и, поскольку в нём не сообщалось, когда именно была занята Ухта, в последовавших докладах "наверх" время отправки телефонограммы стало считаться временем занятия села. Статус Гошкоева повысился до члена Тойминкунты видимо по недоразумению, поскольку сам Гошкоев отрекомендовался всё-таки только представителем, судя по машинописному заявлению, сделанному по прибытии в Кемь (приводится полностью):

После демобилизации Русской армии, по заключении мира с Германией, корелы вернулись по домам и занялись мирной работой. Недолго, однако, удалось им жить в покое. Весною того же 1918 года, белофинны, натравленные немцами, совершили поход на Корелию с целью захвата корельской территории с её богатствами и порабощения населения. Но корелы, как постоянные враги с финнами, к тому же хорошо знакомые с режимом буржуазии, каковая бы она ни была - Русская или Финская, не подчинились финнам; они покинули дома и бежали к Мурманской железной дороге, чтобы получить оружие от существовавшего в то время там Советского правительства. К этому времени Мурман был занят союзниками, которые нам выдали оружие, обмундирование и продовольствие; получив оружие, мы очистили свою территорию от белофиннов.

Поступая добровольцами к союзникам, мы заявляли, что воевать против русских большевиков не пойдём; союзники ответили, что наша задача заключается в охране своей территории от вторичного вторжения белофиннов.

Как только власть перешла в руки Русского Северного правительства летом 1919 года, нас хотели отправить на фронт, отчего мы уклонились, отправившись целыми партиями и в одиночку по домам. Результатом этого было прекращение выдачи корелам продовольствия, что заставило нас организовать своё правительство, которое сделало заем в Финляндии, закупило продовольствие и организовало доставку последнего в Корелию через Финляндию. Все оружие, принесенное с собой от белых, было собрано в один склад при правительстве в селе Ухте.

В декабре 1919 года Северное правительство послало в Корелию отряды по трём путям, ведущим на Ухту, чтобы разогнать правительство и мобилизовать корел в свои войска для отправки на фронт. Корелы этого не захотели, вооружились и прогнали отряды; один из отрядов состоящий частью из корелов, сдался в Кестеньге. Новых попыток против корел Северное правительство после этого не предпринимало.

После его падения мы занялись опять заготовкой продовольствия, так как нам необходимо иметь запас его минимум на полгода вследствие отсутствия путей сообщения весною и летом.

Теперь в связи с движением Советских войск к финской границе, мы боимся, чтобы финны не закрыли границу, чем задержится доставка продовольствия, и мы будем обречены на голодную смерть. Получить продовольствие в Кеми в настоящее время не представляется возможным, ввиду скорого прекращения всякого сообщения с Корелией из-за распутицы. К тому же у нас сейчас нет транспорта, так как таковой занят Советскими отрядами.

В виду изложенного убедительно просим Вас ходатайствовать о прекращении отправки новых отрядов в Корелию и о выводе прибывших туда обратно, так как там кроме мирного населения никого нет.

Надеемся, что просьбу нашего бедного крестьянского населения Советское правительство примет во внимание и пойдёт навстречу нашим пожеланиям.

[Подпись:] Гражд<анин> Н. Гошкоев" [157, лл. 397-397об].

В целом последовательность событий изложена верно, однако лукавство заключается в том, что в качестве главного действующего лица выступает монолитная народная масса ("карелы"), которая внимательно наблюдает за обстановкой, оценивает её и принимает мудрые решения. Хотя на самом деле, как было отмечено выше, на первом этапе (с весны 1918 г. до лета 1919 г.) курс определяла группа большевистски настроенных карел, бывших унтер-офицеров старой армии, которые договаривались в Кеми сначала с уездным Советом, затем с англичанами и, сформировав и возглавив Карельский полк, организовали выдворение финнов. А с лета 1919 г., сыграв на снабжении продовольствием, лидерство перехватило "своё правительство" (т.е. Тоймикунта), которое повело народ в обратную сторону.

