Предисловие редактора второго издания

Почти 23 года тому назад, 30 мая 1992 г., районная газета "Новости Калевалы" начала публикацию военных воспоминаний полковника в отставке И.Д. Кирина. Мемуары предваряла биографическая справка об авторе:

По словам С.В. Кондратьева, тогдашнего (и, кстати сказать, нынешнего) главного редактора "Новостей Калевалы", заочное знакомство с И.Д. Кириным состоялось "после одного из его писем в редакцию с воспоминаниями о войне". Редактор по достоинству оценил пробный материал, и, таким образом, автор счастливо нашёл издателя.

Сам по себе факт выхода воспоминаний в свет затмевает все прочие издержки, но в то же время о них нельзя не сказать. Представьте себе полноценную книгу (обычный формат, объём - около 330 страниц), публиковавшуюся в течение трёх с четвертью лет порциями по 2,5 страницы (всего 138 фрагментов!). Конечно, никакого цельного впечатления о произведении у читателя сложиться не могло. Да и время публикации (1992-95 гг.), скажем так, отнюдь не благоприятствовало восприятию мемуарной литературы, к тому же в "многосерийном" варианте. Газета, тем не менее, с честью выполнила свою культурно-просветительскую миссию, доведя публикацию до конца в условиях выживания "на грани" (а порой и "за гранью" - с августа по декабрь 1994 г. "Новости Калевалы" не выходили вообще).

Думается, что сегодня - самое время для переиздания воспоминаний И.Д. Кирина. Книга фронтовика должна быть не просто доступна, а легко доступна читателю.

Иван Дмитриевич работал над мемуарами, как и воевал - "не ради славы, ради жизни на земле", следуя принципу, который сформулировал в одной из своих статей: "ни у одного ветерана <...> не должно быть ни тени сомнения в том, что поведать о войне устно или письменно, его святой долг перед погибшими, перед собой и перед теми, кто просит рассказать, чья жизнь только начинается. У памяти людской назначение - творить, только без назидания - так быстрей дойдёт до ума и сердца внука и правнука. Благородное, нужное дело".

Идея написания возникла, вероятно, ещё во время войны, а возможность реализации - с уходом в отставку. Иван Дмитриевич как старший офицер, очевидно, имел необходимый по тем временам допуск в архивы и не преминул воспользоваться такой возможностью для работы над воспоминаниями. Читатель, безусловно, отметит "вкрапления" архивных документов, органично дополняющих повествование и придающих ему контекстный объём. Но главное, конечно, - "вид изнутри", реальные боевые действия и реальные люди в этих обстоятельствах... Мне кажется, что Иван Дмитриевич не только прекрасно справился с задачей "поведать о войне" и вывел из исторической "тени" события на Ухтинском направлении, но и местами, быть может сам того не желая, вышел за рамки сдержанного мемуарного жанра в яркую, щемящую "лейтенантскую прозу".

Во избежание недоразумений, наверное, стоит отметить, что Калевала в заглавии книги - не название райцентра (до 1963 г. - Ухта) и даже не название района (Ухтинский район был переименован в район Калевалы в 1935 г.). Калевала здесь - имя страны, в которой жили герои одноимённого карельского народного эпоса, символ славного прошлого, которое советские солдаты защищают наряду с настоящим и будущим.

Публикуемый текст практически полностью идентичен первому, газетному изданию. Были исправлены стилистические неточности, замеченные опечатки и развёрнуты военные сокращения. Некоторые крупные главы разбиты на более мелкие логические фрагменты с присвоением им новых названий. Все вмешательства в авторский текст заключены в квадратные скобки.

Публикация дополнена картами, составленными на основании авторских описаний (при этом следует иметь в виду, что карты всего лишь иллюстрируют текст и не являются результатом военно-исторических исследований). Кроме того, добавлен указатель имён, составленный на основе материалов ЭБД "Подвиг народа" и ОБД Мемориал (разумеется, сведения удалось найти далеко не о каждом), а также указатель географических названий.

Я уверен не только в том, что не за горами третье издание воспоминаний И.Д. Кирина (в нормальном, бумажном виде), но и в том, что эта книга будет включена в список литературы, обязательной для прочтения калевальскими школьниками.

В заключение хочется выразить глубокую признательность сотрудникам Российской государственной библиотеки, Центральной районной библиотеки имени А. Перттунена (пос. Калевала), а также лично А.В. Туоми, С.В. Кондратьеву и А.Р. Егорову, без помощи которых настоящая публикация была бы невозможна.

А. Афиногенов

Молодые лейтенанты, только что окончившие Лепельское военное училище, в июне 1941 года добирались к месту своего назначения в одно из соединений Ленинградского военного округа. В той группе был и я. В Ленинграде мы сделали остановку и, воспользовавшись любезностью сотрудника экскурсионного бюро (родственника одного из лейтенантов), два дня, имевшиеся в нашем распоряжении, организованно посещали достопримечательные места этого поистине красавца города-музея. Остались неизгладимые впечатления.

В ночь на 20 июня мы вновь сели в поезд и поехали на север до станции Кемь. Ребята, намаявшиеся на экскурсиях, завалились на полки вагона. Мне не спалось. В начале пути перед моим мысленным взором проплывали величественные Петровский, Екатерининский и Павловский дворцы с их неповторимыми парками и фонтанами, шедевры Эрмитажа и Русского музея, Исаакиевский и Казанский соборы и, конечно же, "Кумир на бронзовом коне". Потом внимание переключилось на то, что было видно из окна вагона в ту белую северную ночь. А там вдоль дороги медленно проплывали лес, озёра и серые причудливые гранитные скалы.

Отвернувшись от окна и прислонившись к стенке вагона, я под мерный стук колес уснул. [21 июня] Пробудился от звонкого голоса проводницы:

- Товарищи лейтенанты, станция Кемь! Станция Кемь! Из-за опоздания поезда стоянка сокращается. Собирайтесь побыстрее и ничего не забывайте!..

Мы быстро вышли на платформу. Поезд действительно тут же медленно тронулся вперёд. Симпатичная проводница, стоя на ступеньке вагона, любезно помахивала рукой.

Вскоре к нашей группе подошёл младший лейтенант и представился. Это был встречающий от полка - командир взвода полковой разведки Фомкин. С ним вступил в разговор старший нашей группы лейтенант Бетлий. Подошла другая группа молодых лейтенантов, ехавших в другом вагоне. Они были выпускниками другого училища, но ехали в тот же полк, куда и мы. Началось знакомство. Среди новеньких мне хорошо запомнилась однофамильцы Иван и Александр Родины и третий - Семёнов. С одним из Родиных, моим тезкой Иваном, статным и бравым, с приятными чертами лица, у меня завязался дружеский разговор. Семёнов, заложив руки за поясницу, стоял в стороне и изучающе посматривал на всех нас. Он был низкого роста, с бледным скучным лицом, но жёсткими глазами.

- Что-то у этого парня слишком много официальщины? - спросил я.

- Это наш Саша. Он всегда такой. У него в голове - дважды два четыре, плюс три в уме, - улыбаясь, ответил Родин.

Тогда мы, стоя на платформе, не знали, что уже завтра все трое в одной "упряжке" долго будем вместе шагать по огненным дорогам войны.

Младший лейтенант Фомкин, очевидно обговорив все вопросы с лейтенантом Бетлием, улыбаясь, объявил:

- Мы сейчас находимся в столице нашей 54 стрелковой дивизии - в городе Кемь. Отсюда поедем в столицу нашего родного 118 стрелкового полка в посёлок Ухту - центр Калевальского района.

- Это далеко отсюда? - спросил один из лейтенантов.

- Двести километров. Там родились древние сказания, песни о подвигах и приключениях героев сказочной страны "Калевала". А поют здесь песни, особенно старики, - заслушаешься. Как видите, мы будем служить в историческом, прекрасном месте.

- А что представляет собой Ухта? - спросил тот же лейтенант.

- Об Ухте расскажу потом. А сейчас, пока наша машина вернётся с заправки из штаба дивизии, проведём маленькую экскурсию здесь.

На высоте с огромными каменными плитами лишь кое-где в расщелинах росли чахлые берёзки. Перед нами лежал город с серыми деревянными постройками и дощатыми тротуарами. На общем сером фоне выделялось несколько каменных зданий и высокие фермы железнодорожного моста через реку Кемь.

- Перед вами весь город, как на ладони, - начал рассказ Фомкин. - В городе около 15 тысяч жителей. Здесь имеется крупный лесопильный завод. Сохранился один из лучших памятников русского деревянного зодчества - Успенский собор. Ему уже более двухсот лет. Там, на востоке, - Фомкин показал рукой, - в десяти-двенадцати километрах отсюда начинается Онежская Губа, а далее - Белое море. Но нам не повезло: сегодня стоит дымка. В хорошую погоду в бинокль можно увидеть Соловецкие острова. Я был там.

- А за какие грехи вы туда угодили? - скороговоркой спросил всё тот же любознательный лейтенант.

На высоте взорвался смех. Фомкин, взглянув на лейтенанта и, очевидно, поняв его неосведомлённость о Соловецких островах, пояснил:

- Был там не в ссылке, а на экскурсии. Лет четыреста назад на островах долгое время функционировал монастырь. А потом он стал местом ссылки для людей, неугодных царям. После революции там организовали музей древнерусского зодчества. Острова стали прекрасным уголком для отдыха. Их по праву называют Зелёной жемчужиной Белого моря.

- Теперь всё понятно, - отозвался лейтенант.

- И грустную песню об этих островах - "Соловки вы, Соловки - дальняя дорожка" - тоже сложили при царизме, - продолжал Фомкин. - Правда, иногда подвыпившие старики поют её и сейчас.

- А сколько там этих Соловецких островов? - спросил кто-то ещё.

- По-моему, три, - неопределённо ответил Фомкин и продолжил: - Лес на островах - красотища. А озёра голубые-голубые и все соединены каналами. Стены монастыря построены из камней-валунов. Их туда принёс ледник.

Младший лейтенант сообщил нам много других интересных сведений, но я их запамятовал.

Выехав за город и взяв курс на Ухту, мы поначалу говорили о том, о сём, но вскоре перешли к обсуждению: будет война или нет? Спорили горячо и долго. За полемикой мы тогда не заметили, как преодолели большой путь. Наша машина, не дойдя до населённого пункта, свернула направо и медленно покатилась по пыльной лесной дороге. Младший лейтенант Фомкин, открыв дверцу кабины и встав на подножку, пояснил:

- Впереди слева - наша столица Ухта. Прямо перед нами - Чикша. Там наш штаб полка.

Мы с любопытством приподнялись со скамеек и стали смотреть на удивительно красочный пейзаж вокруг Ухты. Синева поросших хвойными лесами сопок перемежалась с небольшими изумрудными полянками и лугами. Красиво смотрелся деревянный посёлок, стоявший на берегу величественного голубого озера Среднее Куйтто, обрамлённого лесом. Кто-то бросил:

- В таких красивых местах, надо полагать, есть и красивые девушки...

- Голодной куме хлеб на уме, - ответил Родин.

В кузове грохнули смехом.

- Итак, мы прибыли в полк, - сообщил младший лейтенант Фомкин. - Вещи сложить у входа в штаб. Я доложу начальнику штаба полка о вашем прибытии.

Сложив вещи, прохаживаясь в тени вдоль длинной стены дома, разминали ноги. В одно из окошек на нас с любопытством и застенчивыми привлекательными улыбками посматривали две девушки. Но их пока многие товарищи не замечали и поглядывали на солнце и часы: желудки напоминали об обеденном времени.

Из двери штаба появился младший лейтенант и, разделив нас на две группы, одной велел остаться на месте, ждать вызова начальника штаба полка, а второй предложил идти в столовую. Я попал во вторую.

После обеда мы с весёлым настроением пошли в штаб. По дороге встретились наши товарищи, которые побывали на беседе у начальника штаба полка и, получив назначение, шли на обед.

- Какие вопросы задаёт начальник штаба? - спросил кто-то из нашей группы.

- Разные, - неопределённо ответили нам.

Подошла моя очередь. На ходу поправил ремень, одёрнул гимнастерку. Вошёл в кабинет. Представился.

Начальник штаба полка майор Исаков, уже немолодой человек, вышел из-за стола, подал мне руку, посмотрел в глаза и предложил сесть. Выждав, пока он вернулся за свой стол и сел, присел и я. Майор раскрыл моё личное дело и углубился в чтение.

На душе у меня было неспокойно, хотя я точно знал, что "меньше взвода не дадут, дальше Ухты не пошлют". Прочитав моё личное дело, начальник штаба заговорил:

- У нас в полку нет начальника физической подготовки. В вашей аттестации написано, что вы отличный стрелок и спортсмен. Вы любите физическую подготовку?

- Спорт я люблю, но готовился стать командиром взвода.

Майор, посмотрев на меня, произнёс:

- Должность физрука полка выше, чем должность командира взвода.

- Я знаю это, но я не знаком с работой физрука.

Майор, барабаня пальцами по настольному стеклу, внимательно посмотрел на меня. Видимо, он не очень был доволен моим ответом или, напротив, моя откровенность и прямота ему понравились. Я тоже посмотрел ему в глаза и добавил:

- Лучше браться за то дело, которое умеешь делать.

- Вы, лейтенант, полагаете, что взвод для вас уже познанное дело?

Я мгновенно почувствовал, как кровь хлынула и обожгла моё лицо.

- Конечно, работа командира взвода для вас более знакома, но только знакома, а не освоена. Ну, хорошо. Мы к этому вопросу можем вернуться потом. Сейчас вы назначаетесь командиром первого взвода четвёртой стрелковой роты. Командир роты лейтенант Погасов награждён за боевые дела в финскую кампанию. Командир батальона - старший лейтенант Хохлов. У вас есть ко мне вопросы?

- Вопросов нет!

Майор встал и вышел из-за стола. Я тоже встал. Он подал руку и тихо произнёс:

- Желаю вам хорошей службы, счастливой дороги... Пусть зайдёт следующий.

...Индивидуальный прием окончился. Майор открыл дверь кабинета и распорядился:

- Всех прибывших пригласите в тактический класс.

Мы вышли из приёмной на улицу. Со стороны столовой к штабу подходило несколько наших лейтенантов, в там числе Пономарёв. Он, жестикулируя, восхищался:

- Ох, какая девушка! Беленькая, пухленькая, сочная, как персик...

- Товарищи, прошу всех зайти в тактический класс! - известил младший лейтенант и пошёл по коридору.

Мы последовали за ним.

Беседа в тактическом классе была непродолжительной. Майор, стоя у стола, сказал:

- Я кратко познакомился с каждым из вас. Вы все успешно окончили военное училище, но настоящей школой для вас будет наш полк и леса, которые нас окружают. Лес - именно то место, где можно развернуться во всю силу, испробовать характер, закалить волю. Я уверен, что наш 118 стрелковый полк 54 стрелковой дивизии вам понравится, у него славные боевые традиции, он с честью преодолел огромные трудности в финскую войну, будучи продолжительное время в окружении. У нас много прекрасных командиров, награждённых орденами и медалями. Полком командует подполковник Рассохин, а дивизией генерал-майор Панин.

В класс вошел дежурный по полку и что-то на ухо сообщил майору.

- У меня, товарищи, сейчас нет времени подробнее рассказать вам о боевом пути полка, - продолжил майор. - Сейчас вам надлежит немедленно явиться в свои подразделения и сегодня же принять взводы. Подчёркиваю, сегодня же. Желаю всем доброго здоровья и хорошей службы. До свидания!

Майор, чем-то озабоченный, торопливо покинул класс.

На улице у штаба тот же младший лейтенант сообщил нам:

- Сейчас пройдём все в полковую школу. Там хотели вас разместить на ночлег, ну а теперь там лишь разберёмся, как добраться до подразделений.

В полковой школе нас встретил симпатичный, гостеприимный лейтенант Чаплынский и столь же приятный старшина полковой школы старший сержант сверхсрочной службы Бондарь.

Фенота, Пономарёв, Солодухо, [Иван] Родин и я получили команду выехать во 2-й батальон, который находился на строительстве посадочной площадки для самолётов, в 10-12 километрах от штаба.

- Вам поможет добраться туда на машине старший сержант Бондарь, - сказал лейтенант Чаплынский, - он здесь все входы и выходы знает.

Тогда я не мог и предполагать, что мы с Бондарем скоро будем в одном взводе. Этот человек, часто употреблявший словечко "паразит", в первые минуты знакомства показался мне каким-то наигранно весёлым. На самом же деле, как потом я узнал, он по своей природе - неутомимый весельчак с украинским юмором, с большой душевной щедростью.

...Машина бойко шла по лесной дороге. Солнце словно скользило по горизонту и лишь на непродолжительное время пряталось за сопки, покрытые лесом, и становилось темнее. Но вскоре оно вновь медленно выползало огромным багровым шаром. Прекрасное зрелище. Душа наполнялась гордостью за огромные, разнообразные, удивительные просторы Великой Родины.

Показался палаточный лагерь. Здесь мы узнали, что уже проведён отбой, личный состав отдыхал, и лишь дневальные бодрствовали. Один из дневальных показал нам расположение рот в лагере, и мы, попрощавшись с Бондарем, быстро разошлись по своим подразделениям. Фенота, Пономарёв и я зашли в палатку, в которой располагался старшина нашей четвёртой роты. Там же находились помощники командиров взводов. Все они встали. Старшина роты представился и сообщил, что он отдаёт указания на завтрашний воскресный день, который объявлен рабочим днем, и пояснил:

- Вчера приезжали лётчики, очень просили ускорить подготовку посадочной площадки. Командир полка приказал работать в выходные дни. Завтра подъём в пять часов. Мы вечером узнали о вашем приезде и оборудовали для вас палатку. Она стоит рядом с оружейной палаткой.

- Нам начальник штаба полка приказал сегодня же принять взводы, - сообщил я старшине.

- Люди уже спят. Командир роты тоже. Пятнадцать минут назад был объявлен отбой, - ответил старшина и развёл руками.

- Утро вечера мудренее. Примем взводы завтра, - предложил Пономарёв.

- В первый же день и не выполнить первое же указание - нехорошо, - засомневался Фенота.

- А вы сейчас примите взводы по списку. У помкомвзводов есть списки личного состава, - предложил старшина.

- Это уже какой-то выход из положения, - согласился я.

[22 июня] Нас разбудили рано утром. Быстро позавтракав, мы стали в строй.

Батальон шёл по пыльной дороге. Все молодые лейтенанты молча шли вслед за командиром 4-й стрелковой роты. Впереди ехал комбат. Он сидел в седле как-то боком, небрежно, без головного убора - фуражку держал в руке. Когда колонна прошла метров пятьсот, на дороге показался мчавшийся нам навстречу всадник. Не доехав несколько метров до комбата, всадник, резко осадив коня, спрыгнул, торопливо вытащил из кармана гимнастёрки пакет и передал его в руки Хохлову.

Тот разорвал конверт, достал из него свёрнутый лист бумаги, заглянул в конверт, а затем неспеша развернул лист бумаги и стал читать. Вдруг он порывисто надел фуражку на голову, соскочил с коня и выкрикнул:

- Командиров рот и взводов в голову колонны!

Эта команда несколько раз прозвучала над колонной. Комбат, прохаживаясь по обочине дороги, снова поднимал своими короткими крепкими руками лист бумаги к глазам, видно было, что он нервничал...

Собрались командиры рот и взводов. Комбат быстрыми шагами направился к нам. Бросив взгляд выше наших голов, он объявил:

- Товарищи командиры, война! Фашистская Германия напала на Советский Союз!

Комбат хотел сказать ещё что-то, но, видимо, не нашёл слов. Кругом воцарилась мёртвая тишина. Затем он поднял лист бумаги, взглянул на него, словно убеждаясь в правильности сказанного, и стал свёртывать лист. До нас донёсся шелест бумаги.

- Батальон, кру-гом! В лагерь, бегом марш! - скомандовал комбат.

Люди в строю бежали быстро, молча, слышен был лишь топот сапог, звучавший в ушах: "Вой-на! Вой-на! Вой-на!".

Командир батальона проскакал галопом мимо нас вперёд - в направлении лагеря. Из-под копыт коня доносилось: "На войну! На войну! На войну!".

"Какая же война, если я во взводе не знаю ни одного человека! Да и меня ни бойцы, ни командиры тоже не знают! Нет, тут что-то не то! Не напутал ли тот, кто направил комбату пакет?" - закрадывалось сомнение в мою душу. "А может быть это всего-навсего учебная тревога?" - промелькнула мысль. Зло брало за потерю двух суток в Ленинграде. "Нашли время, когда гулять!" - упрекнул я себя.

Вот мы уже у палаточного лагеря. Люди забегали: начали свёртывать палатки, что-то грузить на повозки...

- В ружьё! - на ходу выкрикнул наш командир роты. Все бросились к оружейной палатке. - Оружие разобрать повзводно! - добавил он.

Разобрав оружие и взяв свои вещи из палатки, мы тут же стали строиться в колонну. К строю подошёл комбат и, увидев у нас чемоданы, распорядился:

- Вновь прибывшим командирам написать домашние адреса и положить их в чемоданы. Их оставить у палатки-столовой. С собой взять полевые сумки, планшетки, пару чистого белья, полотенце.

Исполнив приказание, мы налегке стали в строй. Командир батальона несколько раз повторил:

- Ничего не забыть, ничего не оставить, бумаги собрать и сжечь!

Эти стандартные указания мы слышали и раньше в училище при построениях после привалов на маршах, после занятий в поле... Сейчас хотелось услышать что-то другое, более важное... Но я не знал, что конкретно хотел бы услышать, а комбат и командир роты, очевидно, не находили того, что ещё можно добавить к объявленному ёмкому слову "война!". Все и всё делали, в основном, молча, быстро, чувствовалась у каждого внутренняя тревога, но, безусловно, не осознанная до конца. В сознании витали разные мысли, но самая навязчивая из них: повесить Гитлера и Риббентропа на одном дереве за одно и то же место.

Комбат подозвал к себе нашего командира роты, что-то сказал ему и почти бегом пошёл к своей палатке, где стоял его конь. Вернувшийся к нам командир роты сообщил: "Идём к границе. Боеприпасы и всё остальное имущество получим в пути...".

В начале нашего движения к границе роты шли молча. Вскоре мимо нас проскакал комбат.

Мы шли по той же дороге, по которой вчера вечером ехали на машине в лагерь. Но шли уже с другой целью, другим настроением, с другими мыслями, с другими чувствами. Неожиданно всё перевернулось, закружилось и завитала кручинушка... В моей голове пока не сложилось ничего осознанного, цельного и определённого. Витала смесь патриотизма, оскорблённости, желаний, предчувствий, элементов романтики, где-то на короткие мгновения всплывала и небольшая надежда: "А может быть, кто-то остановит войну?..".

Всё чаще я стал оборачиваться назад и смотреть на строй роты. Это же делали лейтенанты Пономарёв и Фенота. Видимо, всех нас волновала мысль: "А как чувствуют себя бойцы? О чём они думают в эти минуты?".

Командир роты обернулся и приказал:

- Запевала, песню!

Запевала роты словно давно ждал эту команду. Он тут же запел и запел то, что надо было сейчас. Вся рота дружно подхватила припев:

После припева, исполненного нашей ротой, до нас донеслись слова песни, которую пела пятая рота:

Песни отвлекли нас от размышлений о войне. К лучшему это или к худшему - я об этом в тот момент не думал и продолжал петь вместе с другими.

Вдруг командир роты, порывисто развернувшись, тревожно выкрикнул:

- Прекратить песню! На-пра-во! В лес, бегом марш!

Все рванулись в лес. И только здесь, идя параллельно дороге, мы увидели из-за крон деревьев летящий самолёт. Командир роты, глядя на самолёт, произнёс:

- Кажется, тот же, сволочь, который пролетал рано утром. Разведчик!

Мы переглянулись. Об утреннем самолёте мы все трое ничего не слышали. Самолёт летел вдоль дороги, идущей от границы вглубь нашей страны, держал курс на восток, а мы - на запад.

Мы приближались к постоянному месту дислокации полка. У перекрёстка дорог на обочине стоял обоз. На опушке леса скопилось много женщин и детей. Некоторые из них отделились от общей массы и побежали навстречу нам. Впереди бежала белокурая девочка лет пяти в белом коротком платьице, в белых носочках, в сандалиях, держа в руках рыженькую кошечку. До нас стали доноситься тревожные женские и детские голоса: "Вася! Коля! Война! Папа! Папочка, фашисты! Папулька, война!".

Из-за ряда повозок появился лейтенант и тут же властно скомандовал:

- Получить боеприпасы, недостающее оружие и имущество!

Мы увидели у повозок на земле раскупоренные ящики с гранатами и патронами, винтовки СВТ-40, пистолеты ТТ, противогазы, маски и другое имущество. Всё было готово к выдаче и всё было получено быстро. Мы облачились в каски, навешали на себя подсумки, противогазы, лопатки, фляги, плащ-накидки и вещмешки с бельем и сухим пайком "НЗ". Тут же в мой взвод возвратились несколько человек в полном снаряжении из числа откомандированных бойцов, которых я относил к "мёртвым душам", но во взводе не хватало до штата ещё многих красноармейцев и двух сержантов, в том числе помкомвзвода. Между нами бегали заплаканные женщины и дети, прощаясь со своими мужьями и папами, суя им в руки какие-то свёртки. Их тревожные голоса, печальные лица, дрожащие ручонки, хватавшие за шеи и лица своих отцов, хватали и меня за душу...

На опушке леса у дороги стояла старушка. Она одной рукой держалась за дерево, другой опёрлась на колено, часто вздыхала и тихо, как бы только для себя, произносила: "Ох, господи, пришло на землю опять несчастье... человеческое бедствие... Божья Мать, за что же такое наказанье". Несколько глубже в лесу стоял старик. Он подошел к старушке, что-то тихо сказал ей, а затем с улыбкой на лице, глядя в нашу сторону, заговорил так, чтобы мы услышали:

- Ребятки, я пережил три войны. Не горюйте, ребятки. Германцев мы не раз колошматили. Идите и смелее колотите их...

- А мы, дедушка, не горюем, - почти одновременно отозвались несколько бойцов.

- Вот и хорошо. Штыком колите их в брюхо, в брюхо, в нем штык не застревает, а лопатой - под кадычок, под кадычок, - советовал старик, показывая руками.

- Так и будем делать, дедушка, - кто-то ответил серьёзным тоном, и восстановилась тишина.