Впрочем, исторический экскурс писался не для того, чтобы кто-нибудь оценивал его достоверность, а для того чтобы с использованием "правильных" акцентов (вроде замечания об интернациональном характере "режима буржуазии") аккуратно подвести военкома 56-й бригады Друлле к одной-единственной просьбе классово близкого "бедного крестьянского населения" - вывести войска.

Как видим, заявление хорошо продумано и синхронизировано с требованием Холсти, аргументом которого была свобода самоопределения. Здесь же причина - перспектива голода. Об автономии и съезде в заявлении нет ни слова.

Крайне маловероятно, что Гошкоев сочинял своё заявление сам. Скорее всего, у него с собой был текст (то есть в Ухте не все поддались панике), который он по прибытии попросил распечатать на машинке, сославшись, например, на то, что оригинал повредился в пути.

Из 168-го полка поступала та же информация: лояльность, мирные настроения, тяга к Финляндии и... помеха в виде Красной Армии.

21 марта в 16 часов Собецкий из Погосского передал Тюрину телефонограмму № 111, составленную, очевидно, на основе донесения Александрова, отправленного из Ухты во второй половине дня 20 марта (приводится полностью): "При занятии с. Ухты авангардом Кемского участка выяснилось: 1) Временное Ухтинское правительство состоит из выборных, от каждой из волостей, по двое крестьян-корел. Волости Ухтинская, Вокнаволоцкая, Тихтозерская, Кондокская, Кестенгская и Олангская. 2) В пределах Ухтинской республики, состоящей из перечисленных волостей, ни белогвардейских офицеров и солдат, ни финских отрядов не имеется. 3) Оружие частью находится на руках у корельских крестьян, пользующихся им для охоты, частью же сложено в склады в Ухте. Оружие, имеющееся в Ухте, временное правительство с согласия корельского населения сдало авангарду добровольно. 4) Корельские крестьяне не желают ни с кем воевать, с Финляндией же, через временное правительство завязали экономические сношения: - заем в 25 000 000 финляндских марок к закупке семян и продовольствия на территории Финляндии у представителя Америки. 5) Острейший вопрос для корельских крестьян сейчас - это необходимость до распутицы обеспечить себя продовольствием и семенами из Финляндии, чему мешает движение отряда Красной Армии, забирающей транспорт, и возможность закрытия финляндской границы, в случае если красные войска двинутся дальше Ухты" [156, лл. 49-49об].

Оригинальные донесения по политической линии не сохранились, однако сведения из них включали в свои доклады военком 168-го полка Смородин [121, лл. 59-59об] и помначполитотдела 1-й дивизии Освенский [121, лл. 5-20].

Смородин, со слов отчитывавшегося перед ним Ласточкина, писал Друлле, что на всех собраниях население высказывалось за Советскую власть. А когда задавался вопрос о заинтересованности жителей в Финляндии, то их ответ сводился к хлебу, который проще оттуда получить. Вместе с тем, в правительстве Ухты "есть довольно тонкие политики, которые прикрываются, говоря, что они крестьяне, и тонкую ведут политику за Финляндию". Настроение населения в целом оценено в докладе как колеблющееся, и сделан вывод: "необходимо выслать довольно сильно подготовленного политически работника. В Ухте и прилегающих деревнях большинство говорит на финском языке" [121, л. 59об].

Сонников отчитывался перед политотделом. Пересказывая его донесения, Освенский сообщал, что 20 марта в Ухте был устроен многолюдный митинг, на котором "присутствовали и члены их правительства. Последние стояли за самостоятельное управление и владение лесными богатствами Корелии, некоторые заявляли, что Красная Армия им принесла голодную смерть, так как граница Финляндии закрыта, и на границе у них были большие запасы продовольствия, и они теперь лишаются всего, и что они могли бы лучше устраивать свою жизнь" [121, лл. 18об].

"Члены правительства, - продолжал пересказ Освенский, - пользуются известным доверием масс. Бывшие в Корельском временном правительстве представители Финляндии при появлении Красной Армии бежали в Финляндию. Вечером 20 марта был организован волостной военный ревком из 5 лиц - трое из местного населения, один из Головного отряда 168 полка и вошёл организатор Подива Сонников" [121, л. 18об].