Старушка тихо плакала, как плачут многие женщины в безутешном горе, стирала согнутым пальцем слёзы со щёк и тут же переносила руку на свою впалую грудь.

Воскресный июньский солнечный день потемнел. Лица бойцов стали сосредоточенными, суровыми. Каски придали им грозный, воинственный вид. Тот же лейтенант, который приказал получить боеприпасы, подал команду: "Батальон, становись!".

В следующий миг из толпы женщин вырвались стоны, вопли и плач детей. Всё это раздирало нам души. "Скорей бы вперёд", - подумал я и спросил командира роты, кто такой этот лейтенант.

- Адъютант старший [начальник штаба - ред.] батальона Батаев, - ответил Погасов.

Прошли Ухту. На её улицах стояло много народа. Слышались выкрики: "Бейте фашистов! Мы вас ждём с победой!". Мальчишки сопровождали наши колонны. Пройдя пять-шесть километров от Ухты, остановились на привал. Комсорг роты, заместитель политрука роты Мазуров (исполнявший обязанности политрука роты, который был в отпуске) предложил провести короткое ротное собрание с повесткой дня: "Задачи личного состава роты на марше и в бою". С докладом выступил командир роты лейтенант Погасов. Доклад продолжался четыре-пять минут. Затем выступили два-три человека, приняли постановление, которое я помню до сих пор. И если не дословно, то очень близко, оно звучало так: "Марш совершить по-суворовски, без единого отстающего. В бой вступить организованно. Всем действовать решительно и смело. Патронов не жалеть. Испепелить врага!".

Марш продолжался. Яркое солнце и поход распарили людей. Пот назойливо лез в глаза. Поступило разрешение расстегнуть вороты гимнастёрок, снять каски и двигаться без головных уборов. Стали встречаться уходящие на восток местные жители. Они вели скот, везли домашние вещи: на повозках, велосипедах, тачках, а некоторые просто несли на плечах и за спиной. На коровах тоже были перемётные сумки с вещами. Следом за коровами на привязи к их хвостам покорно плелись телята. Позади шли женщины с детьми на руках, а дети ростом побольше шли сами, держась за юбки матерей. Девочки несли любимые куклы, мальчики - макеты машин. При встрече с нашими колоннами люди уступали нам дорогу, останавливались на обочинах, старались не задерживать нас. На лицах легко читались горе и усталость. Доносились реплики: "Похлеще бейте фашистов! Не пускайте их в наш тыл". По мягкому произношению слов мы узнавали, что вместе с русскими покидали свои родные места и карелы. Они шли из Корпиярви.

Ночью, а точнее в 3 часа 23 июня, мы вышли к реке Писто. Постановление собрания было выполнено. Полк занял участок обороны по восточному берегу Писто южнее Корпиярви: 1-й стрелковый батальон - справа, 2-й - слева, 3-й - во втором эшелоне. Не теряя времени, все подразделения приступили к производству инженерных работ. Опорный пункт нашего взвода находился на высоком каменистом берегу у порога Тапар [см. карту 1].

В первой половине дня до нас довели вчерашнее выступление Молотова по радио и сообщение Верховного Командования. Из них нам было ясно, что вторые сутки на огромном фронте от Балтийского до Чёрного моря бушует война, идут кровопролитные бои. А севернее, от Балтики до Баренцева моря, войска противника, изготовившись к прыжку, ждали сигнала, чтобы устремиться на Ленинград, Петрозаводск, Мурманск, к Белому морю. Но когда?..

Итак, наш 118-й стрелковый полк приблизился к государственной границе и перешёл, к обороне на реке Писто, а 2-й батальон 81-го стрелкового полка - на реке Войница. Штаб дивизии, 81-й стрелковый полк (без 2-го батальона), 86-й артиллерийский полк, специальные части и подразделения дивизии располагались в Кеми. 337-й стрелковый полк с 491-м гаубичным артиллерийским полком находился на Ребольском направлении. Части получали пополнение и готовились и боевым действиям.

А что в это время делалось в стане противника?

В руки нашего командования во время войны попал дневник офицера войск противника в чине майора, ответственного оперативного работника штаба 3 пехотной дивизии, действовавшей на Ухтинском направлении. Автор систематически делал записи основных событий. Из записей было видно, что вся подготовка к войне против нас проводилась задолго до вероломного нападения фашистской Германии на нашу Родину.

На второй или третий день после занятия нами обороны в роту прибыло пополнение. В мой взвод поступило шесть или семь человек. Все они были призваны из местных жителей, и я хорошо запомнил двух из них: Васильева - жителя Ухты и Богданова, родом из Войницы. У меня вначале было двоякое чувство. Пополнение, конечно, было необходимым, но я сомневался в обученности резервистов военному делу. Однако первое же знакомство с ними рассеяло мои сомнения. Некоторые из них были участниками финской войны, оружие и гранаты знали хорошо, физически крепкие.

- Кто из вас хорошо знает здешнюю местность? - спросил я.

- Все знаем хорошо. Но, пожалуй, лучше всех знают Васильев и Богданов, - ответил один из новичков.

- Кто будет Васильев?

- Это буду я, - мягко, с карельским акцентом ответил Васильев, поднимаясь с земли. На его лице появилось смущение то ли от тех слов, которые высказал о нём боец, то ли по природе он был застенчивым человеком. Ко мне подошёл высокого роста, немного сутуловатый, сухощавый, мускулистый блондин лет тридцати, с правильными, приятными чертами лица и светлыми глазами, источавшими энергию и добро. Правой рукой он держал винтовку у ноги. Я спросил его о семье, о работе до войны. Он говорил коротко и почему-то смущённо. Его мягкий выговор слов, прямые и мягкие взгляды вызвали у меня чувство симпатии к нему. Затем я побеседовал с Богдановым. Передо мной встал плечистый, крепкий, с улыбкой на широком добродушном лице человек - подлинный богатырь из старинных карельских сказок. Из краткого рассказа Богданова о себе я понял, что он с малых лет приучен к самостоятельной жизни и многое умеет делать. До войны служил в пограничных войсках.

Новое пополнение я распределил по отделениям. Богданова назначил связным от взвода и отправил к командиру роты, а Васильева оставил при себе в качестве связного с отделениями. Это моё решение вновь вызвало краску на лице Васильева, и я стал убеждаться в его застенчивости.

Работы на оборонительном рубеже проводились круглосуточно в две смены. Для нас, командиров взводов, этот порядок оказался крайне обременительным. Днём мы старались не только организовывать и контролировать работы, но и лично трудились, а ночью то и дело приходилось вставать и сопровождать проверяющих. Спать было некогда. Однако двухсменная работа улучшила использование инструмента и ускорила отрывку окопов. Все трудились усердно. У многих бойцов руки были в кровяных мозолях, но никто не жаловался. Организовали пошивку варежек из тряпок. В первую очередь обеспечили ими тех, кто трудился ломами и кирками.

Васильев много трудился по оборудованию нашего первого наблюдательного пункта. Работал молча, и всё у него спорилось. В эти первые дни знакомства Васильев выглядел в моих глазах каким-то молчуном. Он был тих, незаметен. Ему были присущи прирожденная мягкость, исполнительность. Одним словом, он казался "однострунным" человеком и эта его струна, как я полагал, пела только труд. Но это было не так. Как-то я шёл с ним на наблюдательный пункт командира роты и посетовал:

- Очень плохо, что здесь кругом лес, лес... Дальше ста метров ничего не видно, а во многих местах и за пятьдесят метров лошадь не увидишь. Да и лес какой-то однообразный.

- Лес у нас очень хороший и разнообразный, - ответил Васильев, как бы извиняясь.

- Но я не вижу разнообразия: сосна, ель и берёза - вот и всё.

- Нет, нет. Пород леса много. Сосна и та у нас разная. Ель - тоже. В нашем лесу ни одной породы на одно лицо нет, - уже горячо доказывал Васильев.

Мы подошли к наблюдательному пункту командира роты. Остановились. Васильев вздохнул и умолк. Я спустился в траншею и направился к командиру роты, стоявшему в выносной ячейке вместе с политруком роты Мищенко, прибывшим из отпуска. Рядом с ними стояли лейтенанты Фенота и Пономарёв.

- Я вас собрал для того, чтобы сообщить вам последние данные с нашей границы, - сказал командир роты. - Пограничники сообщили: противник продолжает концентрировать свои войска у границы. Ночью 29 июня в районе Лонкка замечены перебежки и переползания мелких групп противника через границу. Все эти данные довести до личного состава. Продолжать работы по укреплению обороны.

1 июля 1941 года рано утром мы узнали о том, что противник перешёл государственную границу непосредственно перед нами. Пожар войны забушевал теперь от Баренцева до Чёрного моря.

В этот же день - 1 июля - к району Корпиярви прибыл командир дивизии со своим штабом. Они сразу же приступили к уточнению обстановки. В этот же день командир дивизии отдал боевой приказ, в котором указывалось: "На Ухтинском направлении противник перешёл границу силами до трёх пехотных полков в пунктах: Кирозеро - до батальона, Лонкка - до пехотного полка, Важенваара и Пахомова Ваара - не менее полка с танками. Общее направление наступления всех трёх групп - на Ухту".

118-му стрелковому полку ставилась задача оборонять район Войница, Лашку, Тарасъярви. В направлении Войница - Вокнаволок приказывалось выдвинуть заградотряд в составе стрелковой роты с сапёрным взводом и подготовить для него переправочные средства в северо-западной части Верхнего Куйтто.

81-му стрелковому полку в том же приказе ставилась задача оборонять западный берег реки Войница и район Корпиярви. 1-й стрелковый батальон к 9 часам 2 июля следовало сосредоточить в районе Корпиярви. 3-й стрелковый батальон - вывести в район озера Большое Пертти и выслать от него заградотряд в составе роты к озёрам Белое и Чёрное.

Со 2 и 3 июля к нам в батальон стали поступать не только сводки Совинформбюро с западных и юго-западных участков советско-германского фронта, но и сведения о боевых действиях на Мурманском, Кандалакшском, Кестеньгском, Ухтинском, Ребольском, Петрозаводском и других направлениях. Теперь мы уже узнавали о боевых делах своих однополчан, своих соседей, о их мужестве. В первом же бою у границы в районе Лонкка в составе 3-го стрелкового батальона нашего полка умело действовал стрелковый взвод, которым командовал лейтенант Карабанов. За смелые совместные боевые действия с пограничниками и за нанесение противнику больших потерь лейтенанту Карабанову командование полка объявило благодарность. В эти же дни за хорошую организацию артиллерийского огня благодарность получил младший лейтенант Семик. Совместно с 3-м батальоном действовал небольшой отряд от 81-го стрелкового полка под командованием старшего лейтенанта Подузова, а затем лейтенанта Богатырёва. Отряд действовал смело и умело. Особенно отличился пулемётный взвод под командованием младшего лейтенанта Чарыкова.

Командование нашей дивизии правильно оценивало силы противника по направлениям и его намерения. Не вызывают возражений и задачи частям. Казалось, в приказе всё определённо и ясно. Однако на деле оказалось, что в район Вокнаволока заградотряд выслан не был. 3 июля штаб дивизии направил командиру 118-го стрелкового полка новое распоряжение: "Командир дивизии приказал одним стрелковым батальоном к исходу 3 июля занять населённый пункт Поньгогуба, закрепиться и удерживать его".

Ширина озера Верхнее Куйтто в этом районе - около семисот метров. Казалось, до Поньгогубы рукой подать. Командование батальона приняло решение вести роты на север - к дороге на Войницу и по ней идти в Поньгогубу. Драгоценное время терялось. Точнее, оно уже было потеряно. В район Вокнаволока и южнее, вплоть до самой границы, заградотряды необходимо было выслать раньше, и они во взаимодействии с пограничниками, используя многочисленные межозёрные дефиле, провели бы не один успешный бой и надолго бы задержали продвижение противника. А случилось так, что противник беспрепятственно преодолел этот выгодный для обороны район и без боя 3 июля занял Вокнаволок. Ему до Поньгогубы оставалось пройти около 12-14 километров, а нам - более тридцати. Нетрудно понять ту обстановку, которая создалась для нас. К сожалению, в батальоне не нашлось командира, который предложил бы быстро соорудить плоты и переправить подразделения через озеро Верхнее Куйтто хотя бы одну роту. Она наверняка бы упредила противника в выходе в Поньгогубу, которую он занял 4 июля в 12:00. Правда, мы тогда обо всём этом ничего не знали. Нам было известно лишь, что противник перешел государственную границу, движется на Вокнаволок, а наши пограничники отошли. Однако даже простые расчёты могли ориентировать наше командование о месторасположении противника. Но, видимо, они не проводились. И дела наши пошли вкривь и вкось. Первая же боевая задача и по времени, и по месту не была выполнена.

...Рано утром 4 июля наш батальон, пройдя мимо озера Акко, вышел к дороге, и мы, несмотря на бессонную ночь, бодро зашагали по дороге на Войницу. Вскоре на опушке леса увидели кухни и повозки нашего батальона, которые вчера были отправлены в Поньгогубу. Оказалось, что наш обоз был задержан каким-то командиром штаба дивизии или штаба полка, и ему было приказано возвратиться на прежнее место. Обоз случайно задержался, и это оказалось кстати, иначе он мог бы попасть в руки противника.

В тот момент, когда мы ели кашу из котелков, в роту прибежал связной командира батальона. Он сообщил командиру роты лейтенанту Погасову о вызове его и одного из командиров взводов к комбату. Погасов приказал мне следовать с ним. Отложив еду, мы быстрыми шагами направились вслед за связным. Вскоре услышали голос адъютанта младшего [помощника начальника штаба - ред.] батальона лейтенанта Солодухо: "Быстрей, быстрей сюда!".

На поваленном дереве, сидел комбат. Около него стояли лейтенанты Батаев и Солодухо.

- Ко мне! - властно произнёс Батаев.

Мы подошли.

- Кто у вас пойдет в головную походную заставу?

- Я не знаю, зачем нас вызвали, - ответил Погасов и пожал плечами.

- Вот за этим и вызвали вас, чтобы выслать вперед головную походную заставу.

- В каком составе? - спросил Погасов.

- В составе взвода.

- Ясно. Пойдет первый взвод, которым командует лейтенант Кирин.

- Дайте вашу карту, - потребовал Батаев, обращаясь ко мне.

Я молча вытащил карту из планшетки и протянул Батаеву.

- Садитесь рядом и смотрите на карту.

Я присел на корточки. Комбат продолжал сидеть, не вмешиваясь в наши дела.

- Мы находимся здесь, - показал Батаев, ставя точку на карте, - ваш взвод назначается в головную походную заставу. Пойдете по этой дороге на Войницу, пройдёте её и далее следуйте на Поньгогубу.

Сверив время, Батаев приказал выступить через десять минут.

На обратном пути в роту лейтенант Погасов на ходу высказал пожелания: будьте внимательны, организуйте наблюдение во все стороны. При встрече с противником немедленно докладывайте, захватывайте важный рубеж и удерживайте до нашего подхода.

Советы командира роты тоже носили общий характер, но от их смысла, от тона советов веяло заботой, дружеским духом, и я всё больше проникался чувством уважения к своему ротному.

...Подошли к Войнице. В деревне - ни души. Слева просматривались голубое озеро и дома на противоположном берегу. На южной окраине высокая круглая сопка с тригонометрической вышкой наверху, далее вправо - гряда сопок, покрытых лесом. Усадьбы огорожены жердевыми заборами. За ними зеленели ухоженные растения. Из-за длинного деревянного сарая неожиданно выглянуло квадратное поле размером с полгектара с высокой рожью. Лучи солнца переливались в ней, как в перламутре. Я с любопытством и огромной радостью смотрел на колышущееся крохотное ржаное поле.

Взвод прошёл по дороге, зажатой серыми скалами. Слева за болотом был виден сарай. Место это именовалось на карте Ойнашниеми.

Дорога повернула налево. Густой лес. Маленькие сопки. Вот тут мы и встретились с нашей разведгруппой - полковой разведкой в составе одиннадцати человек во главе с младшим лейтенантом Фомкиным, высланной 30 июня к границе. Разведчики выглядели крайне усталыми.

- Где командир полка? - первым задал вопрос Фомкин.

- Я видел его в последний раз на реке Писто. Где он сейчас, не знаю. Наш батальон идёт сзади.

- Один батальон?

- Да, один.

- А куда идёте?

- В Поньгогубу, - ответил я.

- Там уже противник, - сообщил Фомкин и, посмотрев на часы, добавил: - В 13 часов вошёл и, не задерживаясь, направился сюда, на Войницу. У вас есть закурить?

- Есть, - ответил я и, торопливо подавая пачку папирос, спросил:

- Какие силы у противника?

- Коротко так: впереди до взвода пехоты и четыре танка, - скороговоркой ответил Фомкин, - за ними до роты пехоты и три танка. Дальше идут большие колонны пехоты, а между ними девять или десять танков. Два моих разведчика сидели на деревьях: один насчитал девять, а другой - десять. Противник не идёт, а ползёт, как черепаха. Офицера и трёх солдат ухлопали. Вот и всё. Я пошёл.

- Сообщи комбату или командиру роты, что взвод развернулся здесь, - попросил я.

- Хорошо. Если увижу их.

Я, не раздумывая, подал команду: "Взвод, к бою!". И тут же побежал на вершину небольшой сопки к серому валуну. Рядом со мной бежали [помкомвзвода] Бондарь и Васильев. Прилёг у камня, посмотрел вперёд. Дорога просматривалась метров на пятьсот, вплоть до поворота направо. Оглянулся назад - и здесь дорога просматривалась примерно на столько же. Решил, что место для наблюдательного пункта хорошее: буду видеть и подход противника, и подход наших. Меня в тот момент почему-то больше волновал подход нашего батальона.

Направив Бондаря с дозорным отделением вперёд к повороту дороги с задачей разведки и приказав Васильеву рыть окоп, сам побежал в развернувшиеся на скате сопки отделения для постановки им задач.

Мне очень понравилось, что бойцы, расположившись на местности, сразу же начали окапываться. Все работали малыми лопатами и топориками.

Обежав отделения и поставив задачи, я вернулся на свой наблюдательный пункт. Васильев продолжал рыть окоп. Мне хотелось помочь ему, но у меня не было лопаты. Помню: не сиделось на НП. Очень захотелось сбегать в дозорное отделение, своими глазами посмотреть, что делается впереди. Но тут же вспомнил, что я не назначил наблюдателей и не установил сигнал на открытие огня. Вновь побежал в отделения. Пробегая вдоль фронта, я сообщал командирам отделений и для надёжности всем бойцам: "Огонь открывать по моему выстрелу. Я буду у камня на гребне сопки".

Возвратившись на наблюдательный пункт, поочерёдно посматривал на дорогу - то вперёд, то назад. Но вестей не было ни от дозорного отделения, ни от батальона. На душе было тревожно.

- Товарищ лейтенант, дозор возвращается! - услышал я доклад наблюдателя.

Бросив взгляд вперёд на дорогу, я увидел бегущего Бондаря с поднятой вверх каской, что означало: "Противник идёт...". Тут же бросил взгляд назад: дорога пуста. "Что надо сделать ещё? Что сделать ещё?" - мысленно допрашивал себя, но ответа не находил.

Выскочив из окопа, я побежал навстречу Бондарю. Хотелось быстрее узнать, что они увидели. Бондарь, запыхавшись от быстрого бега, с трудом доложил: "Идут, паразиты, пехота и два танка!".

- Сколько пехоты? - спросил я.

- Человек двадцать впереди танков и небольшая колонна сзади них. Дальше не было видно.

Отдав распоряжение сержанту Кузьмичёву на размещение отделения и подготовку его к бою, сам с Бондарем бросился на наблюдательный пункт с возгласом: "Приготовиться к бою!". И только в этот момент появилась мысль: "Надо подготовить связки гранат для борьбы с танками". Сообщаю эту мысль Бондарю. Он бежит в одно отделение, я в другое, собрали гранаты РГД-33, поднялись на сопку. Я лёг в окоп рядом с Васильевым, Бондарь надёжно залёг за валуном.

- Вяжи по пять гранат и не высовывайся из-за камня, - отдал распоряжение Бондарю.

- А чем их вязать? - приглушённым голосом спросил Бондарь.

Я быстро отстегнул, ремешок от планшетки и, подавая его Бондарю, спросил:

- Брючный ремешок у тебя есть?

- Есть, - ответил Бондарь и в этот же миг заёрзал в окопе Васильев. Он тоже снял с себя ремешок и передал его Бондарю.

Поглядел на дорогу вперёд и назад и не увидел ни противника, ни колонны батальона. Почувствовал гнетущую зловещую тишину. Скосил глаза вправо, увидел бойцов, лежавших в окопах метрах в пятнадцати-двадцати от нас. На их лицах читалось напряжение, губы сжаты, в руках стиснуты винтовки.

- Танки гудят, - прошептал Васильев.

Я напряг слух, затаил дыхание, но никакого гула не уловил.

- Две связки гранат готовы, на третью гранат не хватило, - доложил Бондарь.

- Хорошо. Держи у себя, - ответил я.

- Танки гудят, слышите? - спросил Бондарь.

- Это вам с Васильевым кажется, - ответил я и снова, затаив дыхание, стал прислушиваться. На этот раз и до моего уха дошёл шум моторов, но он, как мне показалось, шёл слева, а не оттуда, откуда мы ждали танки.

- Солдаты, солдаты идут, - прошептал Васильев и нервно зашевелился в окопе.

- Где ты их видишь? - толкнул я Васильева локтем.

- Смотрите, у поворота дороги, идут по опушке леса... - шептал Васильев, направляя ствол винтовки в сторону солдат противника.

Это помогло мне отыскать медленно передвигавшихся солдат, и тут же я обнаружил другую группу, шедшую по правой обочине.

- Танк, танк идёт! - тревожно прошептал Васильев.

- Ползёт, паразит, - донеслось со стороны Бондаря.

- Батальона не видно? - обратился я к Бондарю. Меня почему-то больше тревожила задержка батальона, чем подход противника.

- Застряли где-то, паразиты, - зло ответил Бондарь.

Я продолжал смотреть вперёд. Танк на повороте дороги медленно развернулся, газанул и пополз. Вслед за ним на поворот дороги вышел второй танк.

- Другой, другой идёт! - прошептал Васильев и толкнул меня плечом.

- Вижу, - ответил я и перевёл взгляд на солдат противника, которые шли впереди танков по обеим обочинам дороги. Но от нас они были ещё далеко - метров четыреста. Взглянул на бойцов. Каски зашевелились. Очевидно, они тоже увидели пехоту и танки. Один из бойцов повернул голову в мою сторону. Наши глаза встретились, и боец тут же отвернул голову. Меня начал распирать беспричинный смех, и я с большим трудом подавил его. Но на смену ему пришла дрожь. Застучали зубы. Я почувствовал неудобство перед Васильевым. Стало смутно на душе. С большим усилием стиснул зубы и почувствовал дрожь. И тут же до меня дошла мелкая дрожь в теле Васильева. Повернув голову и легонько толкнув его плечом, я спросил:

- Волнуешься?

Взглянув на меня, он улыбнулся и кивнул. Я остался доволен его откровенностью. И мы оба направили свои взоры вперёд. Надсадный, зловещий рёв танковых моторов приближался. Но они и пехотинцы впереди них, которых мы насчитали двадцать три человека, не шли, а буквально ползли, словно ощупывая каждый метр пути.

На повороте дороги появилась колонна пехоты. Она шла за танками на расстоянии ста - ста пятидесяти метров. Колонна была до взвода. Пройдя поворот, она медленно поплыла по дороге, а потом начала скрываться за танками.

"С пехотой драться не столь страшно. А вот как бороться с танками?" - охватила меня тревога. Тут я вспомнил слова преподавателя-танкиста в военном училище, участника боёв в Испании. Он нам на занятиях не раз говорил: "Танки для пехоты - сущая ерунда. Подпускайте ближе, подрывайте гусеницы связками гранат, стреляйте по щелям. Одна пуля, попавшая в щель, как шмель прожужжит внутри боевого отделения танка, и весь экипаж отправит на тот свет". "Но где они, эти щели, у танков врага? Как в них попасть? Быть может, танки подойдут ближе, и мы увидим щели. Жаль, что забыл предупредить бойцов", - терзался я.

- Ещё два танка идут, - нервно прошептал Васильев и прервал моё короткое размышление.

Увидев у поворота дороги ещё два танка и вспомнив, что у нас только две связки гранат, я почувствовал ещё большую тревогу в душе. Не скрою, жуть охватывала всё моё существо. Я не мог оторвать свой взор от тех танков.

- Пора стрелять. Надо стрелять по пехоте! - дошёл до меня приглушённый тревожный голос Бондаря.

- Минутку. Сейчас дам сигнал, - ответил я, нервно взводя курок пистолета, и приглушённым голосом добавил: - Приготовиться к стрельбе!

Указательный палец вместе со спусковым крючком пистолета прошёл холостой ход, ещё небольшое усилие и - выстрел!

- Огонь! Ого-онь!!! - вслед за выстрелом прокричал я во всю мощь своих лёгких. Но моя команда потонула в сплошной трескотне пулемётов и винтовок. Направив пистолет снова вперёд, я быстро разрядил обойму, видимо, в горячке, лишь для большего шума. Правда, целился в тех солдат, которые шли впереди танков.

Дальше впереди видел кипящую пыль на дороге. Клубы её поднялись до крон деревьев. Она мешала мне разобраться в том, что делалось на дороге у противника. Приподнявшись на руках выше, я заметил разбегавшуюся колонну пехоты, которая следовала за первыми двумя танками. Солдаты бежали и ползли в лес. По рикошетам пуль мне показалось, что наши пулемётчики и стрелки ведут огонь с меньшим прицелом, чем надо. Громко начал подавать команду: "Прицел четыре! Прицел четыре!..". Но вскоре убедился, что меня в этой трескотне никто не слышал и никто не реагировал на мою команду. Все стреляли. Васильев, судя по направлению ствола винтовки, вёл огонь по ближним солдатам. Бондарь, стоя на коленях, стрелял из СВТ с валуна. Гильзы из его винтовки летели через мою голову. Быстро бросил взгляд в тыл на дорогу - она была пуста. Батальона на ней не было...

Снова посмотрел вперёд. На дороге в дымке пыли стояли только четыре танка: два первых невдалеке от нас, а до двух других было метров четыреста. Вдруг увидел вылет облачка дыма из ствола первого танка и тут же донёсся гром выстрела и треск разрыва снаряда в лесу. Танк стрелял вправо от дороги в лес. Второй танк открыл огонь влево от дороги и тоже в лес. Оба они произвели по два-три выстрела и умолкли. Постепенно стал стихать и наш огонь. До нас доносились выкрики из стана противника.