Как видим, классовое чутьё не подводит политработников. Они находят, что реальная обстановка далека от того "национального единства", в котором уверяют авторы "заявления Гошкоева".

Друлле отправил Гошкоева вместе с его заявлением в штадив, а оттуда через день пришла бумага, подписанная начальником особого отделения 1-й дивизии М. Шафранским (приводится полностью): "Комиссару 56 бригады. Настоящим сообщаю для сведения, что гражданин ГОШКОЕВ Николай, делегированный Ухтинской Республикой, Особотделением ВЧК при 1-й Стрелковой Дивизии арестован за деятельность в рядах белых войск и, как перебежчик от красных; о чем прошу поставить в известность Ухтинское правительство" [последняя фраза, вычеркнутая самим Шафранским, ещё раз наглядно иллюстрирует отсутствие "верхних" указаний относительно "Ухтинской республики" - А.А.] [157, л. 395].

Интересно, что и финская пресса, не уточняя, каким образом Гошкоев оказался в Ухте, называла его "бывшим русским большевистским комиссаром", попавшим в плен под Олонцом [175, s. 1; 176, s. 2].

Выходит, что генерал Клюев недооценил Гошкоева, назвав его "человеком двойственным". Он оказался "тройственным".

Скорее всего, по дороге в Медвежью Гору (или Петрозаводск) кто-то опознал Гошкоева (очень может быть, что это были его бывшие подчинённые "тизенгаузенцы", примерно в это же время перемещавшиеся на юг). Соответственно Гошкоев мгновенно перестал быть "представителем".

Тем не менее, сигнал о продовольственной проблеме, полученный или из заявления Гошкоева или из донесения Собецкого (или из обоих источников сразу), был воспринят. И проблему начали решать. Но не так, как рассчитывала Тоймикунта - сначала вывод войск, затем возобновление поставок из Финляндии, а с помощью организации завоза с востока [121, л. 17об].

С учётом анализа визита "Ерке-Арво", у нас не должно возникать удивления командирование именно Гошкоева, "повороты судьбы" которого были известны даже финским газетам. Очевидно, замысел в том и состоял, чтобы "представитель Корельского временного правительства" повёз в Кемь заявление и... исчез. Но что заставило самого Гошкоева отправиться в путь? Он что же не понимал, что с таким "послужным списком" в красноармейских штабах ему делать нечего?

Понятно, что усилия, направленные "наружу" (и требования Холсти и "миссия" Гошкоева), сами по себе, без решительных действий на третьем, "внутреннем" направлении, мало что значили. Поэтому сосредоточим теперь своё внимание на человеке, прибывшем в Вокнаволок.

Это был Василий Андреевич Кондратьев ⁸⁷, более известный под фамилией Кеюняс (Keynäs) ⁸⁸, один из лидеров "карельских активистов", привлечённых к разведывательной деятельности (наряду с Пааво Ахава-старшим) [57, с. 186-187], убеждённый антикоммунист, человек целеустремлённый и энергичный.

В феврале 1921 г., то есть меньше чем через год после описываемых событий, Кеюняс записал воспоминания о своей поездке в Ухту на съезд, которые дважды публиковались в изданиях КПО - к 20-летнему юбилею событий в начале военного 1940 года [184; 185] и в постсоветском 1992 году [178; 186; 187].

Первый же абзац мемуаров впечатляет своей информативностью.

"15 марта я отправился в качестве представителя Ребольской волости прямиком через глушь в направлении Ухты. От Ребол были, правда, избраны другие представители, но они по тем или иным причинам не смогли пойти, и когда обратились ко мне, и когда в Хельсинки Восточно-Карельский исполнительный комитет дал согласие на путешествие заведующего семинарии во время перерыва в занятиях, я был готов отправиться в надежде, что смогу сделать что-то на благо карельского дела" [178, s. 56].