- Это финны кричат, - сообщил Васильев.

- Что они кричат? - спросил я.

Васильев молчал, очевидно, старался разобраться в доносившихся выкриках.

- О чём они орут? - нетерпеливо переспросил я.

- Не пойму, - ответил Васильев. - По-моему, кричат раненые, и командиры подают какие-то команды.

- Слушай внимательно. Это важно! - потребовал я.

Два ближних к нам танка, включив задний ход, начали быстро отползать назад и уходить с дороги в лес: один - вправо, другой - влево, поворачивая пушки в нашу сторону. Два чёрных зловещих пушечных "глаза" уставились на нас. Казалось, наводчики пушек направляли их в мою каску. Я инстинктивно сдвинул её рукой на лоб и подумал: "Разобрались, сволочи!".

Наступившая тишина выманила меня из окопа, я переполз в отделения для уточнения дел там. За мной последовали Васильев и Бондарь. В отделениях царил бодрый дух бойцов, в память врезались их слова: "Мы дали им прикурить!". С хорошим настроением вернулись на своё место. К сожалению, наше легкомысленное ёрзанье по гребню сопки не прошло незамеченным со стороны противника. Через несколько минут он открыл довольно точный огонь по нашей сопке. Правда, танкисты не имели другой возможности для ведения огня. Лес стоял стеной по обе стороны от дороги. И танковые пушки, по существу не имея сектора обстрела, могли стрелять вперёд только вдоль полотна дороги, как бы через своеобразный тоннель или трубу по небольшому пятачку сопки, где я по своей молодости и неопытности выбрал наблюдательный пункт.

Первыми открыли огонь по нашей сопке танки. В ту же минуту застрочили пулемёты и автоматы противника. Перед нами справа, слева и на полотне дороги взвились султаны от взрывов снарядов, затанцевали мелкие всплески пыли. Над головой зашипели пули. С деревьев полетели хвоя и листья, как в осенний листопад при порывах ветра. Кругом установилась сплошная трескотня, дополняемая грохотом танковых пушек и разрывами снарядов. Казалось, что мы находились в железной бочке и по ней молотили железными прутьями и молотками. Васильев и я с недоумением стали озираться назад: кто стреляет сзади нас? Эту же тревогу я заметил у бойцов, вертевших головами. Бондарь, очевидно, поняв нашу обеспокоенность, выкрикнул: "Паразиты, как и в прошлую войну, стреляют разрывными пулями!". Стало ясно: сзади и по сторонам от нас не стрельба, а треск от разрывных пуль. От их же разрывов падали листья и мелкие ветки. От частого жужжания и свиста пуль я опустил голову ниже, но перестал видеть, что делается впереди. А не терпелось. Осторожно приподняв голову, вновь услышал треск пуль о камень, из-за которого вёл огонь Бондарь. От валуна летели осколки. Они стучали по каске и больно били в лицо. Из ствола пушки танка вырвался клуб дыма, глаза мои закрылись, но опустить голову в окоп не успел, над ней зловеще прошипел снаряд, и тут же я почувствовал упругий удар воздуха. Донесся трескучий взрыв снаряда сзади. Оглянулся. Там, метрах в тридцати от нас, падала срезанная снарядом сосна. Тут же вновь вздрогнула земля, сверху падали на нас комья земли и камни. Снаряд угодил в сопку впереди нас. "Там наши бойцы!" - молнией пронеслась мысль, и я высоко поднял голову. Воронка дымилась между нами и бойцами.

- Пригнитесь! - прокричал Васильев и рукой надавил на моё плечо.

Снова взрыв... Но на этот раз моя голова была уже ниже бруствера. Вздрогнул окоп, вздрогнули и мы с Васильевым, как единое существо. Осторожно приподнял голову. Бросил взгляд на бойцов. Они вели ответный огонь. В то же мгновение снова увидел выстрел танка. Голова юркнула в окоп, как она юркает у черепах под панцирь при виде опасности. Разрыв произошёл где-то рядом. Голову рвануло в сторону, перехватило дыхание, в ушах появился непрерывный звон. Почувствовав ёрзанье Васильева, а затем его толчки в моё плечо, я взглянул на него. Он что-то говорил, но я не мог разобрать и пожал плечами. Тогда он рукой показал на лежавшую в стороне свою винтовку. Но это была уже не винтовка: осколки снаряда разбили цевье и погнули ствол. В глазах Васильева тоска, тревога и негодование. Обернувшись в сторону Бондаря, я спросил его, не видит ли он подход батальона. Ответ его не понял. И он, нагнувшись ко мне из-за камня, вторично прокричал: "Батальона не видно!".

Сколько по времени длился обстрел сопки из танков, сказать сейчас трудно, но снаряды, пролетая со свистом над нами, стали рваться сзади нас. Пришла тревожная мысль: "Танки перенесли огонь. Сейчас пехота перейдёт в атаку. Надо подать команду взводу приготовиться к отражению атаки". Попытался поднять голову, но Васильев в тот же миг придавил её вниз и прокричал на ухо: "Пули! Пули!". И тут я с глубоким сожалением осознал, что наблюдательный пункт выбрал явно неудачно. А ведь умные, опытные люди учили меня, как правильно выбирать его. Молнией полетели мысли: "Теперь у меня нет другого выхода. Я обязан рисковать, вести наблюдение и подавать необходимые команды даже и в том случае, если все пулемёты противника будут посылать снопы пуль мне в лицо. Если не подам команду или если не успею подать её и буду убит, всё равно я в ответе, в том числе и за собственную гибель, а никто другой".

Рывком поднявшись из окопа и приложив ладони к губам, я дважды выкрикнул: "Приготовиться к отражению атаки!". Бондарь продублировал. До нас дошли повторения команды из окопов наших бойцов. И тут произошло неожиданное. Наши бойцы прекратили ведение огня, очевидно, стали производить дозарядку магазинов винтовок и пулемётов. По неизвестной причине прекратил огонь из стрелкового оружия и противник. То ли он тоже производил дозарядку оружия, то ли услышал наши крики, а возможно прекратил огонь потому, что умолкли наши бойцы. Установилась тишина, которую разрывали лишь редкие выстрелы из танков и разрывы снарядов сзади нашей сопки. Наступило томительное ожидание атаки противника. Чувствовалось беспокойное состояние безоружного Васильева. Он непрерывно вертел в руках гранату Ф-1 и напряжённо смотрел вперёд.

- Батальона не видно? - уже в который раз спросил я Бондаря.

Ответ тот же: "Не видно!".

В тот момент короткого затишья можно было сменить место наблюдательного пункта, но ко мне такая мысль не приходила. Прошло несколько минут, и противник вновь открыл огонь по нашей сопке. На его огонь взвод ответил огнём, и опять мы с Васильевым, лёжа в окопе, стали бить поклоны рвущимся снарядам и шипящим пулям.

Из того горького случая я извлёк урок, в основу которого было положено: место командира в бою должно всегда позволять ему непрерывно, надёжно командовать (управлять) подчинёнными. Оно меньше всего должно привлекать внимание противника и подвергаться его воздействию. Эта истина не должна забываться ни одним командиром.

Тогда же я продолжал находиться почти под непрерывным огнём танков врага. И говорю об этом не для того, чтобы показать - вот в каком переплёте я побывал в первом же бою. Нет, это был не героизм, а моя оплошность. Мучился там до тех пор, пока не услышал тревожный доклад Бондаря:

- Нас окружают!

- Кто сказал?! - вырвалось у меня, и я, как ошпаренный, забыв о снарядах и шипящих пулях, высоко приподнялся на руках из окопа и повернулся к Бондарю.

- Доложил боец из отделения Кузьмичёва, - скороговоркой пояснил Бондарь.

- Где он?

- Сзади меня, - ответил Бондарь и добавил: - Дело - дрянь! И батальона не видно.

Я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Не ожидал и не предполагал окружения. На тактических занятиях и учениях в военном училище окружали "противника" мы. А тут вдруг услышал "нас окружают!". Выпрыгнув из окопа, увидел бойца с бледным лицом, лежавшего за камнем сзади Бондаря.

- Кто сказал тебе, что нас окружают? - зло спросил я бойца, словно он был виновен в надвигающейся для нас беде.

- Сержант Кузьмичёв приказал доложить вам о том, что нас окружают.

- А ты сам видел того, кто нас окружает?

- Видел. Там уже много прошло солдат противника по лесу, - ответил боец.

Приказав Бондарю оставаться на месте, я с Васильевым и прибывшим бойцом бросился в отделение сержанта Кузьмичёва, но тут же почувствовал резкий удар по правому боку, словно кто-то резанул меня плетью. "Ранен, и нас окружают...". Сердце заколотилось. Сбежав вниз с сопки, я схватился рукой за бок, но, видимо, в горячке особой боли не почувствовал и быстро побежал в отделение сержанта Кузьмичёва.

Сержант, заметив наше приближение, выскочил из окопа и, быстро подбежав, доложил:

- Смотрите, противник нас окружает. Прошло уже много солдат.

- Что значит много? Сколько прошло солдат?

- Примерно пятьдесят-шестьдесят, не меньше. Вон ещё идут.

Между деревьями за небольшим болотом метрах в четырёхстах от нас одна за другой проходили три-четыре группы солдат, человек по пятнадцать в каждой. Было ясно, что противник силой до пехотной роты обошёл наш взвод.

"Надо немедленно доложить об этом командиру батальона", - пришла мысль, и я потребовал от Кузьмичёва подобрать двух бойцов для направления их к комбату.

Пока мы готовили и инструктировали связных, с того направления, куда прошли подразделения противника, затарахтел пулемёт, послышались одиночные выстрелы из винтовок. Это было не далее километра от нас. "Вон где наш батальон", - подумал я, а вслух добавил: "Это наши стреляют".

Кузьмичёв кивнул головой в знак согласия.

Отправив связных по опушке леса вдоль дороги к комбату со сведениями о силах и действиях противника, я мучительно думал над тем, что же делать дальше. Где-то в глубине сознания понимал, что дальнейшее удержание двух небольших сопок под огнём превосходящих сил противника, а теперь уже и обошедшего нас справа, - бессмыслица. Но одновременно в моей голове не укладывался отход без команды старшего начальника. Отход казался мне величайшим преступлением из всех известных и неизвестных мне неблаговидных поступков.

Стрельба в нашем тылу нарастала, но стрельба непосредственно у нас стала стихать. Видимо, и противник перед нами и наши бойцы, услышав стрельбу в другом месте, были озадачены.

Вдруг мы услышали несколько автоматных очередей, затем одиночные выстрелы из винтовки со стороны леса левее нашего взвода, недалеко от поворота дороги, вдоль которой побежали двое наших связных, направленных мною к комбату. Мы насторожились, а вскоре увидели бежавшего к нам одного из наших только что отправленных связных. Это был красноармеец Ходыкин. Я бросился к нему навстречу и на ходу выкрикнул: "В чём дело? Почему вернулся?".

Дыша с трудом от быстрого бега, Ходыкин доложил, что правее дороги на опушке леса между болотами находится противник, который обстрелял их и ранил второго связного в ногу.

- Где раненый? Почему бросил его? - строго спросил я, почувствовав оледенение в душе.

- Я не бросил. Он ползёт сюда. Я прикрывал его огнем. А потом он приказал мне бежать к вам и доложить о случившемся.

- Он далеко отсюда?

- Метров триста, - ответил Ходыкин.

На душе у меня немного потеплело, и я приказал Кузьмичёву и Ходыкину быстро отправиться навстречу раненому и выручить его из беды. Однако другая неприятная весть Ходыкина свидетельствовала о том, что противник частью сил сковывал огнём наш взвод с фронта, обошёл нас не только справа, но и слева, перерезал дорогу и угрожает окружением.

Обстановка резко усложнилась. Появившаяся убеждённость в том, что батальон к нам уже не подойдёт, и серьёзность обстановки на флангах взвода породили во мне решимость, и я стал обдумывать план вывода взвода из боя и отвода его назад, к батальону. Это были самые мучительные минуты в моей жизни. Мы обучались и воспитывались, как правило, наступать, "громить агрессора на его собственной территории", жили по звонкому девизу "Только вперёд!". Слово "отступать" мы не употребляли, оно таило в себе для нас что-то из области бездарности и позора.

Всматриваясь в карту, я понял, что сзади взвода оставался небольшой клочок леса, далее - болото. А за ним - гребень высот, там появилась стрельба, значит, там наш батальон, и туда надо отходить через болото. Другого пути для нас уже не было. И привело к этому моё тогдашнее неумение оценивать основные факторы общей обстановки хотя бы чуть-чуть шире, чем я делал это с позиции командира взвода.

Показались Кузьмичёв и Ходыкин, ведущие раненого. Их появление подстегнуло меня ускорить осуществление принятого решения на выход из боя, и я отдал распоряжение Васильеву вызвать Бондаря, а сам побежал навстречу первому раненому во взводе.

- Ранен в бедро. Мы перетянули ногу ремнём, - сообщил Кузьмичёв.

- Больно? - задал я наивный вопрос.

- Нет, не очень. Только наступать на землю не могу, - ответил раненый боец и улыбнулся. Его фамилию, к сожалению, я запамятовал.

Отдав распоряжение на перевязку раненого и забрав его винтовку, я тут же приказал Кузьмичёву скрытно снять отделение с позиции и вместе с раненым отойти на опушку леса к болоту и ждать там взвод. Прибежали Бондарь и Васильев. Сообщив Бондарю о принятом решении и передав винтовку раненого безоружному Васильеву, мы отправились снимать другие отделения и отводить их назад.

Между взводом и противником шла вялая перестрелка. Танки вели методичный огонь всё по тому же гребню сопки. В левое отделение пополз Бондарь, в правое - я с Васильевым. Меня терзал вопрос: "Есть ли убитые и раненые в этих отделениях? Если да, то будет очень тяжело". И достигнув отделения, я сразу же спросил командира отделения Буханцева о наличии раненых. "Есть один. Красноармеец Фёдоров. Ранен в шею. Перевязали. Идти в тыл он отказался", - доложил Буханцев.

Бойцы, используя заросли, организованно, спокойно, без суеты отползали назад по скату в обход гребня сопки и вели огонь в сторону противника. Последними позицию взвода оставили Бондарь и пулемётчик Парфинович. Они даже переусердствовали в ведении огня по времени: нам пришлось их ждать. К сожалению, при выходе из боя был ранен ещё один боец, но он мог передвигаться самостоятельно.

Выйдя на опушку леса к болоту и убедившись в полном наличии людей, я отдал распоряжение ползти через болото, имея раненых впереди.

Мы ползли, а противник по-прежнему вёл огонь по тем двум сопкам, которые мы оставили. "Значит, улизнули незаметно", - подумал я, но тут же на смену этой мысли пришла другая. "Чему радуюсь? Ведь унизительно ползём назад по вонючей жиже". Мерзкое настроение дополнялось неприятным ощущением на правом боку. Там было нестерпимое жжение, словно от приложенного злого горчичника. Быстро, расстегнув пуговицы гимнастерки и нательной рубашки и просунув туда руку, я понял - на боку была небольшая ранка, ссадина на коже, и попавшая в неё вода вместе с солёным пóтом причиняли неприятность.

Грустно было сознавать, что мы не просто отходили, а с униженным самолюбием отползали, барахтались в болоте.

В который уже раз, оглянувшись назад, я увидел картину, которая до сих пор жива в памяти. Три танка и цепь пехоты противника вышли на сопку, где был наблюдательный пункт. Часть пехоты вела огонь в разные направления на авось, другие рыскали по сопке, видимо, осматривали наши окопы.

Танки гуськом медленно спускались вниз по кривой дороге к перешейку между болотами, по одному из которых мы отползали, точнее, как загнанные животные плыли в вязкой воде. Под тяжестью надвигавшихся танков узкий насыпной перешеек, казалось, стал изгибаться и погружаться в болото, а возле нас стал подниматься уровень пенистой воды. Барахтаясь в этой коричневато-зеленой жиже меж травянистых подвижных кочек, я почувствовал ещё большую злобу к танкам врага, ставшим в эти минуты намного опаснее. "Если заметят, то расстреляют нас из пулемётов, как уток на воде", - подумал я. От этой мысли бессильная ярость сковала мышцы и сдавила всё тело, как тисками. Ярость всё больше и больше накапливалась, нарастала, как снежный ком, и всё сильнее холодила и трясла мою душу. Силы, казалось, подходили к концу, от волнения голова шла кругом. Но вот количественное накопление ярости внезапно привело к качественному изменению. Ярость то ли расплавила, то ли просто сбросила с меня невидимое бремя, разогрела тело и вывела мышцы из временного оцепенения. Они заработали легко и непринуждённо. Яснее застучала мысль в голове: "Надо быстрей ползти, быстрей соединиться с батальоном. Только бы никто из отползающих не поднимал голову выше кочек", - молил я. Незаметно для себя, видимо, подсознательно я искал выход из положения, отвернул вправо и живее пополз, обгоняя бойцов. Вслед за мной, не отставая, полз Бондарь. Донёсся его тревожный голос: "Товарищ лейтенант, они догоняют нас!".

- Вижу. Но пока не догнали, - ответил я и потребовал: - Быстрей ползи вперёд. Подтолкни головных. Только не нагоняй страху.

Бондарь, хлопая по болотной жиже, стремительно пополз вперёд, как угорь. Вскоре донёсся его голос: "Быстрей, ребята. Видите, сзади паразиты. Очухались!". На сей раз его любимое слово "паразит" как-то зазвучало по-другому, очевидно потому, что оно несло иной смысл.

Наконец мы выползли из болота на опушку редкого леса, но двигаться дальше во весь рост было пока нельзя. Все бойцы взвода вползли в густой лес. Те, которые были впереди, сидели уже на земле, прислонившись к стволам деревьев. Увидев Бондаря и Рябого, я направился к ним. Рябой протирал свои очки и, сощурив глаза, смотрел в мою сторону, но без очков на десять-двенадцать метров он людей не узнавал. Лицо у него было бледное, усталое. Бондарь пучком травы протирал две связки ручных гранат. Приблизившись к ним, я потребовал:

- Вперёд, товарищи, вперёд! Лапти сушить будем потом.

- Минутку, товарищ лейтенант, глаза протрём. Теперь мы уже дома, - произнёс Рябой сквозь смех.

- Как чувствуют себя раненые? - спросил я Бондаря.

- Оба ползли отлично. Не хуже других.

- Сейчас организуйте помощь им при подъёме в гору по камням.

- Поможем, поможем, - отозвались бойцы, сидевшие рядом с ранеными.

Слева впереди метрах в четырехстах продолжалась небольшая перестрелка. До нас донеслись выстрелы наших миномётов, а вскоре начали рваться мины левее нас.

Взвод двинулся дальше по лесу в гору. Но тут же, с опушки леса из-за дороги с направления Ойнашниеми, по нам открыл огонь пулемёт противника. Мы залегли, и, свернув с небольшой высоты, переползли в лощину, далее стали продвигаться по ней, пригнувшись. Вдруг с гребня высоты, что была перед нами, застрочил другой пулемёт. Пули застучали по камням, деревьям и засвистели над нами. К пулемётным очередям присоединились выстрелы из винтовки. Мы мигом залегли и стали укрываться за обрывом, за камнями и стволами крупных деревьев. Донесся зычный голос Рябого:

- Свои! Свои дают нам в морду!

Всё что угодно, но я никак не ожидал, что свои откроют огонь по нам, а потому и воспринял это как ушат холодной воды, вылитый на меня. Но несколько успокоившись, я понял, что это моя оплошность. Противник, обойдя нас и болото, по которому мы отползали, вышел к рубежу, где развернулся батальон, и завязал бой. И, безусловно, бойцы всех подразделений ждали перед собой появления противника, а не нас, о нашем взводе они могли и не знать. Поэтому я обязан был выслать вперёд двух-трех бойцов для оповещения своих подразделений. Я же этого не сделал.

- Кричите, что мы - свои! - неизвестно кому я отдал распоряжение.

В воздух полетели разрозненные выкрики: "Мы - свои! Мы - свои!..". Звуки стрельбы глушили эти выкрики. Быстро приблизившись к Бондарю, Рябому и другим бойцам, лежавшим за большим валуном, я потребовал, чтобы они кричали хором, сложив ладони рук. Это помогло. Стрельба перед нами стала затихать. Ручной пулемёт, выпустив ещё две-три очереди, тоже умолк. С гребня высоты донеслись какие-то выкрики. Стали видны перебежки людей. Оттуда донёсся крик: "Назовите фамилию своего командира!".

- Меня мало кто знает в батальоне, - сообразил я. - Кричите: наш командир - Бондарь.

Трое из-за камня повторили несколько раз фразу "Наш командир - Бондарь!". На гребне воцарилась тишина. Видимо, уточняли, кто такой Бондарь. Но вот до нас донеслось: "Давайте быстрей! Бегом сюда!".

- Слава богу. Признали за своих! - выкрикнул Рябой.

Все встали и, пригнувшись, быстро пошли на высоту. Подъём в гору был очень крутой, с обрывами, и это, к нашему счастью, спасло нас от потерь, но затрудняло движение.

- Быстрей, быстрей! Танки на дороге! - донеслось до нас с гребня.

Эти выкрики заставили многих из нас оглянуться назад. Да, по дороге ползли всё те же три танка. Четвёртого не было видно.

На гребне высоты увидел двух средних командиров. Один из них был командир шестой роты Корнеев. Он зычно и недовольно выкрикнул: "Ну быстрей, быстрей поднимайтесь!".

Наконец мы на гребне, и я ощутил себя как дома, где и солома едома, и тут же услышал команду Корнеева: "Бегом ведите людей к дороге, на левый фланг роты и занимайте там оборону!".

Привыкший беспрекословно выполнять команды старших, я, помню, не стал задавать вопросов по поводу новой задачи, хотя она была мне не совсем ясной, а спросил лишь, где батальонный медпункт, так как надо было отправить туда раненых.

- Вон там, сзади за сопкой.

Обстановка, безусловно, требовала быстрых действий. Мешкать было нельзя. Отправив раненых в указанное место в сопровождении двух бойцов, я бегом повёл взвод к дороге по обратному скату высоты. Бежать пришлось немного, не более трёхсот метров, и мы приблизились к дороге. Там у скалистого обрыва, где дорога делала крутой поворот, взвод развернулся в боевой порядок и перешёл к обороне. Бойцы залегли за камни и крупные деревья. В это время с сопки слева от дороги к нам прибежал лейтенант-пограничник. Он быстро протянул мне руку и заговорил:

- Противник накапливает силы для атаки у подножия нашей сопки. У меня только одни "трёхлинейки". Дай расчёт с ручным пулемётом.

- А сколько у тебя людей? - спросил я, тяжело дыша от быстрого бега.

- Десять со мной. Но у меня, как видишь, только пистолет, - ответил пограничник, держа в правой руке пистолет, а в левой - фуражку.

- Я дам тебе отделение с ручным пулемётом, только расположи его рядом с дорогой.

- Отлично! - вскрикнул лейтенант-пограничник, очевидно, не ожидавший такой щедрости.

Наше отделение бегом пересекло дорогу, и было видно, как оно занимает позицию на соседней сопке. Лейтенант-пограничник, по-прежнему держа в одной руке пистолет, в другой - фуражку, что-то показал бойцам, а затем, пригнувшись, убежал влево и скрылся в густом лесу.

Прошло несколько минут, мы ещё не успели отдышаться, как возникла стрельба, а затем, завязался бой. Сначала открыли огонь два или три миномёта противника. Мины рвались вдоль дороги - сзади пограничников и нашего взвода. Затем противник открыл стрельбу из стрелкового оружия. Три танка его продолжали гуськом стоять на обочине дороги. Огня они не вели. Видимо, высматривали цели для себя. Огонь пехоты противника нарастал.

Вскоре кто-то из бойцов нашего взвода, обнаружив пехоту противника, громко выкрикнул: "Ползут!".

Мы, я имею в виду Бондаря, Васильева и себя, лежавшие в небольшой ямке за плоским камнем, тоже увидели цепь пехоты. Солдаты противника ползли и вели огонь по сопке, на которой оборонялись пограничники. Правее, с опушки леса у дороги из-за болота, пехота вела огонь по нам с места.

Своеобразная атака противника - ползком - продолжалась. Пограничники и наше отделение, действовавшее вместе с ними, открыли огонь. Вслед за ними открыли огонь все бойцы нашего взвода. Застрочил пулемёт, потом подключились к нему и стрелки с левого фланга шестой роты. Судя по огню, я понял - у нашего взвода не было локтевой связи с шестой ротой. Но особого значения этому не придал. К чему это привело - увидим потом.

Бой у пограничников разгорался. В ход пошли гранаты. Мы видели, как их бросали и бойцы нашего отделения. Донеслись взрывы. Вслед за этим стрельба там стала затихать.

- Противник драпает, драпает! - донеслись голоса бойцов, лежавших правее и впереди нас. Им было лучше видно, чем нам, что делалось на скате сопки, где дрались пограничники.

Где-то рядом с нами разорвались снаряды. Их резкий грохот был похож на близкий разряд грозы.

- Танки открыли огонь! - услышал я голос Бондаря.

Выстрелов танков мы не слышали, но, подняв головы, мы с лейтенантом-пограничником увидели вылетавшие клубы дыма из танковых пушек, тут же вздрагивала наша скала, и гулко раздавались разрывы. Снаряды, попадавшие в скалу ниже нас, не могли причинить нам вреда. Видимо, танкисты противника тоже поняли это и стали менять точку наводки, но те снаряды, которые не попадали в скалу, со свистом пролетали выше над скалой и над нами и рвались где-то далеко позади.

Тем не менее, эта стрельба танков оказала определенное психологическое воздействие на бойцов взвода и на пограничников. Они, очевидно, не смотрели вперёд и не вели огня. Пехота противника, воспользовавшись этим, перешла в атаку. Она быстро поднималась в гору. Медленно поползли вперед и танки.

- Огонь! Огонь! - прокричал Бондарь и сам открыл стрельбу из винтовки.

Эту же команду подали и мы с пограничником.

Правее нас бойцы шестой роты, как и наши, вели интенсивный огонь. Подразделения словно состязались: кто кого перещеголяет в скорости ведения огня. Стояла сплошная трескотня. Вниз полетели гранаты Ф-1. Их взрывы ошеломили противника. Он развернулся и бросился бежать вниз в заросли. На нашей высоте поднялся свист, улюлюканье...