То есть, Восточно-Карельский исполнительный комитет (Itä-Karjalan toimituskunta) заблаговременно начал готовить надёжного человека для подстраховки Ухтинского съезда, придумав ему статус "представителя Ребольской волости" (Кеюняс настолько подробно объясняет, что были "избраны другие представители", которые "не смогли пойти", что выдаёт своё "самовыдвижение"). Заметим, что оккупированную Ребольскую волость Финляндия уже считала "своей" и не относила к числу волостей, в которых необходимо вести борьбу за "Свободную самостоятельную Карелию". То есть на Ухтинском съезде представителям этой волости делать было нечего - это не их мероприятие. Но кому известны такие тонкости? Тем более что положение Ребольской волости (как и Поросозерской) после падения Северной области потеряло былую определённость.

К вечеру 19 марта Кеюняс добрался до Вокнаволока, на полусутки разминувшись с ухтинскими беглецами. Оттуда он связался по телефону через Раате с Суомуссалми (административным центром одноимённой приграничной коммуны) и узнал, "что туда пришли, кроме финнов, бывших в Карелии, также и делегаты, выбранные на карельский съезд представителей волостей в Финляндии. Никто из них всё равно из-за неопределённости ситуации не намеревается пересекать границу Карелии. Мне было предложено поехать в Ухту вместо них". Затем Кеюняс позвонил в Ухту и узнал от членов Тоймикунты "что в село пришли 200 большевиков, глава которых, комиссар Александров, гарантировал, что съезд представителей волостей можно спокойно проводить, и что никого не тронут. Здесь также была сочтена необходимой моя поездка в Ухту" [178, s. 58].

Ночью Кеюняс позвонил за кордон ещё раз, предварительно отключив ухтинскую линию во избежание прослушивания, и "выяснил, как в общих чертах спланирован съезд представителей волостей, какие важнейшие дела надлежит там решить и т. д." [178, s. 58].

"Я решил, - вспоминал Кеюняс явно не без рисовки, - не смотря ни на что, отправиться в Ухту. Я знал, что передовых сил на съезде представителей волостей не хватает, и поэтому понимал, что в моих скромных силах есть нужда. Я не считал эту поездку рискованной для себя, потому что я карел по происхождению, представитель карельской волости; я работал до сих пор в основном только в области культурного и народного просвещения" [178, s. 58]. ("Легенда", что и говорить, получилась на все случаи жизни. Житель территории с неопределённым статутом, сугубо мирной профессии, едет фактически один, то ли на съезд, то ли просто в Ухту по своим мирным учительским делам).

Утром 20 марта Кеюняс выехал в Ухту вместе со своим отцом, по аттестации сына "осведомленным и давним энтузиастом карельского дела" [186, s. 94] в качестве фотографа. На подъезде к Ухте им встретилась команда пешей разведки, выдвинувшаяся в Вокнаволок: "Комиссар отряда строго спросил мои документы. Я дал ему финноязычный мандат Ребольской волости. Просмотрев его некоторое время, он выкрикнул: «Кто такой?» Я сказал по-фински, что иду на ухтинский съезд представителей волостей. Он довольно долго рассматривал мою шубу, возможно, потому что она была лучше его. Всё же он ничего не сказал, а отдал мандат обратно и велел мне ехать дальше" [178, s. 58].

Владелец приличной шубы, видимо, заранее просчитал, что знанием русского языка козырять не следует, чтобы не быть принятым за белогвардейца. Очевидно, в составе команды был переводчик (кто-то из партизан), во всяком случае, начальник команды Пётр Морозов ("комиссар отряда"), имевший указания Александрова пропускать всех, кто "на съезд", смог понять цель поездки Кеюняса.

По прибытии в Ухту, Кеюняс направился "прямиком к зданию семинарии, в котором размещалась канцелярия Тоймикунты". Здесь его ждали, поскольку ситуация была "отнюдь не радостной". "Получилось так, - пояснял Кеюняс, - что все составленные для съезда представителей волостей письменные доклады, отчёты, приветствие и т. д. в спешке были увезены в Финляндию [Ну и ну! Тоймикунта не контролирует даже собственные документы - А.А.], что большевики в селе уже начали мощную агитационную работу, что они собираются использовать все свои усилия для воздействия на исход съезда представителей волостей, состоящего в большинстве своём из слабых делегатов [то есть имеющих свои взгляды на будущее, отличные от взглядов "карельских активистов" - А.А.]" [178, s. 58].