Огонь из стрелкового оружия с обеих сторон стал стихать. Слышны были лишь частые разрывы наших мин правее от нас, а мины противника рвались где-то сзади нашей высоты. Продолжали потрясать воздух разрывы снарядов. Танки медленно, гуськом приближались к нашей скале. Дорога здесь проходила в большой выемке в гранитной скале между двумя сгрудившимися сопками. Первый танк подползал к выемке. Два других следовали за ним с дистанциями в тридцать-сорок метров. Четвёртый продолжал стоять сзади у поворота дороги. Видели ли экипажи танков, что их пехота отхлынула назад или нет? Третий танк остановился, первые два продолжали ползти, их траки еле-еле опускались сверху вниз и на полотне дороги замирали. "Вот под эти траки следует бросить связки гранат", - пробежала мысль. Видимо, у лейтенанта-пограничника в то время появилась подобная мысль и он спросил:

- Где же пушки твоего комбата?

Для меня вопрос пограничника прозвучал как упрёк, и я с чувством неловкости сухо ответил:

- Этого я не знаю.

И я действительно не знал, где находились противотанковые пушки. Утром у реки Войница, когда мне ставили задачу на действия в головной походной заставе, я видел две "сорокапятки" при батальонном обозе. Прибыли они сюда или нет, мне было неизвестно.

- Дайте мне одну связку гранат, - попросил пограничник, глядя на две связки гранат, лежащие около Бондаря.

Намерение лейтенанта-пограничника было предельно ясным. Во мне, очевидно, воспламенились чувство гордости за свой род войск и чувство командирского достоинства. Я взял две связки, одну из них передал пограничнику, другую оставил у себя. Он тоже понял меня и произнёс: "Как только подползут к скале, я - первого, а ты - второго". "Хорошо", - ответил я.

Чем ближе подходили танки, тем меньше оставалось времени до нашего выхода, тем с большей скоростью пролетали разные мысли. Казалось, мозг закипит от напряжения. Скосил глаза на пограничника. Губы его разжались, зашевелились, и я услышал не голос, а шипение:

- Я пош-ш-ёл!

- Я тоже пошёл!

Впереди я видел только второй танк на дороге, да обрыв из серого гранита с острыми выступами и углами. Всё остальное окружающее, как и весь мир, куда-то исчезло и, казалось, ничто и никто не может меня задержать, тем более остановить. С лёгкостью кошки в несколько прыжков я достиг обрыва и в одно мгновение был внизу на дороге. При спуске по обрыву бедром зацепился за один из выступов скалы, и меня бросило на дорогу так, что я еле удержался на ногах. Быстро прижался к гранитной стене за один из её выступов, присел на корточки и бросил взгляд на "свой" танк. До него было не более двадцати метров. Он был серый, с грязно-зелеными пятнами. Пушка и пулемет приподняты вверх и полуразвёрнуты влево по курсу движения. Приближался давящий гул мотора, наползал скрежет гусениц...

Взрыв сзади. Инстинктивно оглянулся. Первый танк объят клубами пыли. Второй танк резко остановился. Его угловатый корпус и пушка клюнули вниз. Я изготовился для броска. Бросок! Связка гранат, ударившись о твердую дорогу перед левой гусеницей, подпрыгнула и полетела кувырком... Прижался к скале, закрыл глаза. Четыре-шесть секунд до взрыва мне показались вечностью. Мелькнула мысль: "Запал центральной гранаты не сработал!". Но в следующий миг грохот опроверг моё предположение. Кругом пыль... Бросился вверх по скале. Неожиданно увидел перед собой руки, а затем лица Бондаря и Васильева. Они схватили меня за руки и выдернули наверх, как ведро с водой из колодца.

Молча, рука об руку, низко сгибаясь к земле, мы побежали к нашему камню, вместе плюхнулись в яму и только тут я, тяжело дыша, прошептал: "Спасибо, ребята!". В душе вспыхнул огонёк, излучавший нежное братское чувство к Бондарю и Васильеву за помощь. Ведь я их не просил!..

Но лейтенанта-пограничника на месте не было. Тревога охватила за его судьбу. Приподнявшись, я хотел уже бежать к обрыву, но тут же увидел его. Он карабкался вверх. На душе отлегло. Он стремительными прыжками подбежал к нам и залёг рядом. Он тяжело, как и я, дышал и облизывал сухие губы. Наши глаза встретились, но мы оба молчали. Нам не хватало воздуха. Приподнялись на руках и посмотрели на дорогу. Пыль осела. Мы переводили взгляды с одного танка на другой. Нам не верилось, не хотелось верить, стыдно было поверить, но факт есть факт: у обоих танков гусеницы были целы... Танки продолжали стоять. Но они стояли, очевидно, по какой-то другой причине, видимо, их экипажи тоже приходили в себя. Наши взгляды с пограничником вновь встретились. Он нервно кивал головой и ругался.

Ком обиды и стыда за свой промах душил меня. Хотелось иметь топор, ринуться на "свой" танк и поступить так, как говорил нам в училище тот же преподаватель-танкист: "Можно успешно бороться с танками, имея в руках топор: одним взмахом срубить антенну, вторым - согнуть ствол пулемета, третьим стукнуть по башне и выкрикнуть - хенде хох!". Но у меня не было ни топора, ни связки гранат.

Мы увидели: у второго танка открылся верхний люк на башне. Из люка поднялся танкист и, повернувшись к третьему танку, начал жестикулировать рукой. В следующий миг раздались два или три выстрела, в том числе выстрелил Васильев. Танкист медленно опустился в люк - был ли он убит, ранен или просто скрылся - трудно сказать.

Внизу в лесу застрочили пулемёты и автоматы противника. Наши пулемётчики и стрелки ответили. Танки, довернув свои пушки вперёд, тоже открыли огонь и посылали свои снаряды вдоль дороги в лес, конечно, на авось. Затем почти одновременно они, выбросив клубы черного дыма, тронулись вперёд, и, набрав скорость, быстро выскочили из выемки в скале, проскочили по дороге мимо нас и открыли огонь из пушек и пулемётов по лесу по обе стороны дороги. Наш взвод и пограничники остались позади танков. Пехота противника усилила огонь и пыталась продвинуться вперёд, но, пройдя несколько метров под нашим огнем, залегла и вновь отхлынула назад. В это же время мы увидели, как четвёртый танк, стоявший далеко от нас на повороте дороги, тронулся и пошел к третьему, продолжавшему стоять на дороге. Было ясно - скоро и эти два танка пойдут вслед за первыми двумя, которые остановились на дороге сзади нас метрах в трёхстах и продолжали стрельбу. Миномёты противника вели беглый огонь. Их мины рвались где-то далеко сзади нас.

Оставив за себя Бондаря, я вместе с лейтенантом-пограничником, Васильевым и Ходыкиным побежал искать батальон. На сопке у камня мы увидели пустой окоп, около которого лежала катушка с телефонным кабелем. Мы бросились вниз, вдоль проложенного кабеля и вскоре на небольшой поляне увидели пустые окопы огневой позиции миномётной роты. В одном из окопов кто-то из нас увидел, опорную плиту от миномёта, поспешно прикрытую ветками. Рядом, в зарослях мы нашли ствол и двуногу миномёта. Прицела не было. Тут же услышали сзади себя несколько очередей из автоматов. Это было неожиданно. Мы залегли и стали наблюдать в том направлении, откуда донеслась стрельба. Очереди повторились, и мы увидели небольшую группу солдат противника, продвигавшуюся по лесу. Они периодически вели огонь. Трусили, но там наших уже не было. Вслед за этой группой двигалась колонна. Противник держал курс к дороге, куда вышли его танки. Было очевидно, что он нас не видел и мы, захватив с собой миномёт и катушку кабеля, скрытно отошли к своим подразделениям, которые продолжали перестрелку с противником. Тут же Бондарь доложил, что "паразиты" - третий и четвертый танки - на большой скорости прошли по дороге и присоединились к первым двум. Вытирая пот и тяжело дыша, мы начали оценивать обстановку и предлагать варианты дальнейших действий. Лейтенант-пограничник нет-нет да и отпускал колкости по поводу порядка в нашем батальоне. Я отвечал на них неопределённо, хотя где-то в глубине души был согласен с ним, но в те минуты мне не хотелось подтверждать его правоту: мне казалось, что этим задевалась честь моего батальона, а я - его частица.

Не буду раскрывать наши тогдашние догадки и предположения по поводу случившегося. Лучше приведу выдержку из донесения заместителя командира 118-го стрелкового полка по политической части старшего политрука Петрикова в политотдел дивизии. Вот что он написал в те дни по этому поводу: "В происходившем отходе 2-го батальона на новый рубеж со стороны командования батальона - комбат Хохлов, адъютант старший Батаев - была допущена неорганизованность. Снявшись раньше подразделений, штаб своевременно не предупредил подразделения об отходе, а начал пускать ракеты... В результате этой беспорядочности боевое охранение отстало...". Под боевым охранением подразумевался наш взвод.

Комментарии, как говорится, излишни. Добавлю лишь два обстоятельства. Отход командования батальона и рот произошёл в тот момент, когда два танка противника прорвались через наш боевой порядок, и когда всё наше внимание было сосредоточено на том, чтобы отсечь пехоту врага от танков. И мы, поглощённые боем, забыв всё на свете, ничего не видели и не слышали, что делалось правее и сзади нас. Да если бы кто-то из нас и увидел ракеты в нашем тылу, которые "пускало" командование батальона, то вряд ли мы правильно отреагировали бы на них, так как никто у нас не знал установленного сигнала на отход.

А теперь вернёмся к нашим делам.

Положение взвода и десятка пограничников было сложным, но не критическим. Противник был впереди, сзади, справа, а слева от нас - озеро. Однако непосредственного полного окружения не было [см. карту 2]. И мы, понимая это, относительно спокойно избирали лучший путь выхода из создавшейся ситуации, приняв меры к круговой обороне. Бондарь, со свойственным ему весёлым характером, пускал в ход одну за другой шутки, и мы улыбались, хотя было не до смеха. Были высказаны разные предложения на отход. Предлагались варианты, связанные с немедленным прорывом через боевые порядки противника, с боем или незаметно, мелкими группами. Был совет - подождать ночи (день был уже на исходе) и "улизнуть под покровом темноты". Было предложение незаметно отойти к берегу озера, переправиться через него на плотах и, обогнув его вокруг Войницы, возвратиться в батальон.

Я не согласился с первыми вариантами, чреватыми потерями людей. Тем более что мне уже было известно из докладов о новых двух раненых во взводе. Принял последний вариант - переправиться через озеро. Кто предложил эту идею, не помню и не хочу присваивать её себе. Но этот вариант, как мне думалось тогда, окажется самым неожиданным для противника.

Итак, решение было принято. Лейтенанту-пограничнику я предложил скрытно снять своих людей и вести их на мыс для сооружения плотов. На место пограничников выдвигался Бондарь с расчётом ручного пулемёта. Я заверил пограничника, что взвод будет драться на занимаемой позиции, как на ринге, даже если нам всем вышибут зубы, поэтому плоты можно вязать спокойно.

- А сколько надо плотов и чем их вязать? - спросил лейтенант-пограничник и вопросительно посмотрел на меня.

- Я знаю, сколько надо вязать плотов и как их вязать. Надо два-три плота, - вступил в разговор Васильев.

- Даю вам Васильева. Он и плотник и плотовщик. Сделайте три плота: один - себе, два - нам. Для вязки использовать ружейные ремни и обмотки.

- У пограничников нет обмоток. У нас сапоги, - сообщил лейтенант-пограничник. В его голосе прозвучало недовольство. Видимо, он в той сложной обстановке был не удовлетворен ролью, которая отводилась пограничникам, считал её пассивной, не боевой. Я же руководствовался одним стремлением - сохранить в целостности подразделения, других подспудных мыслей у меня не было. Да и подготовка плотов в тот момент была отнюдь не второстепенной задачей. Я тут же пояснил пограничнику, что обмотки и ружейные ремни соберём в нашем взводе и доставим их к месту сооружения плотов.

Часа через три я услышал голос Васильева. С тревогой в душе бросился к нему навстречу, полагая услышать от него что-то неприятное. А он, низко пригибаясь к земле, доложил: "Плоты готовы!". Это была полная неожиданность. Мне думалось, что на это потребуется много времени. Васильев, поняв моё удивление, пояснил: "Там у мыса был сарай. Мы его разобрали".

Я быстро организовал отползание бойцов вниз, в лощину и отправку их к плотам. Для прикрытия отхода на высоте оставили два ручных пулемёта во главе с Бондарем.

На оставленной нами высоте заработали наши пулемёты. Противник ответил огнём. Там закипел бой. А внизу, у берега озера, пограничники делали вёсла.

Распределённые по плотам люди залегли на берегу озера и ждали Бондаря с пулемётчиками.

- Бегут, - произнёс кто-то из бойцов.

Да, это были они, кого мы томительно ожидали.

Подбегая к нам, Бондарь оживлённо, приглушённым голосом сообщил: "Пулемётчики молодцы, били с разных точек высоты. Пусть паразиты думают, что там у нас десяток пулемётов, а значит - не меньше роты!".

- По плотам! - скомандовал я и добавил: - Держать на противоположный мыс. До него метров пятьсот-шестьсот.

...Переправа прошла успешно. Мы вошли вглубь леса и остановились у широкой просеки с телеграфными столбами.

- Теперь мы в безопасном месте, - заявил я перед строем и увидел десятки глаз, взволнованно смотревших на меня, на лицах - напряжение дня. Бойцы чего-то ждали от меня, а я в ту минуту не знал, что ещё им сказать. Наконец громко выпалил: "Молодцы!". А затем спросил: "Страшно было?".

- Мал-мал поджилки тряслись, - ответил Рябой и громко захохотал. Бойцы заулыбались. А Рябой тут же добавил: - Теперь сухарика из НЗ не мешало бы!

Все оживились, насторожились и смотрели на меня, как галчата. Я тоже ощутил острое чувство голода. В голове побежали разные мысли по поводу порядка использования продовольственного неприкосновенного запаса, и победила последняя, вероятно, пришедшая от желудка мысль: "Я здесь бог и воинский начальник!". Тут же отдал распоряжение: "Всем съесть половину НЗ! Разойдись!".

Все молча аппетитно захрустели крепкими сухарями. Казалось, вкуснее их не было ничего на свете! Лейтенант-пограничник сидел рядом и проворно, как и я, ел и рассматривал мою карту. Вскоре он заговорил:

- Пришёл к заключению: коль наша погранзастава не отошла по дороге на Войницу, значит, она отошла через Вокнаволок на Ювалакшу. Теперь я обязан возвратиться с людьми в штаб 1-го погранотряда.

- Значит, вы с нами не пойдете? - уточнил я.

- При этих обстоятельствах это была бы с моей стороны вольность. Мы махнём на Ухту, на соединение со своими.

- Ну, а мы пойдём в свой батальон через Войницу, - ответил я.

Мы оба встали, крепко пожали друг другу руки, не спросив ни фамилии, ни имени. Познакомились молча, через рукопожатие, и так же и попрощались. Видимо, подобное бывает только на войне и только в двадцать лет.

Сейчас я знаю фамилии и инициалы всех тех пограничников. Это стоило мне немалых трудов. Вот они: Б.А. Абаев, П.И. Григорьев, И.В. Евдин, И.А. Карасёв, М.Ф. Кондрашенко, Н.Г. Кузнецов, А.И. Мандрак, Р.И. Маршаков, В.И. Толоконцев и лейтенант А.Н. Четвериков.

Не люблю громких слов. Скажу просто: бывшие бойцы нашего взвода, оставшиеся в живых, и я с ними, свидетельствуем, что все те пограничники отважно дрались с врагом. Они мужественно защищали калевальскую землю и ни одного метра её не уступили противнику. Отошли они по команде. Всем им наш армейский низкий поклон.

Пограничники, поднимаясь на высоту, пошли по широкой просеке с телеграфными столбами на восток, а мы по лесу - на север...

Впереди шёл Васильев. Он, хорошо зная местность, продвигался уверенно, широкими шагами. Шли вторые сутки, как мы не смыкали глаз. Местность была резко пересечённой. Мы то спускались, то поднимались с одной сопки на другую, то преодолевали заросли при обходе болот. Ноги не хотели переступать. Чертовски чувствовалась усталость. Она, видимо, была больше от пережитого за день напряжения, чем от бессонницы и пройденных километров. К бессонным ночам нам было не привыкать, километры мы тоже мерили в походах, бросках и кроссах куда больше и быстрее, чем за минувший день.

- Короче шаг, короче шаг, Васильев, - попросил я и отдал распоряжение: - Заменить несущих миномёт.

- Пусть наш Иван Сусанин медленнее идёт, - сердито произнёс Рябой.

- Разговорчики! - пробасил Бондарь, шагавший вслед за мной.

Несмотря на усталость, меня в ходе движения не покидали размышления о первом боевом дне. Хаотично пробегали мысли, они нагромождались одна на другую и противоречили одна другой. Я тогда как человек только что вставший со студенческой скамьи, естественно, не привык ещё самому себе задавать вопросы и тем более анализировать, обобщать факты и действия как свои, так и подчинённых, делать на основе этого заключения и выводы. Помню, в одном я тогда не сомневался и твёрдо верил: среди нас нет трусов, мы поверили в свои силы, поверили друг в друга, стали боевыми друзьями. Мы устали тогда. Нам было тяжёло идти, очень тяжёло, выть хотелось. Но мы все чувства, раздражение подчинили сознанию, долгу, зову души и торопились быстрее соединиться со своими и вместе с ними драться с зарвавшимся врагом.

[5 июля] ...И вот короткая северная ночь позади. Впереди в лёгкой утренней дымке показались дома Войницы. Из-за озера, где-то уже сзади - слева от нас вновь донеслась еле слышимая стрельба, но она вскоре утихла. Васильев, посмотрев в ту сторону, произнёс: "Там наши". Я остановился, сориентировал карту и согласился: "Да, видимо, они где-то там. Надо быстрее туда".

- Лучше всего через Войницу. Там лодки найдём, - оживлённо посоветовал Васильев.

Идея Васильева мне понравилась. И мы быстро зашагали в направлении деревни.

- Лодки надо искать в сараях, подвалах и погребах, - Васильев подал новую мысль.

Взвод, разбившись на группы, попутно прочесал деревню и вскоре собрался на берегу озера, найдя четыре или пять лодок с вёслами. Одна из них была большая, чёрная. Она каким-то рачительным, а может быть, хитрым хозяином была густо смазана дёгтем снаружи и изнутри. Но наших ребят, собиравшихся не на прогулку, эта предохранительная смазка не остановила. Васильев, быстро осмотрев лодки, доложил: "Все пригодны". И тут же, показывая на них, он определил, сколько человек можно посадить в каждую лодку.

Быстро погрузившись в лодки, взвод отчалил от берега и взял курс на западную часть Войницы. Ширина озера здесь метров - пятьсот-шестьсот. Я с Бондарем, Васильевым и ещё несколькими бойцами плыли в первой лодке. Бондарь и Васильев сноровисто гребли вёслами. Остальные бойцы помогали им прикладами и просто руками. Где-то на дне лодки просачивалась вода. Рябой котелком выплескивал её за борт.

...Из Войницы мы зашагали на юг по знакомой дороге: по ней шли, почти в это же время вчера. Впереди на дороге показались два стоявших человека. "Видимо, часовые", - подумал я. Подойдя к ним, я спросил:

- Где находится командир батальона?

- А вы кто будете, товарищ лейтенант? - спросил один из бойцов.

- Это первый взвод четвёртой роты, - ответил я.

- А-а-а, это тот взвод, который пропал вчера? - с расширившимися глазами оживлённо переспросил боец.

- Мы не пропадали, - ответил я.

- Вперёд и на КП батальона никому ходить не разрешается. Запретил лейтенант Солодухо. А о вас я доложу ему сам.

Боец убежал вверх на сопку. Через несколько минут появились комбат и адъютант старший.

Выслушав мой рапорт, старший лейтенант Хохлов спросил:

- Ну, вы куда же пропали?

- Выполняли задачу, - ответил я.

- Быстренько расскажи, где и как вы выполняли её.

Я доложил всё по порядку. Правда, горячился и торопился.

- Ну-ка покажи на карте, где вы переправлялись на плотах через озеро.

Быстро достав карту и поставив карандашом точку на мысе севернее Ойнашниеми, я провёл линию от него к мысу, глубоко вдающемуся в озеро на противоположном берегу. Хохлов постучал по моему плечу и произнёс:

- Ну и ну! Вы все в рубашке родились. Один миномёт противника мог отправить вас всех на дно.

- Не только миномёт, но даже один пулемёт их мог перестрелять, - вступил в разговор лейтенант Батаев.

- А нам некуда было деваться, - пытался пояснить я.

- Понятно. Но почему вы, действуя в головной походной заставе, при встрече с превосходящим по силам противником после открытия огня не отошли к батальону? - спросил Хохлов.

- Считал, что я не имел права этого делать.

- Как это понимать? - удивился комбат.

- Головная походная застава при встрече с превосходящими силами противника захватывает выгодный рубеж и удерживает его до подхода главных сил, - продекламировал я требование Боевого устава и добавил: - А лейтенант Батаев приказал мне действовать по уставу.

- Но ведь требования устава надо выполнять разумно, - упрекнул Хохлов. - Как только вы открыли огонь и нанесли потери колонне противника, надо было немедленно отскочить к нам. А вы около двух часов дрались на одном месте и столько же на другом. Вот почему вас противник обходил и отрезал. Так не воюют.

- А я ждал вас. Был уверен, что батальон подойдёт - и погоним. И в голове не было, что будем отступать...

- Но тебе-то младший лейтенант Фомкин рассказал о силах противника: до полка пехоты и 17 танков. Ведь это же превосходящие силы и для батальона. Мы тоже должны были своевременно занять выгодный рубеж, - пояснил Хохлов.

- А там, где твой взвод развернулся, выгодного рубежа для батальона не было, - добавил Батаев.

- Думать, думать надо, товарищ лейтенант. В бою подсказок не ждут, - снова упрекнул меня Хохлов.

Это, очевидно, уязвило моё самолюбие, и я выпалил: "Ну вот, меня бросили, и меня же ругаете". Батаев криво улыбнулся, а Хохлов, посмотрев на меня недовольно, заметил:

- Не ругаю, а учу. И пограничников ты зря отпустил. Тем более говоришь, что они здорово дрались и танков не испугались. И вот ещё непонятно: почему вы не отошли вместе с шестой ротой, когда мы пускали ракеты - давали сигналы на отход?

- Мы не видели отход шестой роты. Ракет я тоже не заметил. Лейтенант-пограничник вроде бы видел и потом говорил мне о них. Но ни он, ни я не знали, что они означали.

- Плохо у тебя было организовано наблюдение. У командира в бою глаза должны обозревать всё вокруг на триста шестьдесят градусов. Ясно?

- Ясно, - ответил я.

- Сейчас взвод будет в моём резерве. Ждем атаку противника. Разведка его с раннего утра действует. На передний край вас посылать уже поздно: окопаться не успеете. А бойцов надо беречь. Товарищ Батаев, поставьте ему задачу, - заключил Хохлов.

- А куда мне девать миномёт?

- Какой миномёт? - спросил комбат.

- Наш миномёт. Мы его подобрали на том рубеже.

Хохлов с недоумением взглянул на Батаева. Они подошли ко взводу и осмотрели миномёт. Хохлов распорядился: "Миномёт наш. Сдать его на пункт боепитания, и разберитесь с ним, товарищ Батаев".

Комбат быстро засеменил своими короткими ногами в том направлении, откуда пришёл, а Батаев приказал:

- Взводу занять и удерживать сопку за стыком четвёртой и шестой рот (показал на местности). В случае прорыва противника через передний край обороны не допустить его продвижения вдоль дороги на Войницу. Быть готовым к выполнению других задач.

- Есть, - ответил я. - Но у нас очень мало патронов и нет гранат.

- Ну вот, довоевался. Быстро посылай людей за высоту на пункт боепитания. Там три наших повозки. Туда же сдайте миномёт.

...Взвод, приняв боевой порядок, расположился на сопке. Люди, несмотря на смертельную усталость, сноровисто приступили к самоокапыванию. Бондарь, Васильев и я рыли одну щель для наблюдательного пункта.

Был слышен лишь стук лопат. Принесли патроны, гранаты. Бондарь занялся их раздачей. Во взвод прибежали командир роты лейтенант Погасов и [командир 2-го взвода] лейтенант Фенота. Оба стали расспрашивать, что и как было. Но разговор не состоялся: впереди заработали миномёты противника. Тут же в лесу впереди нас и на полотне дороги с треском начали рваться мины.

- По местам! К бою! - выкрикнул Погасов и бросился на свой наблюдательный пункт. Вслед за ним убежал Фенота. Оглядываясь в нашу сторону, командир роты что-то выкрикнул, но я его не расслышал. Мины продолжали рваться то левее, то правее дороги. Чувствовалось, что стреляли одни и те же миномёты, перенося огонь с одного участка на другой. Но вот к разрывам мин присоединился массированный огонь из стрелкового оружия. Пули засвистели и над нашей сопкой. На огонь противника наши дружно ответили огнём. В воздухе стоял сплошной треск.

Миномётчики противника довольно точно вели огонь по переднему краю. Минут через 20 они перенесли огонь в глубину нашей обороны. Мины рвались сзади нас, примерно там, где у меня состоялась встреча с комбатом и адъютантом старшим батальона. На переднем крае бушевал огонь из стрелкового оружия. Он продолжался около часа, затем стал стихать. Наконец наступила полная тишина. Было ясно: натиск противника отражён.

Я направился к окопам бойцов. Увидев лежавшего в окопе пулемётчика, я с тревогой подумал: "Убит!". Подойдя ближе, узнал в лежавшем Парфиновича. Наклонился, пошевелил его и спросил:

- Ты ранен?

- Я ранен? - не сразу ответил Парфинович, хлопая глазами.

- Нет, ты не ранен. Ты просто уснул, поэтому у тебя и окоп мелкий.

Парфинович, оглядевшись вокруг и взяв лопату, стал углублять окоп. А я, возвращаясь на наблюдательный пункт, заметил ещё не одного спящего. Наступившая тишина мгновенно расслабила людей. У самого тоже глаза слипались, и я готов был завалиться где угодно. Но в это время донёсся шум танковых моторов. Остановился. Прислушался. Да, где-то впереди всё чётче прослушивался прерывистый гул.

На наблюдательном пункте застал Бондаря и Васильева за приготовлением связок из ручных гранат. Бондарь спросил:

- По две связки на отделение хватит?

- В третье отделение не давать. Туда танки не проберутся, - ответил я.

Долго в резерве взводу быть не пришлось. Подошедшие танки, противника открыли огонь по нашему переднему краю. Возобновила огонь пехота. Снова завязался огневой бой. Через некоторое время во взвод прибежал связной от командира батальона и передал мне приказание немедленно явиться к нему.

- Противник обтекает левый фланг шестой роты. Быстро снять взвод и вывести его на эту высоту, - Батаев показал на моей карте. - Головой отвечаешь за фланг батальона. Действуй!

Возвратившись во взвод и никому ничего не говоря, я быстро поднял бойцов из окопов и бегом повёл их через дорогу на указанную высоту. Справа у дороги рвались мины. Гулко стреляли танковые пушки и тут же с треском рвались их снаряды. На ходу сообщил Бондарю задачу взвода.

При приближении к небольшой высоте, куда должен был выйти взвод, я заметил на её гребне перебегавших между деревьями людей. Притормозил и насторожился.

- Там наши, - услышал я голос Бондаря.

- Откуда взялись там наши?

- Не знаю. Но они залегают и стреляют вперёд.

Бондарь был прав. На высоте мы встретили группу бойцов во главе с сержантом из шестой роты. Они залегли за камни и вели огонь. Сержант пояснил: противник обходит. Командир роты приказал удерживать эту высоту. Сержант показал рукой в сторону перебегавших солдат противника. Они приближались к высоте, но огня не вели. Видимо, хотели скрытно выйти и нанести удар во фланг.

Взвод залёг, открыл огонь. Вскоре и противник ответил огнём. В лесу трудно определить силы противника, тем более, когда стрельба идёт разрывными пулями. Их треск в непосредственной близости дезориентирует. Но было ясно, что противник остановился и открыл огонь с подножья нашей высоты. Нас выручило отделение шестой роты. Если бы не оно, вряд ли нам удалось бы выйти на высоту, занять её без боя.

Враг упрямо лез к гребню. Наши пулемёты буквально захлёбывались. Лежавший меж двух камней Парфинович опустошал один магазин за другим. Часто стучали самозарядки.

Правый скат нашей высоты был пологий, левый - крутой. Там противник подполз ближе к гребню. Бойцы сержанта Кузьмичёва, начали бросать гранаты.

- Я сбегаю туда, - обратился ко мне Бондарь. - Запущу эту, - он потряс связкой гранат.

- Давай, - ответил я и снова вместе с Васильевым открыл огонь по тем местам в зарослях, откуда вырывались облачка дыма от выстрелов противника.

Справа опять послышались разрывы гранат, а потом - мощный взрыв. Полетели гранаты и связки гранат из других отделений. Раздались один за другим мощные взрывы. В стане противника, как по команде, прекратилась стрельба. Умолкли и наши. И в этот миг слева донеслось "Ура-а-а!". Его подхватили лежавшие бойцы других отделений...

Неожиданно для всех нас солдаты противника вскочили и задали стрекача. Прибежавший Бондарь радостно заговорил: "Мы в финскую иногда вот так же делали. Они нашего штыка и «ура» боятся, как чёрт ладана".

Был благоприятный момент для того чтобы поднять бойцов в контратаку. Но я этого не сделал и до сих пор не могу простить себе той нерешительности.

У нас наступило затишье. А вот справа, у дороги, бушевал бой. Стрельба танков переместилась вперёд, стала ближе. Вскоре на нашу высоту прибежал командир взвода шестой роты младший лейтенант. Он быстро снял своё отделение и сообщил, что их рота получила задачу отойти на другой рубеж.

- А четвёртая рота? - вырвалось у меня.

Младший лейтенант пожал плечами и ничего не ответил.

- А что делать нам? - решил уточнить я.

Он снова пожал плечами.

Мы переглянулись с Бондарем. После непродолжительного совещания я дал команду снимать отделения. Бондарь пошёл выполнять команду. Сзади послышались выкрики. Я обернулся и увидел трёх бойцов, поднимавшихся к нам на высоту с тыла. Один из них, сержант Дикарев - писарь батальона, запыхавшись от быстрого бега, доложил: "Лейтенант Батаев приказал отходить".

- Куда отходить? - спросил я.

- Он приказал взвод вести по дороге на Войницу. Я пойду с вами.

На душе стало легче, хотя не всё было ясно.

Подойдя к дороге, мы увидели удалявшуюся в направлении Войницы колонну. Сзади продолжался бой. Позже я узнал, что отход прикрывали 3-й стрелковый и пулемётный взводы нашей четвёртой роты. Шестая рота оседлала дорогу. Здесь же на высоте стояли лейтенант Батаев и командир нашей роты лейтенант Погасов.

- Ну вот, ещё один твой взвод пришёл, - услышал я голос Батаева. - Забирай и веди его на своё место.

На высоте правее дороги окапывались бойцы 2-го взвода лейтенанта Феноты.

- Быстрей занимай оборону правее Феноты, - распорядился Погасов. - Мой НП будет на твоей сопке. Помоги Богданову отрыть окоп для НП. Я пойду встречать Мищенко и Пономарёва.

Погасов с двумя бойцами ушёл к дороге. Взвод занял оборону. Солнце пошло на вторую половину дня. Лопаты не слушались бойцов: вываливались из рук. Донёсся жалобный голос одного из бойцов: "Нельзя ли скушать по сухарику?". "Нашёл время, когда кушать", - подумал я. Но тут же сам почувствовал страшный голод и не устоял перед ним: отдал распоряжение на употребление НЗ. Лица у бойцов засияли. Они быстро развязывали вещевые мешки и доставали продукты. Васильев протянул мне кусок сухой колбасы и сухарь.

Прошло минут сорок с того момента, как взвод занял оборону. По обратному скату высоты прошел 3-й взвод во главе с лейтенантом Пономарёвым и пулемётчики. Они заняли оборону правее нашего взвода. На высоту поднялись Погасов и Мищенко. Оба усталые, небритые сели у окопа. Но Мищенко, увидев меня, живо вскочил и пошёл навстречу. В это же время и лейтенант Фенота, очевидно, увидев прибытие командира и политрука роты, прибежал на нашу сопку. Снова начались расспросы о вчерашнем дне. Я рассказал им всё по порядку.

Вернувшись во взвод, я сразу отправил Бондаря с несколькими бойцами получить боеприпасы и сухие пайки. Сам же направился проверить службу наблюдателей.

К вечеру противник подошёл к нашему переднему краю. Развертываясь из колонны, он густыми цепями двинулся вперёд. Вновь завязался ожесточённый огневой бой. Но на этот раз его миномёты огня не вели, а пехота после нерешительной атаки и, очевидно, понеся немалые потери от нашего огня, отошла назад. Наступила гнетущая тишина. Нарушали её одиночные выстрелы миномётов противника: началась пристрелка нашего переднего края. На мой наблюдательный пункт прибежал связной командира роты красноармеец Богданов и сообщил: "Вас вызывает командир роты".

На наблюдательном пункте командир роты мне сообщил об отходе батальона на новый рубеж. Было приказано позиции оставить скрытно: ползком отойти на обратные скаты сопок.

Мы отходили, а противник продолжал пристрелку.

Пройдя не более километра, мы снова заняли оборону. Хорошо помню, взвод находился на правом фланге роты и имел задачу прикрыть фланг роты и батальона. Получилось так, что взвод был хотя и в небольшом отрыве от роты, но оба фланга его оказались открытыми, и это обстоятельство принесло взводу много хлопот и забот. Наступила мучительная ночь. Непрерывно поступали команды: "Смотреть в оба!", "Быть всем начеку!". А у нас глаза слипались.

- В отделениях я разрешил отдыхать через одного. Почаще проверяй боевую службу, - посоветовал я Бондарю, ложась в окоп рядом с Васильевым.

- У меня ни один паразит не уснёт, - отозвался Бондарь.

Успокаивающие слова Бондаря подействовали на меня. Я тут же словно в бездну провалился...

[6 июля] Пробудился от трескотни пулемётов, автоматов и толчков в плечо. Поднял голову.

- Кто, стреляет? - вырвалось у меня.

- Противник и наши, - с тревогой в голосе, почти одновременно, ответили Бондарь и Васильев. Бондарь добавил: - Взвод в боевой готовности.

Стрекотня пулемётов и автоматов, треск разрывных пуль рождали на лесистых и каменистых сопках многократное эхо. И это создавало впечатление, что бой идёт кругом и на большой площади, хотя в действительности перестрелка завязалась левее нас у дороги. Вскоре она утихла.

Из соседнего взвода прибежал связной командира роты Богданов и доложил: "Командир роты приказал по разведке противника огонь не открывать. Быть всем начеку!". Мы с Бондарем обежали отделения и довели приказание командира роты.

Через несколько минут вновь затрещали автоматы. На этот раз недалеко от нашего взвода и где-то левее, видимо, за дорогой. Было ясно, что разведка противника прощупывала наш передний край, вызывала огонь на себя. Наши теперь молчали. Тем не менее, противнику, безусловно, было уже ясно, на каком рубеже наш батальон занял оборону. Далее надо было ожидать подход его передовых подразделений и их атаку. А пока наступила тишина, и было видно, как бойцы, избавившись от дремоты, доставали из вещевых мешков продукты. Мы все трое последовали разумному примеру бойцов.

Во взвод прибыл замполитрук Мазуров.

- Садись, Федя, к "столу" и расскажи, что нового, - попросил я.

- Спасибо. Я поел. А новостей сегодня мало. Сводку Совинформбюро получили. В батальон приехал заместитель командира полка по политической части старший политрук Петриков. Ну и ещё...

- Что там ещё, потом. Быстрей читай сводку, - перебил я.

Мазуров прочитал сводку и добавил:

- Политрук Мищенко приказал до утра довести её до каждого бойца, а я не успел. Пойду в отделения.

- Сейчас нельзя. Противник шныряет, - предостерёг я.

- Для меня сейчас "нельзя" только одно: не довести сводку. Я проберусь туда ползком. Только покажите, где правый и левый фланги взвода.

- Мы вдвоём поползём, - отозвался Бондарь.

- Ну коль уж так, ползите, - согласился я и предупредил: - Только по гребню сопки не ёрзайте.

Бондарь и Мазуров возвратились из отделений. На наблюдательном пункте мы теперь находились вчетвером в одной щели. Было тесно, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде, тем более в бою.

- Успел довести сводку до всех, - облегчённо произнёс Мазуров.

- Бойцы довольны? - спросил я.

- А чем им быть довольными, - сказал Мазуров и вздохнул. - Задают вопросы. А как ответить? Наши кругом отступают. Красноармейцы из местных деревень недовольны тем, что оставили Костомукшу и Вокнаволок. Парфиновича беспокоит судьба Белоруссии. А Рябой со слезами на глазах спрашивает: "Шо буде с ридной Украиной?". Что им ответишь?..

У дороги завязалась перестрелка. Бой разгорался как-то быстро. Миномёты противника после нескольких одиночных выстрелов вдруг повели беглый огонь. Загрохотали разрывы у дороги, и тут же застрочили пулемёты, автоматы, захлопали винтовки с обеих сторон. Выделялись наши "максимы" длинными поливочными очередями. На переднем крае, впереди и сзади видны были всполохи от разрыва мин. Стали доноситься гулкие выстрелы танковых пушек и резкие разрывы их снарядов. Непосредственно перед нашим взводом противника пока не было, но он был недалеко от нашего левого фланга.

Противник с земли не поднимался, в атаку (в нашем понимании) не шёл. Яростный огонь обеих сторон с места то затихал, то возобновлялся. Дуэль продолжалась часа полтора. Наш взвод, не имея целей перед собой, в дуэли не участвовал, молчал. И вот в это время произошёл непонятный случай: три или четыре группы солдат противника, каждая человек по пятнадцать, бегом начали развёртываться впереди перед стыком с соседом и левым флангом взвода. Я подал команду: "Взвод, огонь! Огонь!..". Эту же команду одновременно стали дублировать Бондарь и Мазуров.

Через несколько минут перед всем фронтом батальона огонь постепенно стал стихать. Наступило относительное затишье. Продолжали методичный огонь лишь миномёты - наши и противника. Мины рвались у дороги, примерно в шестистах-семистах метрах от нас. А в лесу это казалось очень далеко.

Умолкли миномёты обеих сторон. Наступила тягостная тишина. Во взвод прибежал связной командира роты красноармеец Богданов и вручил мне лист бумаги. Сейчас не помню точно содержание текста и могу воспроизвести только общий смысл его. В листке, вырванном из блокнота, под названием "Молния" сообщалось, что атака противника отражена. Два пулемётчика пулемётной роты связками гранат подбили танк противника. Всем брать пример с героев. Текст заканчивался словами: "Смерть фашистским оккупантам! Листок передай товарищу". Стояли подписи Погасова и Мищенко. "Молнию" Васильев немедленно доставил на правый фланг взвода. И мы с Бондарем видели, как листок быстро "зашагал" от окопа к окопу на левый фланг.

Противник атак не возобновлял. Кругом стояла тишина.

- Пройдём, проверим службу наблюдателей, размещение отделений и пулемётов, - предложил я Бондарю.

- Сначала покажите Васильеву место своего наблюдательного пункта, - посоветовал он.

- Верно, - согласился я и показал Васильеву, - а вот там и рой его.

Проверив отделения и не найдя там ничего, с чем можно было бы не согласиться, я отдал распоряжение: "Всем отрыть окопы для стрельбы стоя, время на это - один час".

Мы вернулись на наблюдательный пункт. Васильев трудился в поте лица. Бондарь, взяв у него лопату, заявил: "Отдохни. Я его, паразита, быстро вырою".

Как нельзя кстати во взвод прибежал связной Богданов и передал приказание командира роты - получить патроны и гранаты. Вызвав трёх бойцов из отделений и взяв с собой Васильева, я отправился на наблюдательный пункт командира роты. Богданов, идя со мной рядом, заговорил: "Я эту высоту хорошо знаю. С неё виден наш бывший дом в Войнице. Мы ведь раньше жили в Войнице, а затем - в Корпиярви". Я почувствовал какое-то изменение в его голосе: звучала тревога. Взглянув Богданову в глаза, я заметил в них печаль и скорбь. Видно было, что он находится под тяжестью тревоги за родную деревню, за родной дом.

[7 июля] Шёл четвёртый день боевых действий нашего батальона. Стояла мёртвая тишина. Облака на небе поредели, и нет-нет да показывалось где-то далеко на севере, чуть выше леса, яркое солнце. Утренний туман рассеялся, а противника не было. С гребня нашей сопки хорошо стали видны дома Войницы, сосредоточенные в два кружка, в каждом домов по сорок-пятьдесят.

Бойцы, отрыв окопы, получили от меня указание: в каждой паре одному бдительно вести наблюдение за противником, другому отдыхать рядом в окопе. Постовые бойцы тёрли себе шеи и виски: боролись со сном. Этим же занимался и я, изредка поглядывая на скорчившихся Бондаря и Васильева, сладко спящих в обнимку с винтовками на дне щели.

Вдруг где-то слева, ближе к дороге, тишину разрезали пулемётные очереди. Там завязалась жестокая перестрелка. Со дна щели вскочили Бондарь и Васильев.

- Что, появились, паразиты? - озабоченно спросил Бондарь, готовясь к стрельбе. Это же сделал и Васильев. Слева и впереди в каждом окопе зашевелились по два человека: дежурившие и отдыхавшие приняли боевое положение. Парфинович почему-то долго прилаживался к своему ручному пулёмету. Рядом поблёскивал стёклами очков Рябой.

Но огонь утих. Снова наступила тишина. Потом я узнал: взвод лейтенанта Феноты, подпустив противника на близкое расстояние, встретил его дружным огнём. Несколько позже наша разведка выдвинулась вперёд на глубину полтора-два километра, подобрала две винтовки противника, несколько окровавленных головных уборов, магазины к автоматам и ручные гранаты с длинными деревянными ручками. По всему было видно: к нашей обороне подходила разведка противника, но, напоровшись на организованный огонь и понеся потери, быстро ретировалась. Мы недоумевали: что случилось с противником, почему не атакует, где он?

По указанию командования батальона лейтенант Пономарёв с одним отделением проводил разведку на правом фланге батальона. Предположение, что противник может обойти нас справа, не подтвердилось.

Так в ожидании и провели мы весь день. К вечеру, уже в который раз, во взвод прибежал неутомимый связной командира роты Богданов. Не ожидая его приближения, я выкрикнул: "У нас без изменений. Ничего не видно и не слышно!". Однако на этот раз Богданов не побежал обратно, а подошёл ко мне и, заметно волнуясь, доложил: "Командир роты приказал подготовиться к отходу". Затем он, повернув голову в сторону Войницы, что-то прошептал. В глазах его появились слёзы. Он присел. Голова и плечи его задрожали... Подошёл Васильев, и, по-братски обняв его, стал успокаивать, а мне, показывая на Войницу, прошептал: "Дом родной". "Знаю", - ответил я. Грустно стало на душе. Наклонился к Богданову: "Петя, успокойся. Мы вернёмся. Мы обязательно вернёмся!".

Верил ли я в то, что сказал бойцу? Или изрёк лишь только для успокоения души? Скажу прямо: в победу нашу верил. И никогда в этом не сомневался, хотя может быть тогда и не мог аргументировано обосновать свою веру.

Вскоре Богданов, смахнув слёзы со щёк и снова подняв глаза на Войницу, произнёс: "Жалко. Очень жалко родной дом, родную деревню. Никогда не думал... Командир роты сказал: когда будете готовы к отходу, доложите мне". Богданов ушёл. А я с мыслью "вот когда и богатыри слёз не стыдятся" направился в отделения готовить их к организованному отходу.

Через некоторое время во взвод прибыл младший политрук Мищенко. Я доложил ему о готовности взвода к отходу.

- Ну, теперь вместе поведём взвод, - улыбаясь, произнёс Мищенко. - Мы будем отходить последними, прикрывать отход роты. Третий батальон отходит за реку Куржма. Полковые сапёры заминировали обочины нашей дороги, сделали завалы. В нескольких местах под полотно дороги заложили фугасы, взрывать будут. Мне показали все эти места, знаю их. Но на всякий случай знай и ты: взвод надо вести по лесу левее дороги к мостам через реки Куржма и Войница.

...Отходили мы, взрывая дороги и мосты. Тогда я не знал, почему мы отходим. И не мог толково ответить бойцам на этот вопрос. Вместе с ними разделял сожаление, что в тот день, 7 июля 1941 года, нам, имевшим окопы для стрельбы стоя, так и не пришлось бить противника. А вечером мы вынуждены были без боя оставить историческую деревню Войница, в которой два десятка лет назад закончил свой легендарный поход отряд Антикайнена. Было вдвойне обидно...

Ночью наш батальон прошёл через боевой порядок одной из рот 3-го стрелкового батальона нашего полка. Так мы узнали, что им приказано прикрыть наш отход.

проводилось в ходе боевых действий. Правда, направлении Лонкка - Войница кое-что из инженерных сооружений и заграждений было сделано силами 3-го стрелкового батальона, высланного туда до перехода противником границы.

Если коротко говорить об итогах боёв тех первых дней войны на Ухтинском направлении, то я с полной уверенностью могу заявить, что наши бойцы и командиры провели их с достоинством и честью. Известно, что основным критерием оценки результатов боевых действий являются потери сторон. Противник в тех боях, по данным дневника офицера штаба 3 пехотной дивизии "той стороны" потерял "...примерно 200 человек, из них примерно 30 человек убитыми...". Потери 2-го и 3-го батальонов 118-го полка составили около 60 человек. Я употребил слово "около" по той причине, что в приказе по 118-му стрелковому полку от 12.07.41 г. № 202 приводится цифра 60, а в другом документе - 59 (13 убитых, 33 раненых, 13 человек пропали без вести). Конечно, тоже немало. Тем более, если смотреть с позиции матерей, жён, детей. Несколько смягчается боль и горечь потерь лишь тем обстоятельством, что наши потери были почти в четыре раза меньше, чем у противника.

Столь большая разница в потерях сторон вполне объяснима. Наступающий, как правило, несёт потери больше. Наши подразделения оборонялись из окопов, пусть нередко наспех вырытых, не всегда глубоких, но и они способствовали лучшим условиям ведения огня и, несомненно, укрывали бойцов от многих пуль и осколков. Это главная причина. Но были и другие. Противник часто подходил к нашей обороне в переуплотнённых, скученных боевых порядках, а это неизбежно вело к большим потерям. При наших выходах из боя противник нас не преследовал, а это как раз тот момент, когда обороняющаяся сторона обычно несёт наибольшие потери. Нам же удавалось отходить и занимать новые рубежи без воздействия противника. Бои проходили в лесу. Наши бойцы вели огонь из пулеметов и самозарядных винтовок с большой пробивной силой пуль. Противник же много вёл огня из автоматов, с меньшей пробивной силой. Если же учесть; что противник широко применял разрывные пули, многие из которых рвались, попадая даже в мелкий кустарник, ветки деревьев и не долетая до наших окопов, то станет ясным, почему наш огонь оказался более эффективным. Расчёт противника на психологическое воздействие на наших бойцов треском разрывных пуль себя не оправдал. Правда, в первые дни треск этих пуль вблизи, особенно сзади, у некоторых людей вызывал тревогу и беспокойство. Но и они вскоре освоились. Со временем противник тоже понял малую эффективность разрывных пуль и постепенно стал использовать их значительно меньше.

В ходе боёв в предполье были слухи, что солдаты противника на некоторых участках наступали в пьяном состоянии. Об этом мне говорили пограничники, действовавшие совместно с нашим взводом. Об этом докладывал командованию полка и лейтенант Карабанов, действовавший на направлении Лонкка - Войница: "3 июля в бою захвачены бинокль, карта и другие документы... противник действовал пьяным, стрелял плохо".

Я лично не наблюдал подобных явлений. У противника существовал запрет на отправку посылок солдатам из тыла. Однако я не хочу ставить под сомнение истинность докладов наших товарищей. Солдаты в любой армии - весьма находчивый народ. Да и некоторые жёны их тоже были предприимчивыми и вездесущими. Одна финка писала мужу: "...Посылки на фронт не принимают, но я по знакомству передаю тебе табак и бутылочку...". Надо полагать, она была наполнена не брусничным соком. Выпил он её один или с кем-то, не знаю. Но погиб он на наших глазах при диких обстоятельствах, о чём я расскажу в своё время. И если действительно были случаи наступления противника в нетрезвом состоянии, то это ещё одна из причин его больших потерь: "пьяному море по колено".

Нет сомнения в том, что противник понёс бы более значительные потери, если бы наш 2-й батальон, как и 3-й, заблаговременно вышел ближе к границе в район Пахомова Ваара - Вокнаволок, откуда единственная дорога на Войницу проходит между озёрами, весьма удобными для обороны.

Тем не менее, нашим передовым отрядам удалось задержать продвижение превосходящего по силам противника на 4-5 суток, что помогло другим нашим подразделениям подготовить позиции в главной полосе обороны на рубежах рек Войница и Писто, а 81-му стрелковому полку позволило в полном составе подойти к полю боя. Вместе с тем подразделения приобрели определённый боевой опыт, получили хороший заряд на будущее, вскрыли некоторые сильные и слабые стороны в тактике противника и выявили свои недостатки. О некоторых из них, которые, на мой взгляд, имеют актуальное значение и сегодня, я считаю необходимым сказать, в надежде, что это может принести пользу молодым командирам.

Первые же бои показали, что мы имели слабые навыки в ведении непрерывной разведки, плохо оборудовали позиции в ограниченное время, слабо организовывали взаимодействие, вели наблюдение за полем боя и управляли огнём своих подразделений. Не всё благополучно было у нас и с организацией и проведением планомерного, последовательного выхода из боя и эвакуацией тяжелораненых и убитых. Что греха таить, большой процент (20 %) без вести пропавших от общего числа потерь - факт из ряда вон выходящий. Его, очевидно, нельзя оправдать только тем, что бои носили напряжённый характер и велись в лесу, где видимость крайне ограничена. Основная причина крылась в другом.

В подразделениях полка в довоенное время слабо проводилась воспитательная работа и обучение командиров и бойцов по вопросам эвакуации раненых и убитых с поля боя. В этом важном и нелёгком деле ограничиваться лозунгами, призывами "сам погибай, а товарища выручай!" нельзя. Необходима постоянная тренировка личного состава на всех тактических занятиях и учениях. При этом важно конкретно устанавливать ответственность и строго спрашивать с каждого воина за судьбу товарищей по правую и левую руку.

Самым главным итогом тех боёв, видимо, следует считать то, что мы расшевелились, стряхнули с себя благодушие и сомнения о наступившей большой войне. Мы почувствовали, что враг, недостаточно опытный в наступлении, но озлобленный, жестокий, неумолимый и жадный на чужое. Каждый из нас понял, что всё ещё впереди, и осознал беспощадную истину боя: если я не убью врага, он убьёт меня. От этого сознания мы быстро начали мужать. В наших сердцах вспыхнул огонь ненависти и неугасимой решимости драться и победить.

С отходом наших подразделений за реку Войница установилась тишина и спокойствие, словно мир наступил.

День 8 июля был солнечным, небо почти полностью очистилось от облаков, рассеялся туман над озёрами и болотами. В сизой дымке на тригонометрической вышке, установленной южнее западной части Войницы, кто-то из наших обнаружил государственный флаг противника, а затем и хождение солдат противника по деревне. Об этом было доложено в штаб полка. Вскоре к нам на сопку прибыл [адъютант старший батальона] Батаев и артиллерист, красивый, энергичный, крепко сложенный младший лейтенант Семик. Следом за ними связисты разматывали полевой телефонный кабель. Прошло несколько минут, и полковая артиллерийская батарея залпами разорвала тишину, начала бить по деревне. Противник бросился в лес. Затем огонь был перенесён по флагу на вышке. Но сбить его или разрушить вышку не удалось. Да и вряд ли эта затея была выполнима для 76-мм пушек с закрытых огневых позиций. Хорошо помню: особое усердие в этом проявлял Батаев. Конечно, всем нам хотелось увидеть падение государственного флага противника. Но, увы!