Тем не менее, Кеюняс решительно приступил к работе "на благо карельского дела".

Тем временем, в красноармейских штабах вызревало масштабное мероприятие.

13 марта командарм-6 получил директиву Главкома следующего содержания: "Завершение боевых действий на архангельском направлении и развитие таковых на мурманском, в связи с невыясненной позицией, занимаемой в настоящее время Финляндией, делают для 6 армии важнейшим операционным направлением мурманское с обеспечением его со стороны финляндской границы. Ввиду изложенного приказываю представить мне ваши соображения по развертыванию частей армии и их ближайших задачах на мурманском направлении..." (№1429/оп/134/ш от 13 марта, 2 ч 30 м) [53, с. 360]. Предлагалась, в общем-то, логичная вещь: оставив под Архангельском минимум войск, освободившиеся силы направить на укрепление всей приграничной полосы от Ладоги до Ледовитого океана.

15 марта Самойло прислал свои соображения, суть которых сводилась к тому, что 1-я дивизия уплотняла свои ряды на севере, отдавая южный участок частям 54-й и 18-й дивизий. При этом 56-я бригада выводилась в армейский резерв (№ 01136 от 15 марта) [145, лл. 17-18]. В принципе, это тоже было логично. Раз есть "свои" силы, нужно в первую очередь использовать их, а 56-я бригада - "чужая", вероятно, её придётся возвращать... Командарм-6 так же оценил длительность мероприятия, указав, что задуманная по всему мурманскому направлению перегруппировка "потребует не менее полутора месяцев" [145, л. 18], то есть продлиться как минимум до начала мая, если начинать немедленно...

И тут остаётся только развести руками... Месяц назад, 14 февраля, представляя Главкому свои соображения о действиях на том же мурманском направлении против войск Северной области, тот же Самойло учитывал временные ограничения, накладываемые весенней распутицей, "которая ожидается в последних числах марта" (имелась в виду широта Сороки - Сумского Посада) [17, лл. 44-45]. А что же теперь? Раз нет боевых действий, то и бездорожье отменяется?..

Главком пренебрежения "оврагами" в соображениях командарма-6 не заметил и, уточнив кое-что по дивизионным участкам, в целом согласился с предложенным планом: "Распоряжение по выполнению указанной группировки можете отдавать немедленно, имея в виду возможно короткий срок" (№ 1503/оп/143/ш от 16 марта) [145, лл. 19-20].

17 марта Самойло через Бобова довёл стратегическую концепцию до Борзаковского "как исходные данные", определив 1-й дивизии участок от Ледовитого океана до Парандово, и запросил соображения начдива, которые, как и замысел, должны были "держаться безусловно [в] секрете" [134, лл. 34об-35]. Тот в свою очередь сочинил хитроумный план, целью которого было достичь следующего расположения сил: на севере - 2-я бригада (от Александровска ⁸⁹ до ст. Имандра), в центре - 3-я (от Имандры до Гридино) и на юге - 1-я (от Гридино до Парандово) (№ 309/п от 17 марта, 16 ч 45 м) [128, л. 48].

Согласно этому плану, Тюрин должен был получить в своё распоряжение из 1-й бригады 6-й финский полк и 3-й батальон 2-го полка и сменить ими 168-й и 167-й полки соответственно. После чего комбриг-56 должен был передать Кемский участок (ухтинское направление) комбригу-1, а Керетский (керетское и ковдозерское направления) - комбригу-3. Освободившееся управление 56-й бригады, 168-й и 167-й полки перемещались в резерв в район Сегежи - Повенеца, где к ним присоединялся 166-й полк, до сих пор находившийся в подчинении 1-й бригады (см. рис. 7) [188, лл. 2-3].