Снова наступила тишина. Весь этот и последующие дни, вплоть до 14 июля, наш батальон совершенствовал позиции в обороне, вёл разведку и имел время на отдых. В эти же дни мы узнали много новостей. И если до этого мы только кратко слышали о речи Сталина 3 июля 1941 года, то теперь мы прочитали эту речь в газетах в полном объёме. Заключительные слова речи: "Все силы народа - на разгром врага!" поселились в наших сердцах, стали девизом и целью нашей жизни.

Активно работал Федя Мазуров. Он рассказывал в подразделениях о бойцах и командирах, отличившихся в приграничных боях. От него мы узнали, что наводчик противотанкового орудия Голиченко 9 и 11 июля огнём орудия сорвал наводку моста через реку Войница и уничтожил большую группу солдат противника.

В те дни нашими подразделениями часто проводилась разведка перед фронтом и на флангах. Однако разведка велась не глубоко, её действия ограничивались на правом фланге рекой Войница, а на левом - озером Верхнее Куйтто. Лишь однажды две наши роты переправились через реку Войница и провели разведку боем на глубину до полутора километров.

Как приятную новость мы встретили назначение Маршала Советского Союза Ворошилова Главнокомандующим нашим Северо-Западным направлением [постановление ГКО от 10 июля - ред.]. В те же дни с интересом было встречено "Соглашение между Правительствами СССР и Великобритании о совместных действиях в войне против Германии" [подписано 12 июля - ред.].

В то временное затишье мы отбирали отличившихся в боях бойцов и младших командиров из призванных местных жителей для действий в партизанских отрядах. Не скрою, нас, командиров взводов и рот, понимавших важность этого мероприятия, оно не радовало. И нас легко понять. Противник в то время имел превосходство над нами в численности своих войск по пехоте примерно двойное, в танках - абсолютное и имел значительно больше автоматического оружия. Пополнение в те дни подавалось небольшими партиями. Личный состав прибывал утомлённым тяжёлым маршем. Но самое неприятное и печальное было то, что люди приходили слабо обученные военному делу, а некоторые никогда не держали в руках винтовку и не видели гранат.

Однако, не смотря на все трудности, мы были настроены оптимистично, отобрали лучших бойцов для действий в партизанских отрядах. Их из нашего полка было отправлено 35 человек. Четыре бойца были направлены туда из нашего взвода. Политрук роты Мищенко настаивал отправить и моего связного красноармейца Васильева, но я встал на дыбы, и с помощью командира роты Погасова отстоял его. Сам Васильев тоже высказал пожелание остаться во взводе.

Короче говоря, мы готовились к серьёзным событиям на длительное время. Правда, мы тогда никак не думали, что война затянется на четыре длинных, тяжких года.

Противник в те дни, по данным дневника офицера штаба противника, вёл "...подготовку к большим действиям. Штаб в работе... Планируется окружение... Испытывается большая нужда в автомашинах... 13.07.41 г. провели разведку Ухтинского аэродрома. Руссы¹ сегодня в воздух не поднимались. Было бы хорошо, если бы они отсутствовали в воздухе хотя бы ещё сутки, ибо завтра утром начнется...".

В те же дни командир нашей дивизии генерал-майор Панин на основании разведывательных данных и оценки местности докладывал командующему 7 армией: "Я считаю наиболее вероятным направление наступления противника на нашем правом фланге через реку Войница, более трудным - направление через озеро Верхнее Куйтто".

Оценка обстановки и решение командира дивизии на оборону не может вызывать особых возражений ни с точки зрения того времени, ни с позиции сегодняшнего дня. Что же касается частностей, то подчеркну лишь один момент: южнее восточной части деревни Войница по восточному берегу озера Ридалакша и северо-восточному берегу озера Верхнее Куйтто на весьма широком фронте патрульную службу несла 6-я стрелковая рота нашего батальона с группой пограничников (тогда именовали её "отрядом Корнеева" - по фамилии командира роты). Прошу помнить этот факт, он сыграл тогда важную роль и мы к нему ещё вернемся.

В ночь с 13 на 14 июля мы были разбужены грохотом орудий и миномётов. Быстро заняли окопы. Стрельба была правее нас - севернее озера Акко. События там развивались так.

В 2 часа 30 минут противник открыл ураганный огонь по обороне батальона. В 3 часа пять самолётов противника пытались бомбить огневые позиции артиллерии и расположение тыловых подразделений, но подлетевший наш самолет-истребитель сбил один бомбардировщик, а остальных вынудил сбросить бомбы куда попало. С утра противник пытался атаковать нас с фронта. Атака была отражена. В 11 часов 30 минут пехотный батальон противника переправился через реку Войница и в скученном военном порядке подошёл к правому флангу батальона. Наши подразделения, подпустив противника на близкое расстояние, открыли внезапный огонь в упор. Противник был ошеломлён, понёс большие потери и бежал с поля боя. Были взяты пленные и трофеи.

Это событие офицер штаба 3 пехотной дивизии противника в своём дневнике отразил так: "У Войницы создалось напряжённое положение. Наш батальон отброшен за реку. 100 человек убито, 300 человек рассеяны по лесу. Некоторые отстреливались, а потом, побросав оружие в реку, отошли. Командир батальона снят".

Так было на правом фланге нашей дивизии. Обратимся к левому флангу.

В тот же день, 14 июля, рано утром по сведениям патрулей отряда Корнеева стало известно о переправе противника через озеро Верхнее Куйтто в районе 4 км юго-восточнее Ойнашниеми. Вначале поступили сведения о переправе пехотного батальона, а затем и двух батальонов. Сейчас я могу дать точные сведения, прямо из "уст" противника. Вот что записано в известном дневнике: "14.07.41 г. в 2 часа началась первая переправа в военной истории Финляндии: два батальона на моторных лодках переправились через Куйттоозеро... Ширина места переправы 2 км. Первые прибыли на противоположный берег в 2 часа 20 минут. В 3 часа передали, что наши самолеты бомбили противника в Войнице, но истребитель руссов сбил один наш самолёт. Гром пушек слышен на севере. Переправу можем считать удачной. Только бы достигнуть конечной цели - окружить и уничтожить руссов. Жаль, что наш отряд не выполнил свою задачу в районе Ювалакши - отошёл обратно".

Командованию нашей дивизии уже днём 14 июля было точно известно, что через озеро переправился не один пехотный батальон, а два. Отряду Корнеева была поставлена задача сдерживать противника. И там вскоре разгорелись упорные бои.

Итак, в результате наступления противника с одновременным нанесением ударов по обоим флангам нашей дивизии к исходу 14 июля выяснилось: на правом фланге севернее Войницы противник потерпел поражение, на левом фланге в районе Ювалакши (здесь оборонялись пограничники), его тоже постигла неудача, а вот в районе восточнее Ойнашниеми ему удалось переправить через озеро Верхнее Куйтто два пехотных батальона [см. карту 4]. И если утром в штабе противника царило "бодрое настроение", там восхищались "настоящей картиной войны" и питали надежду на "...окружение и уничтожение руссов", то вечером настроение резко изменилось. В штабе стали нервничать и бранить командиров пехотных полков: одного за провал наступления у Войницы, другого за нерешительность и медлительность после переправы батальонов через озеро Верхнее Куйтто.

Этих коротких записей офицера штаба дивизии вполне достаточно для того, чтобы лучше понять замысел противника, хотя он к исходу 14 июля был уже прозрачным для нашего командования. Идея противника была проста: повторным ударом в направлении Войницы, Корпиярви и одновременным выходом двух батальонов, переправившихся через озеро Верхнее Куйтто в район Корпиярви, окружить и разгромить наши части. Что касается настойчивого стремления противника захватить Ювалакшу, то оно, очевидно, предпринималось с одной стороны как профилактика возможного удара наших подразделений по его флангу и тылу, а с другой стороны, и это главное, как угроза Ухте и единственной нашей коммуникации, по которой поступали резервы и материальные средства, необходимые нам для ведения боевых действий.

В создавшейся обстановке командир генерал-майор Панин принял решение: опираясь на узлы обороны в районах Войницы и Корпиярви, резервами бить противника по частям. Сначала нанести удар по группировке противника севернее Войницы и лишить её возможности вновь возобновить наступление вдоль дороги Войница - Ухта, затем сосредоточить резервы против переправившихся двух пехотных батальонов противника.

Идея генерала Панина, видимо, основывалась на том факте, что противник расчленил свои силы на разрозненные группировки и подставлял их под последовательные удары наших войск. Таким образом, обе стороны настроились на весьма активные действия с решительными целями.

Однако, как это нередко бывает на войне, самые хорошие идеи и планы оставались лишь благими намерениями. Именно так случилось и с замыслами обеих противоборствующих сторон на Ухтинском направлении в середине июля 1941 года. Бои разгорелись напряжённые, кровопролитные, а основной цели ни одна из сторон не добилась. Но расскажу обо всём по порядку.

устную ориентировку частям и подразделениям на предстоящие боевые действия. И, судя по распоряжениям, которые поступали к нам в тот день, можно предположить, что командование дивизии не без внутреннего колебания приняло окончательное решение. Видимо, оно вначале предусматривало разгром двух пехотных батальонов, переправившихся через озеро, а затем уже предполагало нанести удар по противнику, сосредоточившемуся севернее Войницы.

По какой из тех двух группировок противника целесообразнее было нанести удар в первую очередь? Этот вопрос дискуссионный. С психологической точки зрения, на мой взгляд, лучше было бы в первую очередь разгромить два пехотных батальона, угрожавших тогда нашему тылу. Уверен: их быстро постигла бы та же участь, что и тот батальон противника, который 14 июля пытался нанести удар во фланг и тыл 81-му полку. В этом случае последующий удар частей дивизии по противнику севернее Войницы проходил бы без опасливой оглядки назад, без распыления сил и внимания.

Вернёмся в мой родной батальон. Он, без шестой стрелковой роты (она, как я уже указывал, сдерживала продвижение двух пехотных батальонов), где-то уже перед вечером вышел на выполнение боевого приказа командира дивизии по разгрому противника севернее Войницы. Мы шли на север по восточному берегу озера Акко к излучине реки Войница [см. карту 4]. Пройдя около двух километров, на одной из сопок соединились с 3-м батальоном нашего полка. Он имел задачу действовать во втором эшелоне вслед за нашим батальоном. Затем начались розыски 1-го батальона 81-го стрелкового полка.

[16 июля] Было уже темно. Продвигались по густому лесу, преодолевали завалы. Выдвижение шло медленно. Наш взвод был во втором эшелоне роты, и я двигался вслед за командиром роты. Вдруг справа впереди возникла перестрелка. Она была короткой. Затем оттуда донеслись голоса. Командир роты решил уточнить, что произошло в 1-м батальоне 81-го полка. Мы быстро выдвинулись туда. От командира левофланговой роты узнали о том, что их командир батальона [майор Васильев] погиб, и командование батальоном принял на себя уже знакомый нам помощник начальника штаба полка старший лейтенант Подузов.

Вскоре донеслась команда: "В атаку, вперёд!". Она шла слева - из боевого порядка пятой роты и справа - из подразделений 1-го батальона 81-го полка. Очевидно, время атаки было согласовано.

Рота двинулась вперёд. Мы спускались с небольшой сопки вниз, преодолевая наши завалы. И чем дальше мы продвигались, тем плотнее становился туман, словно мы входили в парилку. Справа впереди заработали пулемёты и автоматы противника. В ответ застрочили наши пулемёты, захлопали винтовочные выстрелы. Цепь роты рванулась вперёд. Снаряжение и обмундирование цеплялись за поваленные деревья и ветки завала, бойцы в густом тумане натыкались на пни, падали. Это сдерживало наш бег, делало его прерывистым. Но вот передняя цепь притормозила, и наш взвод приблизился к ней вплотную.

Во избежание перемешивания боевого порядка я остановил взвод, а сам выдвинулся вперёд к командиру роты, и мы вместе с ним наблюдали такую неприятную картину: бойцы взвода лейтенанта Феноты бросились в реку. Но тут же быстрое течение поволокло бойцов влево, вниз и на крутом повороте реки вынесло их к тому же берегу, с которого они прыгали.

Послышались ругательства, крики: "Помогите!". Лейтенант Фенота, выскочив из воды на свой берег и, очевидно, поспешив кому-то на помощь, тут же снова бросился в реку. Однако не успел: пучина поглотила бойца. Остальные бойцы взвода выбрались на берег. Лейтенант Фенота прибежал к нам и доложил командиру роты о том, что реку в снаряжении переплыть невозможно. Ручной пулемётчик утонул. Он перед броском в воду держал пулемёт на отпущенном ремне через плечо и вёл огонь на ходу. Он первым бросился в воду. Был ли он ранен или убит в воде, или же утонул под тяжестью своего пулемёта, неизвестно. Два или три бойца были ранены, некоторые вынуждены были бросить винтовки в воду. Настроение у Феноты было подавленное.

С противоположного берега реки Войница, закрытого от нас густой пеленой тумана и лесом, строчили пулемёты и автоматы противника. Наш высокий берег, лес и туман были нашими спасителями. По огню можно было судить, что наши соседи справа и слева тоже вышли к реке и, встретив организованный огонь противника, остановились, вели стрельбу с места. Пытались они форсировать реку или нет, не знаю. Рядом со мной лежали Бондарь и Васильев. Последний произнёс: "Знаю эту реку - быстрая, глубокая, ширина 80 - 100 метров. После обильного дождя - паводок. Скорость течения увеличилась. Одетые бойцы её не переплывут, утонут".

Вот всё, что я тогда видел и слышал, и что сохранилось в моей памяти о том бое.

Главная причина нашего неуспеха, на мой взгляд, состояла в том, что командование дивизии самоустранилось от организации и проведения боя, который осуществлялся в интересах всей дивизии. Переложило это на командира 81-го полка, но и его, к сожалению, "привязало" к одной точке на местности, приказав ему "НП выдвинуть в 5 с<трелковую> р<оту>". И руководство тремя батальонами из разных полков в самый ответственный момент пытался осуществлять помощник начальника штаба 81-го полка старший лейтенант Подузов, не имевший никаких средств связи. А в той обстановке нужна была опытная, твёрдая рука.

Нельзя согласиться и с выбором направления удара трёх батальонов. Нет сомнения в том, что его следовало нанести севернее излучины реки Войница, направляя основные усилия во фланг и тыл противнику. Фронтальная атака с форсированием реки с ходу, без инженерных и подручных средств, а также без соответствующего артиллерийского подавления противника не могла привести к успеху. Как ни парадоксально, факт остается фактом: в штабе дивизии и в штабах полков забыли о реке Войница. Никто не планировал и не готовился к её форсированию.

Нельзя оказать, что крутой нрав реки не знали в штабах. 28 июня во время работ по подготовке рубежа обороны на восточном берегу этой реки в одном из подразделений красноармеец, пытавшийся переплыть её, утонул. Этот несчастный случай в приказе доводился до всего личного состава. Знали о коварности реки, но получилось, что "забыли про овраги, а по ним ходить".

Кстати, в штабе 3 пехотной дивизии противника тоже плохо знали об этой реке. Упрёк в дневнике офицера штаба в адрес своих солдат, которые 14.07.41 г. "побросав оружие в реку, отошли", свидетельствует об этом. Побросали они не потому, что были нерадивые... Больше того, я предполагаю, что в числе тех 100 убитых, о которых говорится в дневнике, были и утонувшие...

Основу успеха любого боя составляет организация и всестороннее обеспечение его. Пренебрегать этим - значит обрекать войска на неудачу. В современных условиях исключительно важное значение имеет наступление сходу. Наступление сходу, особенно связанное с форсированием водных преград и преодолением других естественных и искусственных препятствий и заграждений, требует от командиров глубоких знаний, большого умения, творчества, инициативы и высокой мобильности в работе.

В событиях тех дней на Ухтинском направлении описанный неудачный контрудар 16 июля оказал отрицательное влияние на ход дальнейших действий наших войск. Он, видимо, тяжело отразился на психике командира дивизии. В тот же день по его распоряжению 1-й батальон 81-го полка был отправлен на восток в район Корпиярви, 3-й батальон 118-го полка - на юго-восток на помощь 6-й роте нашего батальона для сдерживания двух батальонов противника, переправившихся через озеро Верхнее Куйтто, а наш 2-й батальон (без 6-й роты) был оставлен рядом со 2-м батальоном 81-го полка для обороны направления вдоль дороги Войница - Ухта. Здесь же действовал и наш 1-й батальон.

Командование дивизии, полностью отказавшись от активных, решительных действий по разгрому противника по частям, не только распылило свои силы, но и неоправданно разрознило полки и батальоны и решило пассивно сдерживать противника на всех направлениях. К чему это привело, покажут последующие события.

Подразделения нашего батальона отходили от реки Войница организованно и спокойно. Противник прекратил огонь. Он ночью и в тумане вряд ли разобрался в том, что было у него перед рекой. Наши действия не представляли особой угрозы противнику. И даже если бы мы, заготовив подручные переправочные средства на месте, попытались форсировать реку и атаковать, то вряд ли имели бы успех. Элемент внезапности был утрачен, а форсировать реку при неподавленной системе огня - это всё равно, что сыпать зёрна в жернова - всё будет перемолото.

С рассветом мы увидели у берега реки много валявшихся винтовок, магазинов к автоматам, пулемётных лент, солдатских ранцев, френчей, головных уборов и другого снаряжения противника. Все это говорило о поспешном, мягко говоря, отходе того батальона противника, который днём 14 июля пытался нанести удар во фланг 81-го полка. Но никто из наших не проявлял любопытства к этим вещам. Поднимали лишь винтовки, извлекали затворы, разбирали их и разбрасывали по лесу. Мы отходили молча, в расстроенном душевном состоянии. Особенно плохое настроение было у Петра Богданова - обычно бодряк, он шёл понуро. Ночью он был уверен, что днём увидит родную Войницу и поклонится отчему дому...

На одной из сопок батальон был остановлен, и мы вновь увидели помощника начальника штаба 81-го полка старшего лейтенанта Подузова. От него узнали, что наш батальон остаётся в подчинении командира 81-го полка с задачей перейти к обороне прохода между тремя безымянными озёрами южнее высоты с отметкой 227,7.

Выйдя в назначенный район и примкнув левым флангом к правому флангу 2-го батальона 81-го полка, батальон развернулся и занял оборону. Погода разгулялась, туман рассеялся, на небе - ни облачка, ярко светило солнце. Но его лучи не бодрили, а клонили уставших бойцов ко сну, а нам надо было отрыть парные окопы для стрельбы стоя и соединить их траншеями.

Наш взвод расположился на небольшой сопке на правом фланге роты и батальона. Впереди, было небольшое болото, обзор перед фронтом хороший, а на фланге справа - густые заросли, мешавшие просматривать местность между сопкой и озером. Часть личного состава рыла окопы, другие прорубали просеку к озеру. Бондарь, Васильев рыли окоп для наблюдательного пункта. В это время к нам прибыли Мазуров и Богданов с долгожданными и приятными новостями: получили сводку Совинформбюро, газеты и подвезли завтрак и обед. Бондарь организовал получение пищи, а я жадно перечитывал последние сведения с фронтов и хотел понять, что кроется за краткими фразами.

Весь день 16 июля прошёл спокойно. Кругом стояла тишина. К вечеру перед передним краем обороны батальона стала рыскать разведка противника. По характеру её действий было ясно, что она пытается определить начертание нашего переднего края и выявить систему огня. От командования батальона и командира роты стали поступать распоряжения: "Привести подразделения и огневые средства в полную боевую готовность", "Усилить наблюдение...".

У нас в каждом отделении назначались наблюдатели, ручные пулемёты всегда были готовы к открытию огня. Около них постоянно дежурили пулемётчики. Ночью я обычно высылал вперёд дозор в составе двух или трёх человек в качестве "слухачей". В их обязанности входило: обнаружить приближение противника и, не открывая огня, немедленно отойти и доложить о замеченном. На моём наблюдательном пункте круглосуточно велось наблюдение: дежурили по очереди Бондарь, Васильев и я. И в тот день с вечера Бондарь заступил на дежурство, а я, проверив несение боевой службы в отделениях, лёг отдыхать. Рядом со мной прилегли Васильев и Мазуров.

Медленно гас северный день. Лес почернел, стыла земля, остановился воздух. Казалось, всё замерло на сопках. Безжалостные комары, единственные нарушители тишины и покоя неистово звенели, больно кусали, мешали уснуть. Веки слипались, и я всё дальше залезал от комаров под плащ-накидку и в вязкое дремотное состояние, а вскоре незаметно уснул.

[17 июля] Разбудил меня связной командира роты Богданов:

- Ротный приказал передать - где-то что-то заметили. Надо усилить наблюдение.

- Доложи, Петя: смотрим в оба.

Богданов убежал. Было уже совсем светло. Над болотом стоял туман. Взглянул на часы: спал около двух часов. Уложив Бондаря отдыхать, сам стал на часы. Но вскоре снова прибежал Богданов:

- Товарищ лейтенант, вас вызывает ротный.

- Что-нибудь случилось?

- Он не сказал. Всех командиров взводов вызывает, - пояснил Богданов.

На НП командира роты я увидел лейтенантов Феноту и Пономарёва. Командир роты вёл переговоры по телефону и по тому, как он часто употреблял слово "есть", было ясно, что он говорил с Хохловым или Батаевым. Ко мне подошёл Фенота и тихонько сообщил:

- Вечером комбат вызывал ротного и меня. Ругал за утонувшего в реке бойца и раненых. Сказал, что мы не умеем беречь бойцов.

- Мне он говорил то же самое, - ответил я.

Командир роты, передав телефонную трубку связисту, заговорил:

- Недавно комбат сообщил, а сейчас Батаев передал, что противник сосредотачивается для атаки перед передним краем пятой роты и соседа слева. Его надо ждать и у нас. Всем по местам. Быть начеку!

Возвратившись на свой наблюдательный пункт, я застал беседу Бондаря и Мазурова с возвратившимися из-за переднего края "слухачами". Они доложили, что противник подошёл к болоту, остановился и, судя по стуку лопат, роет землю.

- Наверное, окапываются, - высказал предположение Бондарь.

- Надо немедленно доложить командиру роты, - посоветовал Мазуров.

Из-за озера до нас дошла перестрелка. Она была короткой. Там наших не было, и это нас насторожило.

Мазуров и Васильев убыли к командиру роты, а мы с Бондарем, обеспокоенные перестрелкой на фланге, решили переместить одно отделение на обратный скат сопки и занять круговую оборону. Вскоре донеслись залпы артиллерийских батарей противника и тут же открыли огонь его миномёты. Впереди внизу в бело-серой пелене тумана над болотом и у подошвы сопки заухали и запрыгали черные султаны взрывов. Но, разрываясь в болоте, мины не причиняли нам вреда. Более интенсивный огонь был левее нас, ближе к дороге. Шквал артиллерийско-миномётного огня продолжался около тридцати минут. Затем артиллерия и миномёты перенесли огонь в глубину, и тут же началась перестрелка из стрелкового оружия. Пехоту противника мы не видели, она вела огонь с места, из-за болота. Завязался огневой бой. Обе стороны словно состязались - кто пошлет больше пуль друг в друга. Возвратившиеся от командира роты без каких-либо новостей Мазуров и Васильев тоже вели огонь. Меня не покидала какая-то тревога за наш правый фланг и тыл. Хотя я надеялся на Бондаря, как на себя, тем не менее, часто бегал в то отделение, которое перевели на обратный скат сопки. Но там было спокойно.

Огневая дуэль продолжалась около двух часов. Усилившийся утренний туман, перемешавшийся с дымом от стрельбы, густой пеленой повис над болотом. Во рту ощущался привкус порохового дыма.

Прибежал связной командира роты Богданов и передал приказание на отход.

- Почему и куда отходить? - спросил я.

- Почему - не знаю, а отходить командир роты приказал к дороге, - пояснил Богданов.

- Ты не напутал? - вступил в разговор Мазуров.

- Да вы что, товарищ замполитрука? Связисты уже смотали кабель. Второй и третий взводы тоже отходят, - ответил Богданов.

- А где сейчас находится командир роты? - уточнил я.

- Он с третьим взводом пошёл и сказал, что будет ожидать ваш взвод у дороги на высоте.

Мы переглянулись с Мазуровым и недоумённо пожали плечами. Но ничего не оставалось, как выполнять приказ на отход.

Поставив задачи отделениям, стали последовательно отводить их на обратный скат сопки. Ручные пулемёты продолжали вести огонь по противнику с гребня сопки. Но вот и они отошли.

Проверив наличие бойцов и оружия, двинулись к дороге. Пошли не по тому направлению, по которому указал Богданов, а несколько левее, в обход низкого места, которое простреливалось противником. Это было дальше, но безопаснее. Шли не спеша.

Вдруг слева от нас возникла перестрелка. Это было в нашем тылу, в том направлении, куда мы отходили. В лесу, да ещё когда стоит туман, поглощающий звуки, очень трудно определить расстояние, поэтому мы ориентировочно предположили, что до места боя было около полутора-двух километров.

- Там недоброе дело. Наверное, паразиты обошли и вышли в тыл, - высказал мысль Бондарь.

Мазуров пожал плечами. Я промолчал.

Ускорив движение, пошли по скату высоты. Богданов предложил сделать поворот вправо, чтобы выйти на высоту, где у дороги должен ждать нас Погасов. Шум боя в нашем тылу нарастал. Велась стрельба и правее нас, у реки Войница. Наконец, поднялись на высоту и вышли к дороге, идущей из Войницы на Ухту.

- Вон наш командир роты со связными, - показал рукой Богданов.

Командир роты сидел у дороги. Он смотрел туда, откуда мы должны были подойти. Локти рук его лежали на коленях, кисти беспомощно висели. Видно было, что в нём боролись чувства надежды и обречённости. Остановив взвод у дороги, я подбежал к нему. Он вскочил и с тревогой в голосе спросил:

- Где взвод? Где Богданов?

- Все прибыли, - доложил я.

- Подумал, что взвод опять пропал, как в предполье. Дело не шуточное. Весь батальон отошёл, а вас нет и нет. Идёмте быстрее.

Мы пошли вслед за командиром роты.

Слева в лесу бушевал бой. На дороге увидели старшего лейтенанта Подузова и лейтенанта Батаева, который громко крикнул: "Бегом, бегом!.." Погасов подбежал к Батаеву и остановился. Остановились и мы, но Батаев вновь повторил: "Бегом, бегом занимайте оборону". Погасов рванулся вперёд, мы побежали вслед за ним. Вскоре догнали второй и третий взводы нашей роты и, пройдя ещё около километра, свернули вправо от дороги и заняли оборону.

И только здесь мы узнали от политрука роты Мищенко, что отряд противника обошёл наш правый фланг. Он пытался выйти к дороге и отрезать пути отхода нашего батальона и 2-го батальона 81-го полка. Однако дивизионная или полковая разведка, точно сейчас не помню, обнаружила отряд у высоты 227,7, обстреляла его (перестрелку мы слышали утром) и, быстро отойдя, доложила командованию. Навстречу отряду противника было выдвинуто какое-то подразделение 2-го батальона 81-го полка. Оно задержало выход противника к дороге и обеспечило отход наших подразделений. И на этот раз, как и при ведении боёв в предполье, противник, как ни странно, не преследовал наши отходящие подразделения с фронта и они, отойдя от реки Войница на три-четыре километра, вновь заняли оборону на промежуточном рубеже и имели время на организацию огня и отрывку окопов для ведения огня [см. карту 5].

Во второй половине дня 17 июля передовые подразделения противника, медленно продвигаясь вдоль дороги Войница - Ухта, подошли к нашему переднему краю обороны на промежуточном рубеже и завязали бой. Но их атаки были легко отражены, противник отхлынул назад.

Нам был неизвестен план противника, но, судя по его действиям, нетрудно догадаться, что он намечал ударом с фронта и обходом справа отрезать два наших батальона и разгромить их. Однако действия противника не отличались ни стремительностью, ни решительностью. Тем не менее, объективно отнесясь к делу, скажу, что противник, безусловно, добился успеха. Он вынудил наши подразделения оставить важный рубеж обороны по реке Войница.

Утром 18 июля противник возобновил атаки.

Но прежде чем описывать боевые действия за этот день, коротко расскажу о необычном, я бы сказал, поразительном случае, который произошёл ночью. Как всегда, вечером я выслал вперед "слухачей", на этот раз шесть человек, с ними ручной пулемёт. Это по существу было непосредственное охранение взвода. На рассвете у правого соседа за дорогой, а затем и у нас перед передним краем завязалась перестрелка. Я, приведя взвод в боевую готовность, бросился с Васильевым по густому лесу вперед к Буханцеву - разобраться, в чём там дело.

Прибежав на место, узнали, что разведка противника численностью около 15 человек на рассвете незаметно для наших бойцов правее дороги подошла к переднему краю обороны подразделений 2-го батальона 81-го полка. Там она была встречена огнём и поспешно стала отходить назад. В этот момент ручной пулемётчик Михельсон, развернув пулемёт, открыл огонь по бежавшим солдатам противника и прижал их к земле, а ефрейтор Гаврилов с тремя бойцами бросился наперерез отходящему противнику. Он, заметив, что путь отхода отрезан, стремительно побежал по лесу на северо-запад, в направлении озера. Два солдата, открыв огонь по нашим бойцам, отползли. Видимо, они получили задачу прикрыть огнём отход основной группы. Наши бойцы быстро начали сближаться с двумя отстреливавшимися солдатами. Из-за камня ефрейтор Гаврилов выкрикнул: "Стой, руки вверх!" Один солдат, отбросив винтовку в сторону, стал вставать и поднимать руки вверх. В этот миг второй солдат послал короткую очередь из автомата в спину своему напарнику, мгновенно развернул автомат и выпустил очередь себе в голову.

Случившееся ошеломило наших бойцов. Этого никто из них не мог предвидеть. Безусловно, в поступке автоматчика противника ничего похожего на рыцарскую доблесть не было. Это была вспышка отчаяния. Потребовалось какое-то время на то, чтобы наши бойцы осмыслили происшедшее и только потом они бросились к двум лежавшим. Оба они были мертвы. Захватив автомат, винтовку и содержимое карманов, наши бойцы начали отходить. Однако несколько солдат противника из отошедшей группы разведчиков открыли по ним огонь. Гаврилов с бойцами и пулемётчик Михельсон ответили огнём. Разведчики противника быстро ретировались, а мы спокойно отошли в свою оборону. Там нас уже ожидал политрук Мищенко. Выслушав мой доклад и побеседовав с ефрейтором Гавриловым, он заинтересовался тем, что было извлечено из карманов. Помню: документов, удостоверяющих личности солдат и их принадлежность к войсковой части, не оказалось. Но у обоих были изъяты письма. Читал и переводил их Васильев. У самоубийцы было извлечено неотправленное письмо. Солдат хвастливо описывал свои боевые дела первых дней войны, обещал прислать в качестве подарка флягу, наполненную водой из Белого моря, а взамен просил накосить сена для его коров. У другого солдата, убитого своим товарищем, было письмо от жены. Примерное содержание этого письма я уже упоминал в том месте, где речь шла об употреблении спиртного в подразделениях противника. Напомню, она писала: "Посылки на фронт не принимают, но я по знакомству передаю тебе табак и бутылочку..." С кем и когда была распита эта бутылочка, сказать трудно. Но если он угостил своего напарника, то последний "отблагодарил" его своеобразно.

Смелые, инициативные действия наших бойцов в минувшую ночь нашли отражение в донесении комиссара полка товарища Петрикова. Он писал в политотдел дивизии: "...18.07.41 г. исключительное мужество и отвагу проявил ефрейтор 4 с<трелковой> р<оты> Гаврилов. Он с тремя бойцами, пробравшись в тыл противника, отрезал группу в количестве 15 человек и загнал в озеро. Красноармеец 4 с<трелковой> р<оты> Михельсон Леонид Иванович своим ручным пулемётом метко разил врага".

Всё написано правильно, кроме слов "загнал в озеро". Ни ефрейтор Гаврилов, ни я так не докладывали. Речь шла о том, что противник отошёл в направлении озера. Тут, очевидно, пока информация шла до товарища Петрикова, она подверглась небольшому изменению.

Ну, а теперь о дневных боевых событиях 18 июля. Они в этот и последующие дни развивались очень быстро, особенно для нашего батальона.

Политрук Мищенко, забрав письма солдат противника, а его связной - автомат и винтовку, ушли на наблюдательный пункт командира роты. Вскоре артиллерия и миномёты противника открыли огонь. Снаряды и мины рвались правее дороги. У нас было пока тихо. Мазуров, прибежавший к нам вместе с политруком и оставшийся у нас, сообщил мне об Указе Президиума Верховного Совета СССР о введении института комиссаров в Красной Армии [подписан 16 июля - ред.] и добавил: "Теперь наш Мищенко на равных правах с Погасовым".

- Товарищ командир, танки идут! - доложил наблюдатель.

Я взглянул на дорогу, но мне был виден лишь небольшой её кусок - лес мешал. Бондарь, выскочив из окопа и пробежав несколько шагов в направлении наблюдателя, посмотрел на дорогу, быстро развернулся назад и на ходу выкрикнул: "Ползут, паразиты!"

Заработали миномёты противника. Мины начали рваться сзади нас, но там наших не было. Мы все находились, в окопах, на переднем крае, в одну "ниточку". Потянулись томительные минуты в ожидании атаки противника. Все напряжённо смотрели вперёд, но видели не далее чем на полторы-две сотни шагов. Перед нами был густой лес, расчистку не проводили. Конечно же, это моя вина. Забыл первую солдатскую тактическую заповедь: "Работу в обороне начинай с расчистки сектора обстрела". Угрызение совести сглаживалось тем, что танки противника не смогут вести прицельный огонь и не проберутся к нашим окопам.

Справа от нас (ближе к дороге) завязалась интенсивная ружейно-пулемётная перестрелка. А вот и перед нами застрочили автоматы и пулемёты, да так близко, что все мы были немало удивлены столь неожиданным подходом пехоты противника, хотя и ждали её. "Вот и расплата за мою забывчивость", - мелькнула мысль. Взвод открыл огонь, а вслед за ним открыла огонь и вся рота. Противник быстро отошёл назад. Но в это время к нашей обороне подошли танки. Нам были видны два, а по докладу наблюдателя их было четыре или пять. Они открыли огонь, и тут же по ним повели стрельбу два наших противотанковых орудия. Однако наши артиллеристы поторопились. Танки были ещё далеко. Огонь наших пушек был неэффективным. Правда, они заставили вражеские танки не только остановиться, но и отойти назад. Противник вновь повёл артиллерийский и миномётный огонь по нашим боевым порядкам. Возобновилась и пулемётно-автоматная стрекотня.

- Ползут, ползут! - услышал я голос Васильева, этого всевидящего и всеслышащего человека леса.

Новую атаку противник повёл по-пластунски. Но она, как и первая, успеха не имела. Дружный огонь бойцов заставил врага отхлынуть назад.

К нам в окоп прибежал Мазуров и возбуждённо сообщил: "Парфиновичу в рот попал осколок, выбил зуб. Он выплюнул его, клянёт противника на чём свет стоит и непрерывно палит из пулемёта. Заявил: «Вышибу врагу челюсти». Помощник не успевает заряжать магазины. Просят подбросить патроны".

Я распорядился о доставке патронов пулемётчикам. Начался следующий, третий цикл атак противника. Он проходил в том же порядке, как и первые два. Но противник применил новый, неожиданный, коварный элемент: отдельные солдаты, отползая назад, производили выстрелы из сигнальных пистолетов (ракетниц), направляя горящие ракеты на склоны наших сопок. Там загорелся мох, сухие ветки. Некоторые очаги гасли, а другие разгорались. Ветер тянул в нашу сторону. Запахло гарью. "Лес горит! Лес горит!" - стали доноситься тревожные голоса бойцов с разных сторон. Когда к нам полз противник, все бойцы спокойно вели огонь, а вот очаги пожара вызвали у многих из них тревожное предчувствие.

- Это дело хуже, чем сам противник. Будет жарко, - заметил Васильев и неодобрительно покрутил головой.

Мне до этого не приходилось видеть лесных пожаров, а потому я скептически отнёсся к данному предупреждению и ничего не ответил. Но прошло несколько минут, и я стал замечать быстрое расползание пожара, дым всё плотнее окутывал наши сопки, наблюдение ограничивалось, дышать становилось труднее. Теперь и я с тревогой начал посматривать в сторону очагов пожара. Слова Васильева превращались в горькую истину. А ещё через пару минут мне представилась страшная картина, я был поражён: сопка, покрытая густым лесом, где оборонялся сосед, стала похожа на огромный факел. Небо закрылось чёрным дымом. Высокие огненные столбы переносились с одних сосен и берёз на другие, огонь клубился, слышались гул и треск, искры сыпались во все стороны, словно фейерверк. Вскоре на той сопке запылал весь лес. Пожар стал распространяться в наш тыл и пополз на нашу сопку.

Надо было предпринимать меры. Но какие? Противник усилил огонь.

- Как остановить распространение огня? - спросил я Васильева.

- Рыть землю, рыть землю, - произнёс Васильев и показал рукой в направлении лощины между нашей сопкой и той, с которой огонь полз в нашу сторону.

- Рыть землю? - переспросил я Васильева.

- Да! Да! Скорее надо рыть или отходить!

- Отходить без команды не можем. Надо погасить огонь, - ответил я и тут же отдал распоряжение Бондарю: быстро собрать по два-три человека с отделений, погасить очаги пожара в лощине, снять верхний слой грунта и не допустить распространения огня в нашем направлении.

Бондарь, как обычно, делал всё быстро. Через несколько минут бойцы во главе с ним повели наступление на пожар в лощине. Теперь часть наших бойцов старалась отстоять сопку от противника, другая - от пожара. Но последний был теперь намного опаснее.

Мы ползком перебрались в группу Бондаря. Около них бушевало пламя. Полоса снятого верхнего грунта лишь на некоторое время сдержала огонь. Дунул ветер, швырнул искры на мох, и на нашей стороне появились очаги пожара, а мох горит как порох. Мы набросились с плащ-накидками на новые очаги и погасили их. Бойцы торопливо продолжали рыть землю, передвигаясь по-пластунски - пули свистели над нами, мины рвались сзади. У всех с лиц лился пот, дым выедал глаза, дышать было нечем. Некоторые бойцы надевали противогазы, но тут же срывали их с головы: они не помогали.

Наш труд оказался бесплодным. Внизу мы остановили огонь, но левее нас он вихрем, с рёвом и треском перенёсся по кронам деревьев на нашу сопку. Невыносимая жара, духота! Казалось, воздух сгорел или испарился. Мы кашляли, задыхались. У некоторых загорелось обмундирование. Они катались по земле, чтобы загасить огонь. "Всем в окопы!" - скомандовал я. Но в окопах было не легче... И поэтому политрук Мищенко приказал всем отходить.

На этот раз команду "отходить" все восприняли как вызволение из кошмарного ада. Трудно было дышать, трудно было открыть глаза, но я приказал покидать окопы и отползать назад только по-пластунски, дабы избежать потерь от огня противника. Последний, несомненно, понимая наше положение, вёл ураганный огонь изо всех видов оружия. Правда, к нашему счастью, не прицельный - дым мешал и ему. Наконец, все бойцы отползли на обратный скат сопки, объятой пламенем и окутанной непроницаемой пеленой дыма. Все ли отползли? Проверить было трудно, но надо! Потом будет поздно. Командиры отделений, закрывая обожжённые лица обожжёнными руками и задыхаясь, с большим трудом доложили: "Один ранен, двое потеряли сознание". "Взять их на руки. Все за мной!" - скомандовал я и бросился вниз, через бушующее пламя в направлении небольшого болота, которое видел утром. Пламя хватало за лицо и руки. Рядом бежали Бондарь, Мазуров и Васильев. Маневрируя между факелами огня, закрывая глаза, мы нарывались на деревья, получали ушибы, обдирались, но бежали...

Но вот и болото. Его в густой пелене дыма не было видно - почувствовали ногами. Сухой, надсадный кашель разрывал нас. Во рту и глазах была невыносимая сушь, резь - влага в них испарилась. Ноги вязли в болоте. Засеребрились лужи воды. Все набросились на неё, хватали пригоршнями, касками и пили, пили... Рядом глухо рвались мины - противник поставил заградительный миномётный огонь. Идти прямо было нельзя. Сделали поворот влево. Я часто повторял одну и ту же команду: "За мной!". Командиры отделений повторяли её. Пелена дыма стала реже. Дышать стало легче. Оглянулся назад: бойцы, которые выносили потерявших сознание, поворачивали их лицами в направлении ветра.

Впереди зазвучали слова: "Быстрее! Шире шаг!". По голосу узнал - лейтенант Фенота. Он со своим взводом оказался впереди нас. Мы с Мазуровым увеличили скорость, и я увидел могучую фигуру Феноты. Он нёс на плече раненого бойца. Поравнявшись с ним, я спросил:

- Где командир роты?

Фенота взглянул на меня воспалёнными глазами. Лицо в копоти, брови обгорели, рот широко открыт. Он, тяжело дыша, неопредёленно ответил: "Где-то сзади...".

Мы вышли из зоны пожара и обстрела.

- Подождём командира роты, да и люди придут в себя, - предложил я.

Мы присели. Фенота провёл руками по лицу, посмотрел на свои почерневшие от гари руки, криво улыбнулся и произнёс:

- Надо же, суки, что придумали. Силой не одолели, выкурили пожаром.

- Ал-ло, ал-ло! - услышали мы выкрики справа и повернули головы туда. - Какого ... сидите? - кричал командир роты.

Мы вскочили, подали команды взводам. Приблизившись к командиру роты, услышали:

- Братцы, как же так?! Я вас ищу, сбился с ног, а вы отсиживаетесь, - тихим голосом журил нас лейтенант Погасов.

- Мы только присели, - ответил за нас Мазуров.

- Некогда прохлаждаться. Каждая секунда дорога. Надо быстрее занять новый рубеж. Бегом за мной!

Поднимаясь и опускаясь с одной сопки на другую, огибая болота, рота спешила на следующий рубеж. Бойцы спотыкались, падали, вставали и снова бежали. Казалось, сил больше нет, жажда валила с ног... Оглянувшись назад и увидев, что взвод растянулся, я отдал распоряжение Бондарю и Мазурову остановиться и подтянуть отставших. "Шире шаг! Шире шаг! Осталось немножко!" - подбадривал ротный, поднимаясь на сопку с крутым скатом. Он хватался руками за ветки, помогая себе руками быстрее подняться на гребень.

Наверху сопки нас встретил лейтенант Солодухо - адъютант младший батальона. По всему было заметно, что он не был в тех переплётах, в которых побывали мы: выглядел чистым, опрятным, свежим. Быстрыми жестами он показал командиру роты район обороны роты и убежал влево, в соседнюю роту.

- Занять сопку и быстро окопаться, - приказал командир роты и, подумав, добавил: - Выделить пять-шесть человек для борьбы с возможными пожарами, проинструктировать их.

Взвод собрался. Последними подошли Бондарь и Мазуров. Они поддерживали под руки тех бойцов, которые теряли сознание в районе пожара. Раненый в руку выглядел бодро. Лица у всех были в копоти, с красными пятнами, брови обгорелые, но в каждом бойце просматривалась решимость во взгляде, и я подумал: "Сверху подгорели, закоптились, а душой стали прозрачнее и волей крепче".

Выслав вперёд охранение и организовав наблюдение, я отдал распоряжение сделать расчистку секторов обстрела, собрать валежник и вынести его на обратный скат сопки на поляну. Ручные пулемётчики сразу же заняли огневые позиции и приступили к отрывке окопов. Я подошёл к Парфиновичу, спросил:

- Как дела?

Он, быстро поняв, что меня интересует, открыл рот. Впереди виднелся пенёк зуба. На нижней губе и кончике языка были царапины.

- Тебе повезло! - одобряюще заметил я.

- Точно, - улыбаясь, ответил Парфинович и добавил: - После войны обязательно вставлю золотой зуб.

- Правильно. Но к фельдшеру на батальонный медпункт надо обязательно сходить, - посоветовал я.

- А зачем? - удивился Парфинович.

- Зуб - сложный механизм. У него внутри имеется какая-то капризная деталь, - пояснил я, как умел.

- Есть! А когда можно?

- Сразу же, как только узнаем, где он находится. Но, как видишь, рот разевать нигде нельзя, тем более в бою.

- К нам кто-то идёт, - глядя в тыл, произнёс Парфинович.

Оглянувшись назад, я увидел пулемётный взвод из [пулемётной] роты батальона во главе с лейтенантом Иваном Родиным. Мы с ним не виделись с первого дня боёв и оба были рады встрече. Крепко пожали друг другу руки. Затем Родин, встав по стойке "смирно", доложил: "Пулемётный взвод прибыл в ваше распоряжение!". Мы улыбнулись друг другу и вместе выбрали огневые позиции для "максимов". Пулемётчики, не мешкая, приступили к отрывке окопов. У них в каждом расчёте была большая сапёрная лопата. Мне поневоле завидно стало.

- Вместе будем на одном наблюдательном пункте, - предложил я Родину.

- Согласен, - ответил он.

На наблюдательном пункте роты я получил указание от лейтенанта Погасова разыскать соседа справа за дорогой и договориться с ним о взаимодействии и обеспечении стыка. Политрук Мищенко посоветовал поощрить бойцов, отличившихся в бою на прежнем рубеже, и подготовить во взводе 2-3 человека для борьбы с танками противника. Тогда я не знал, что вижу политрука роты в последний раз...

Возвратившись во взвод, я сообщил Родину и Бондарю о полученной задаче, и тут же мы с Васильевым отправились к соседу. Искать его долго не пришлось. Перейдя дорогу, мы увидели бойцов, рывших окопы. Подойдя ближе, я спросил:

- Где ваш командир взвода?

Несколько бойцов подняли головы и посмотрели на меня. В одном из них я узнал земляка, одноклассника по школе Алексея Федюшина.

- Алексей! Это ты?

- Я-а-а, - протяжно произнёс Федюшин. На его лице от неожиданности появилось удивление и смущение. Я сделал шаг вперед, обнял Алексея и, как часто бывает в таких случаях, спросил:

- Ты как сюда попал?

- Служу в восемьдесят первом полку, - ответил Федюшин.

- Давно здесь служишь?

- Да вот осенью должен уволиться. Но не знаю, успеем ли закончить эту войну, - пояснил Федюшин и, взглянув на меня, оживлённо спросил: - А ты не знаешь?

- Этого, Алексей, я тоже не знаю. Поговорим как-нибудь в другой раз. А сейчас мне срочно нужен ваш командир взвода.

- Вон он, лейтенант Полохов - наверху сопки, - показал Федюшин.

Я пожал Алексею руку и направился на гребень сопки с радостным предчувствием встречи ещё с одним другом, - на этот раз однокашником по военному училищу.

Полохов сидел у большого камня с развёрнутой картой в руках. Увидев меня, он встал, и мы обнялись как братья. Фронт сближал, роднил знакомых.

- Мы соседи, - сообщил я. - Нам надо договориться об обороне дороги и стыка.

- За дорогу отвечает наша рота, ей приданы два противотанковых орудия. Для обеспечения огнём стыка у меня выделен ручной пулемёт. Если потребуется, туда же может вести огонь ещё один пулемёт, - спокойно ответил Полохов.

- У меня во взводе на правом фланге станковый и ручной пулемёты предназначены тоже для обеспечения стыка. Сейчас я знаю, где обороняется ваше левофланговое отделение, и секторы обстрела своим пулемётам уточню. Прошу и тебя посмотреть, где у нас правый фланг.

Солнце клонилось к горизонту. Родин и я ходили от расчёта к расчёту, от отделения к отделению. Лес у дороги был редкий, видимость хорошая, валежник убрали. Теперь нам обоим хотелось, чтобы окопы были отрыты для стрельбы в полный рост и хорошо замаскированы до подхода противника. Но в каменистом грунте работы малыми лопатами было много, глубина окопов увеличивалась крайне медленно. Несколько бойцов, встретив сплошную каменную плиту, вынуждены были оставить выбранные места и начинать работу на других.

Мы подошли к своему наблюдательному пункту. Бойцы несли в котелках обед. Мазуров потрясал в воздухе листом бумаги. Я понял, что он принёс сводку Совинформбюро и нетерпеливо выкрикнул:

- Что нового, Федя?

- На Западном направлении наши войска вновь овладели городами Жлобин и Могилёв, - радостно сообщил Мазуров и добавил: - Есть итоги первых трёх недель войны.

- Но это ты уже нам сообщал.

- Виноват, забыл. Скоро должны принести сводку за последние дни.

Вечер и короткая северная ночь прошли спокойно. Лишь в отдельных местах разведка противника подходила к нашему переднему краю. Противник во второй половине дня 18 июля проводил перегруппировку своих сил, менял огневые позиции артиллерии, выдвигал вперёд командные пункты, в том числе и командный пункт дивизии.

Об этом свидетельствует запись в дневнике офицера штаба 3 пехотной дивизии: "...в 12:45 [18.07] пошли на новое место - 4 км к западу от реки Писто. Прибыли на место в полночь". Да, подразделения и штабы противника продвигались очень медленно. Наше минирование местности и, видимо, лесные пожары, созданные противником, оказались преградой ему самому.

Утро 19 июля было тихим. Солнце спокойно бросало свои золотые косые лучи между деревьями. Бойцы, стоя в окопах, завтракали. Стуки металлических ложек о котелки, как барабанная дробь, доносились со всех сторон.

- Танки идут! Танки ползут! - послышались голоса из окопов, которые были ближе к дороге. Вслед за этим прозвучали команды: "По местам! К бою!".

Мы переглянулись с Родиным и, выскочив из окопа, побежали ближе к дороге - самим увидеть появление танков. Не добегая дороги, мы увидели их. На этот раз они шли на довольно большой скорости, оставляя за собой шлейфы пыли. Мы возвратились на своё место. И я тут же отдал распоряжение: "Подготовиться к отражению атаки танков!"

Три бойца, имея при себе по две связки ручных гранат, перебежали в окопы ближе к дороге. Было видно, как сзади артиллеристы хлопотали у своих противотанковых пушек. "Сегодня танкистам врага не поздоровится", - пробежала у меня мысль. Однако по мере приближения танков в душе нарастала тревога. Где-то сзади заработала наша артиллерия с закрытой огневой позиции. В воздухе прошипели снаряды и тут же впереди, метрах в трёхстах от нас, на дороге появились султаны от разрывов.

Разрывы снарядов подняли и образовали густую пелену пыли и дыма, которая закрыла от нашего наблюдения дорогу и танки противника. Мы стояли в окопе, не шелохнувшись, словно боялись сбить точную наводку нашим артиллеристам, напряжённо глядели вперёд в ожидании, что же будет дальше? Прорвутся ли танки к нам? Но ждать пришлось недолго. Из пелены пыли вынырнул танк, следом за ним - другой. И тут же за нашей спиной прозвучали пронзительные выстрелы наших противотанковых пушек. Мы оглянулись и увидели вспышки, услышали звуки выстрелов двух "сорокапяток". Они находились примерно в ста пятидесяти метрах от нас, одна правее, другая левее дороги. Донеслась команда: "Огонь!". Расчёты работали дружно, пушки вели беглый огонь... Спереди из окопов донеслись радостные выкрики: "Подбит! Подбит один!..".

Мы повернули головы и увидели: первый танк врага ёрзал по дороге, развернулся влево. Показалось, что он застыл на месте, но вскоре газанул, рванулся вперёд, подмял под себя придорожный кустарник и скрылся в молодняке, затянутом пылью и дымом. Видимо, экипаж машины растерялся на какое-то время, подставил борт танка, но, придя в чувство, нашёл правильный выход. А наши противотанкисты не успели воспользоваться благоприятным моментом. Второй танк, сделав один или два пушечных выстрела, устремился вслед за первым. Остальные танки предпочли не прорываться через неподвижный заградительный огонь, поставленный нашей артиллерией.

- Увильнули, паразиты, - с досадой произнёс Бондарь.

- Рано наши открыли огонь, - добавил Родин.

Вскоре наша артиллерия прекратила ведение огня. Наступила тишина. Пыль осела. Танки куда-то исчезли. Помню, нас охватило двоякое чувство: торжество победителей и недовольство тем, что перед нами не пылали машины врага.

Один бой не похож на другой... Вчера он развивался по одному руслу, а в этот день совершенно по-другому. На смену осторожности у противника пришла попытка смять нас танками с ходу и прорваться к реке Писто. Дело не вышло. Прошло 15-20 минут, и противник открыл миномётный огонь, пехота густыми цепями, продвигаясь по редколесью по обе стороны дороги, перешла в наступление. Слева и справа наши соседи открыли ураганный огонь из стрелкового оружия. Заработали и наши семь пулемётов. Повели огонь миномёты. Пехота, как и танки противника, заёрзала на месте, а затем отхлынула назад. Снова наступила тишина. На этот раз на довольно продолжительное время. Мы ожидали повторения вчерашней каверзы - поджога леса или каких-либо других козней.

На этот раз подобного не случилось. Видимо, вчерашний лесной пожар немало насолил и самому поджигателю, а наш плотный огонь держал его на почтительном расстоянии.

Прошёл час, полтора. И вновь заработали миномёты врага. К ним подключилась артиллерия - две или три батареи. Снаряды рвались позади нас, а вот миномётчики вели довольно точный огонь - мины рвались в боевых порядках и принудили нас пониже опуститься в окопы, убрать с площадок пулемёты. Пехота, и танки противника двинулись вперёд, на этот раз одновременно: пехота впереди, немецкие танки сзади, прячась за спины финских солдат. Они ползли по дороге и по её обочинам от укрытия к укрытию, ведя огонь с коротких остановок. Но это было уже налаженное взаимодействие между пехотой и танками. Атака выглядела более грозной. До этого пехота и танки действовали разрозненно. Видимо, командиры пехоты не умели грамотно использовать танки в бою, а танкисты были плохо обучены ведению боевых действий в сплошном лесу. Не исключено, что на пути тесного взаимодействия пехоты и танков стоял и языковый барьер: пехота говорила на финском языке, а танкисты - на немецком.

- Атака! Атака! - донеслось из окопов.

- Огонь! Огонь! - подали команды командиры.

Окопы ожили. Захлопали винтовочные выстрелы, застрочили пулемёты. Впереди на пути врага начали рваться наши снаряды и мины. Стоял сплошной гул. Пехота противника залегла, но ползла вперёд. Танки остановились и повели беглый огонь. Завязался огневой бой. Он длился около часа. Мы были в более выгодном положении - в окопах. Противник и на сей раз не выдержал нашего огня - отошёл. Его танки, заняв позиции в лощинках, вели методичный огонь из пушек и пулемётов вдоль дороги. Видны были только башни. До них было не менее пятисот метров. Стрельба по ним из наших "сорокапяток" была бесполезна, а потому они молчали, расчёты укрылись в окопах.

Положение дел 19 июля на "той стороне" кратко и объективно показал в дневнике штабной офицер: "Напряжённость растёт. Наши части не могут продвинуться вперёд, руссы крепко их прижимают". Штаб дивизии противника на этот раз находился близко: в полутора-двух километрах от поля боя. Видимо, там рассчитывали на лёгкую победу и быстрый выход к реке Писто. Да не тут-то было.

Во второй половине дня противник после безуспешных атак перенёс основные свои усилия южнее дороги. Там ему, как мы потом узнали, удалось выйти во фланг обороняющимся подразделениям и вклиниться в нашу оборону. Создалось напряжённое положение [см. карту 5].

Родин, Бондарь и я, пользуясь относительным затишьем, посещали отделения и расчёты. Тогда я это делал, не отдавая себе отчёта, как, очевидно, это делали и Родин, и другие молодые командиры. Сейчас с полной убеждённостью могу заявить, что постоянно знать состояние дел у подчинённых, их настроение, запросы - священная обязанность командира любого ранга. Он никогда не должен забывать о том, что тесное единение с подчинёнными, вера в их силу - важный источник командирской силы и вдохновения. Это не красивые слова. Об этом свидетельствует опыт. Там, где командир утрачивает деловой контакт с подчинёнными, там уже нет командира, а есть чиновник, мнящий много о себе, да малосведущий.

После очередного обхода отделений я с Васильевым возвратился на наблюдательный пункт. Вскоре возвратился Родин, и, опускаясь в окоп, заговорил.

- У меня дела плохи...

- Что случилось? - насторожился я.

- Осколок пробил кожух пулемёта. Дырку законопатили, проволокой прихватили, воду залили, но не знаю, что получится при интенсивной стрельбе...

- Будет работать, - попытался успокоить я.

- Трудно сказать. Видимо, это уже полпулёмета, - с досадой заключил Родин.

Наш разговор прервал прибывший связной командира роты красноармеец Богданов:

- Товарищ лейтенант, командир роты приказал срочно отправить к нему два станковых пулемёта.

- Зачем требует пулемёты? - спросил я.

- Противник прорвался где-то слева. Туда направляют второй взвод и, наверное, эти два пулемёта, но точно не знаю, - ответил Богданов, пожав плечами.

- Жаль, но приказ есть приказ. Какие пулемёты отправим? - спросил я Родина.

- Тот, который стоит у дороги, а второй - впереди нас, - недолго думая ответил Родин и пояснил: - Их легче снять с позиций.

- Один из них с пробитым кожухом? - спросил я.

- Нет. Оба исправные.

- Согласен. Снимай.

Родин убежал в расчёты, а Богданов - на НП командира роты.

- Паразиты, наверное, пронюхали слабое место, - высказал предположение Бондарь.

- Видимо, да. У них искусные разведчики.

- А ползают они, паразиты, как змеи, - добавил Бондарь.

- Что верно, то верно. Разница лишь в том, что пресмыкающиеся, имея слабое зрение и слух, ощупывают предметы длинными раздвоенными языками, а разведчики противника прощупывают нашу оборону короткими автоматными очередями. Мы же часто, не проявляя выдержки, отвечаем огнём, чем помогаем им.

Возвратился лейтенант Родин. Он, опускаясь в окоп и глядя в сторону уходящих расчётов с разобранными пулемётами и коробками с пулемётными лентами, задумчиво произнёс:

- "Максимы" хороши, да только не в лесу...

- Почему? - спросил я.

- Потому, что в лесу дальше ста-двухсот метров ничего не видно. А они громоздкие, тяжёлые, на катках перемещать трудно - корни, ветки, в окоп не спрячешь. Здесь "ручняки" и автоматы более удобны.

- Согласен. Но у нас очень мало автоматов.

- В этом наша беда.

- К сожалению, начинает проявляться ещё одна беда - некоторые самозарядки барахлят: то гильзы рвутся в патроннике, то подвижные части назад до конца не отходят.

- А в чём дело? - спросил Родин.

- Видимо, не выдерживают боевую нагрузку, - вступил в разговор Бондарь.

- Перегреваются. Быстро образуется нагар в отверстиях, предназначенных для прохода газов к автоматике, - пояснил я и добавил: - Для СВТ-40 нужны патроны с лёгкой пулей, а мы палим теми, какие успевают подносить, в том числе и патронами с тяжёлой пулей.

- По-нят-но, - протянул Родин.

- Бойцы начинают побаиваться её. Представь: противник идёт на тебя, а винтовка, паразит, отказала... - пояснил Бондарь.

- Ну, это ясное дело, - отозвался Родин и добавил: - А мы эту винтовку в военном училище уважали: большая скорострельность - до 30 выстрелов в минуту, отдача меньше, красавица...

- Верно. Большинство их пока безотказно работают, но симптомы нехорошие.

Загремели залпы артиллерийских и миномётных батарей противника. Мы инстинктивно опустились пониже в окопы и насторожились... Снаряды, а затем и мины начали рваться значительно левее нас, примерно в том районе, где до этого была интенсивная ружейно-пулемётная пальба. Снова открыли огонь из пушек и пулемётов танки врага, зашипели и загрохали снаряды, засвистели пули...

- Видимо, противник хочет развить успех левее нас, - высказал предположение Родин.

Вновь прибежал связной Богданов с распоряжением командира роты: срочно отправить все станковые пулемёты взвода Родина и одно отделение с ручным пулемётом нашего взвода. Это вызвало ярость в моей душе. Однако выполнение приказа организовали быстро. Правда, снятие с позиций пулемётов и стрелкового отделения прошло не гладко: противник заметил, и его пехота, а затем танки открыли ураганный огонь. К счастью, пулемётные расчеты и отделение успели уйти на обратный скат сопки и благополучно отправились к командиру роты. С ними убыл замполитрука Мазуров.

Сосед справа открыл ответный огонь. Мы решили поддержать его своим огнём, а точнее - показать противнику: "Мы на месте, и не вздумай лезть". Огневой бой продолжался...

- Раздели нас почти наголо, - с грустью и тревогой в голосе произнёс Бондарь.

Я промолчал. Тревога в душе разрасталась и, видимо, не столько от того, что пришлось отправить все приданные пулемёты и своё отделение, а больше от неизвестности - куда они ушли? Какова там обстановка? Что она сулит нам? А там, левее, стоял сплошной гул от разрывов снарядов и мин, непрерывно трещали пулемёты, приглушённо доносились крики "ура"...

- Наши атакуют, - произнёс Бондарь.

- Слышу, - ответил я.

Наша попытка определить по шуму боя, в каком направлении перемещается линия фронта - на восток или на запад - положительных результатов не дала. Нам ничего не было ясно.

- Мищенко - легко, а Фенота, доложили, тяжело. Его ещё не вынесли, не видел. Ранен он по недоразумению. Сам полез за раненым. Не командирское это дело...

- А где находится наше отделение, которое я отправил с пулемётным взводом?

- Отделение найдётся, - ответил командир роты и повелительно махнул рукой в сторону расположения нашего взвода, что означало: "Не теряй время на вопросы. Выполняй задачу".

Установить очерёдность отхода наших взводов на стыке полков нам не удалось. Но мы, командиры взводов, и не могли самостоятельно решать этот вопрос. А попытка решить была связана, вероятнее всего, не из понимания важности дела, а скорее всего из приятельских побуждений. Мы ранее условились обязательно сообщить друг другу о собственном отходе. И уже это было положительным.

Возвратившись на свой наблюдательный пункт, я поручил Васильеву наблюдать за сигналом командира роты, но и сам часто смотрел назад, на высоту, над которой должна была появиться ракета. С переднего края подполз боец, и доложил: "Я ранен". Он отнял руку со лба, очевидно, хотел подтвердить этим свой доклад, и я увидел у него, сорванную осколком бровь. Кровь била фонтаном и заливала лицо. Трудно было понять - цел ли глаз. Боец тут же был быстро перевязан. Ему было предложено эвакуироваться в тыл, но он отказался наотрез, заявив: "Отойду вместе с вами. Правый глаз не завязан, стрелять могу". Мы вынуждены были принять его в свой окоп. Фамилию бойца, к сожалению, память не сохранила.

Есть у боевых эпизодов какое-то особое свойство - будить память о боевых действиях по деталям, но коварна память в другом - не удержала имён всех людей, даже вот многих из тех, кто был рядом в окопах и в атакующих цепях. Помню отдельные черты облика того бойца: невысокого роста, светлые волосы, тонкий острый носик, немного картавил. Поступок бойца врезался мне в душу и память, а вот фамилия... Долго искал её, но нашёл только то, что в тот день раненых в полку было 55 человек...

Но вернёмся к дороге. Наступила ночь. Противник вёл пристрелку новых артиллерийских батарей.

Снаряды рвались то с перелётом, то с недолётом. Наш передний край брался в вилку на широком фронте. Из стана противника, в промежутках между стрельбой, доносились какие-то выкрики. Наши пулемётчики посылали туда длинные очереди. Враг замышлял что-то новое. Мы все, кроме Васильева, напряжённо смотрели вперёд.

- Кто-то к нам бежит, - приглушённо сообщил Васильев.

Бондарь и я оглянулись. К нам подбегали связной Богданов с бойцом.

- Ракеты не будет. Батаев запретил пускать её. Командир роты приказал срочно и скрытно отводить взвод, - сообщил Богданов и добавил: - На дорогу выходить нельзя. Сапёры минируют её. Они ставят мины и в лесу. Мы вас проведём.

Отправив Бондаря и Васильева к Полохову с сообщением об отходе взвода, я начал отводить отделения. Противник продолжал пристрелку артиллерии и вёл редкий ружейный огонь. Снялись с позиций благополучно, быстро отошли на указанную высоту. Там нас встретил командир роты и поставил задачу на дальнейший отход за реку Писто. Он сообщил также, что у реки ниже порога Тапар нас встретят сапёры и переправят через реку на плотах [см. карту 5]. Поручил вести туда и взвод Феноты, а сам остался со взводом Пономарёва для прикрытия нашего отхода.

Возвратились во взвод Васильев и Бондарь. Последний доложил: "Сообщили лейтенанту о нашем отходе. Он тоже получил приказание на отход". Спускаясь с высоты, мы встретили Мазурова.

- Где взвод Феноты? - спросил я.

- Внизу. Там и ваше отделение, там же и Фенота лежит. Ждут санитарку, - ответил Мазуров и добавил: - Фенота просто молодец! Из-под носа противника выхватил раненого красноармейца. А сам вряд ли выживет...

Последние слова Мазурова обожгли меня. И я, не дослушав его, побежал вниз.

Фенота лежал лицом вверх. Непокрытая голова покоилась на вещевом мешке. Глаза были закрыты. На бледном лице проступило выражение выжидательности. Мне показалось, что он прислушивается к чему-то. Тяжко было смотреть на него, этого крепящегося изо всех сил великана. Мне стало не по себе при мысли о том, что я ничем не могу помочь дорогому другу. Я наклонился и тихонько приложил руку к его лбу. Он полуоткрыл глаза, внимательно посмотрел на меня. Закрывая глаза, он прошептал:

- По-мо-ги моему пом-ком-взво-ду...

- Помогу, помогу, - от неожиданности этих слов быстро и машинально ответил я, хотя не понял, что имел в виду Фенота, о какой помощи он просил.

Фенота ничего не ответил на моё обещание. Мне хотелось услышать ещё хотя бы пару слов. Но он был слишком слаб, чтобы говорить. Видимо, он впал в забытьё. Чуть больше суток назад я видел на его могучих плечах раненого бойца, которого он выносил с поля боя, охваченного лесным пожаром. А вот сейчас сам богатырь лежал неподвижно, беспомощно... В этой позе он навсегда остался в моей памяти.

Сзади послышался грохот артиллерийских батарей противника, донеслись разрывы снарядов. Они рвались на широком фронте в районе переднего края обороны, который мы только что оставили. Все насторожились и недоумевали. Канонада продолжалась, и она подтолкнула нас быстрее отходить к реке.

Что так серьёзно тревожило штаб противника в ту ночь, не знаю. Но точно знаю, что артиллерийскую подготовку они провели по пустому месту, выпустив уйму боеприпасов. Виной той ошибки, видимо, были плохо организованные разведка и наблюдение, своевременно не заметившие наш отход.

...Мы под грохот пушек и разрывов снарядов двинулись к порогу Тапар на реке Писто, к месту переправы на плотах, указанному командиром роты. Наши два взвода спустились вниз к реке. Там нас встретил лейтенант с эмблемами инженерных войск, в мокром обмундировании, без головного убора и без сапог. Он спокойно и вежливо произнёс:

- Прошу людей на плоты. Грести будете сами. Плоты возвратить сюда. Мои люди минируют берег.

Переправа прошла организованно и быстро. На противоположном берегу в траншеях находились бойцы 1-го стрелкового батальона нашего полка. Нас направляли куда-то в тыл, к озеру, название которого я сейчас не помню. Уж очень много озёр и рек в Калевальском районе.

[20 июля] Мы шли на северо-восток навстречу восходящему солнцу, новому дню. Короткая калевальская ночь выполнила свою миссию, помогла нам незаметно оторваться от противника, организованно отойти, она же охладила воздух, и он с восходом солнца наполнялся ароматами лесной парфюмерии. За Писто стрельба угомонилась. Противник, видимо, разобрался в обстановке и умолк.

Выйдя на вершину высоты, мы увидели внизу озеро. Батальон остановился. Забегали связные с распоряжениями. Нашей роте было приказано спуститься вниз, к озеру. Там мы остановились в красивой берёзовой роще и расположились повзводно. Вскоре поступила команда: "Повзводно помыть людей". И тут прибежал связной Богданов:

- Вас вызывает ротный на вершину высоты.

Поднимаясь на высоту, я услышал голос лейтенанта Погасова: "Быстрей, быстрей сюда". Он стоял рядом с лейтенантом Батаевым. Я подбежал к ним. Батаев, не теряя время на заслушивание моего доклада, сообщил:

- Твой взвод направляется в распоряжение начальника штаба полка майора Исакова. Быстро веди его сюда.

...На вершину высоты взвод поднялся, построенный в колонну. Я снова подошёл к Батаеву и Погасову.

- Это очень ответственное дело, - заговорил уставшим голосом Батаев и посмотрел на меня.

- А что мы будем делать в его распоряжении? - вырвалось у меня.

- Задачу поставят на месте. Где твоя карта?

Батаев, поставив красную точку на моей карте, севернее озера, расписался:

- Здесь КП полка. Быстро ведите взвод туда.

Мне очень хотелось доложить, что люди голодны, но сказать об этом не решился, ограничился одним словом: "Есть".

Взвод тронулся в путь. Проходя мимо озера, мы жадно посмотрели на чистую голубую гладь воды. Надежда помыться, покушать, отдохнуть рухнула. Из колонны донёсся голос: "Ну и жизня пошла - ни сна, ни еды, ни мытья"... Тут же прозвучал голос Бондаря: "Разговорчики в строю". Замолкли пушки, заговорили желудки. Но меня в те минуты занимал другой вопрос: "Что будем делать в распоряжении начальника штаба полка?". Неизвестность на войне действует хуже, чем зубная боль.

За одной из сопок на небольшой поляне стояли четыре пушки. Артиллеристы, раздетые до пояса, готовили огневую позицию для батареи: рыли окопы, пилили и валили деревья, переносили зелёные ящики со снарядами.

На КП полка нас встретил лейтенант Семёнов. Это тот Семёнов, о котором на платформе железнодорожной станции Кемь при знакомстве лейтенант Родин сказал: "Это наш Саша. У него в голове - дважды два четыре, плюс три в уме". Семёнов указал мне сопку для расположения взвода, и я скомандовал: "Взвод, на сопку, к бою!".

- Ты тут не ори. На КП полка находишься. Делай всё тихо, - недовольно упрекнул меня Семёнов.

- Какая наша задача? - спросил я на этот раз приглушённым голосом.

- Задачу вам поставят своевременно, а может быть чуть-чуть пораньше, - с серьёзным видом на лице ответил Семёнов. - А сейчас окопаться и охранять КП от нападения противника вот с этого направления. Тебе лично безотлучно быть здесь. Ясно?

- Ясно, - ответил я. - Но есть вопрос.

- Какой вопрос?

- Взвод со вчерашнего дня ничего не ел. Сухого пайка нет.

- Тоже мне вопрос. КП полка не харчевня, - всё так же недовольно произнёс Семёнов и посмотрел в сторону бойцов, которые глядели на нас из-за деревьев, как галчата из гнезда. Семёнов быстро изменил и направление, и тон разговора: "Вы не проявляете заботу о красноармейцах. Почему они у вас не накормлены? Безобразие! Пойдём со мной".

Мы отправились, как я понял, на поиски пищи. Шли молча. Я не обратил особого внимания на упреки Семёнова. Видимо потому, что сразу же почувствовал их искусственный характер, а может быть потому, что больно допекал голод, а Семёнов всё-таки взялся накормить нас. Да и в его словах была, конечно, определённая доля правды - о своевременном питании бойцов все командиры в ответе. Семёнов приказал выдать пищу для наших бойцов, а для тех, кому она предназначалась, сварить снова. Повар пытался возразить, но Семёнов сурово прервал его: "Выполняйте!".

Организовав наблюдение и отрывку окопов, я заметил, что многие бойцы не окапываются. Вскоре выяснилось, что у них нет лопат - утеряли. Не отрыть окопы на КП полка, на глазах у начальства - это грозило, как я полагал, серьёзной неприятностью, великим позором. Дальнейшая, более тщательная проверка наличия снаряжения и имущества во взводе, показала, что кроме лопат, утеряна часть штыков, фляг, запасного белья, а больше всего было "утеряно" противогазов. Открывая сумку для противогаза у Рябого, я увидел в ней сухую траву:

- А это что такое?

- Да цэ маскировочка, вона же и пидушечка пид голову, - честно ответил Рябой и, как обычно, захохотал.

Мне же было не до смеха. Я был серьёзно удручён и резко оборвал Рябого неласковым эпитетом. Продолжая осмотр сумок, я нашёл в них ещё не одну "пидушечку". С противогазами, да и с другими вещами было ясно: бойцы "раскрепощались снизу". Они освобождались от всего, что считали ненужным в бою.

- Разрешите поискать лопаты и штыки здесь, на КП, - предложил Бондарь, и, лукаво посмотрев на меня, добавил: - У меня тут много знакомых.

- Идите, ищите, - не задумываясь, ответил я. - Только обходите начальство, не нарывайтесь на вопросы: "Куда?", "Зачем?".

Не прошло и получаса с момента убытия Бондаря с двумя бойцами, как я увидел их в лесу. Они возвращались с другого направления. Один из бойцов нёс свёрток на плече, другой - две или три большие сапёрные лопаты. Бондарь весело выкрикнул:

- Всё в порядке! Красноармейская находчивость помогла!

Боец, опустив передо мной свёрток, быстро развернул плащ-накидку, и я увидел малые лопаты и четырехгранные штыки.

- Лопаточки и штычки - что надо. Без царапин и маслицем смазаны. Обозникам всё это ни к чему. Они тут только спят, паразиты, - с пренебрежением в голосе пояснил Бондарь.

Я не стал уточнять, где и как всё это было добыто. Не без внутренней тревоги и колебания я отдал распоряжение: "Раздать и строго предупредить о недопустимости утери".

Работы по отрывке окопов пошли значительно быстрее, и вскоре они были закончены. Я, установив порядок смены наблюдателей, разрешил остальным бойцам и командирам отдых.

[21 июля] ...Ночью, а практически было уже совершенно светло, в направлении Корпиярви разразилась артиллерийская канонада. Огонь открыл противник, на наблюдательном пункте пришли в движение командиры, громко повели разговоры по телефонам. Побежали куда-то связные. "Что у вас там делается?" - несколько раз повторял в трубку один из командиров. Другой настоятельно требовал: "Самого хозяина, хозяина к телефону!..". Кто-то громко отвечал: "Уточняем, уточняем...". "Есть срочно доложить...".

Так не успела ещё фронтовая судьба подарить нам короткую передышку, как мы снова услышали и почувствовали жестокий смерч боя.

Находясь в окопе вместе с Васильевым, вслушиваясь в сплошной гул боя впереди и стараясь разобраться в нём через разговоры командиров по телефонам, я толком ничего понять не мог. А разобраться очень хотелось. Осмелев, я решил, используя заросли, подойти поближе к окопу, где находились командиры штаба. Но и этот шаг, как я ни старался уловить каждое слово, мне не помог. Понял лишь одно - противник, используя густой туман, форсировал реку Писто и на восточном (нашем) берегу завязался напряжённый бой. По телефонам вниз непрерывно передавались распоряжения: "Держаться! Ни шагу назад!"; "Выбить противника контратакой!", "Сосредоточьте туда огонь артиллерии и миномётов...". Я не представлял масштаба случившегося, но отчётливо понимал, что переправа противника через реку для нас - дело серьёзное.

Примерно в это же время командование 81-го стрелкового полка (поясню документом) доложило в штаб дивизии [см. карту 6а]: "Противник в 2 часа 30 минут 21.07.41 г. начал артподготовку и в двух местах пытался форсировать р. Писто. Первая атака его отбита, но густой туман, дым и сильный артогонь помогли пехоте противника в 6:00 переправиться через р. Писто по пешеходному броду у озера Корпиярви. Несмотря на сильный огонь артиллерии нашего полка и двух дивизионов 86 артиллерийского полка противник, не считаясь с потерями, продолжал лезть, и ему удалось рассечь боевой порядок 1 с<трелкового> б<атальона>. Контратака батальона успеха не имела. Бой продолжается. Самолёт-разведчик противника сбит нашим истребителем".

А вот как рисовались те события в стане противника: "21.07.41 г. в 2 часа 30 минут начали артподготовку. Это была торжественная музыка. Не слышно было даже разговора. Руссы отвечали огнём. Снаряды падали в 50 метрах от нас. В 3 часа пошли вперёд через реку Писто под прикрытием артогня. Хотелось быть на противоположном берегу в 4 часа. Не получилось. Потом переправа удалась. Потери, конечно, большие, но о них потом. Напряжение боя и усталость растут...".

По всему видно: офицерам противника не важно было, какой ценой перепрыгнуть чужую реку, взять чужую сопку, чтобы похоронить на ней своих солдат, главное - престиж, продвинуться вперёд, хотя бы на шаг.

Бой не утихал. Солнце перевалило за полдень. Отдельные шальные снаряды противника разорвались недалеко от командного пункта. Видимо, враг пытался достать нашу батарею, которая вела почти непрерывный огонь.

- Товарищ лейтенант, вас вызывают, - услышал я голос за спиной. Оглянувшись, я увидел Кузьмичёва и Васильева.

- Кто вызывает?

- Сказали, чтобы вы срочно прибыли в землянку на КП, - повторил Кузьмичёв и показал рукой в направлении сопки.

Войдя в землянку, я очутился в тёмной пещере, в глубине был виден тусклый огонёк свечи или чего-то подобного. Громко спросил: "Кто вызывал лейтенанта Кирина?". Передо мной кто-то вскочил, загородил еле видимый огонёк и недовольным голосом (знакомым для меня) обрушился:

- Ты куда вошёл? Как докладываешь? Тебя вызвал сам начальник штаба полка. Выходи из землянки...

Я как ошпаренный выскочил наружу. За мной следом вышел адъютант старший нашего батальона лейтенант Батаев и, приблизившись ко мне вплотную, продолжил:

- Ну как ты себя ведёшь?

В это время из землянки вышел майор Исаков, держа в одной руке карту, в другой - винтовку:

- Хватит, товарищ Батаев, распекать... Сейчас не до этого. Быстрей идите и выводите батальон на исходное положение для наступления.

Лейтенант Батаев ушёл. Исаков, сунув карту за плечевой ремень, сноровисто примкнул штык к винтовке, взял её на ремень и, обращаясь ко мне, потребовал: "Ведите взвод сюда. Пойдём в бой".

Подойдя со взводом к землянке, я увидел стоявший в строю взвод во главе с младшим лейтенантом и ещё две группы бойцов. У одной из групп стоял майор Исаков и что-то пояснял бойцам. Затем он обратился к другой группе, состоявшей из семи-восьми бойцов, с вопросом:

- Хорошо знаете, как пройти к порогу Тапар?

Несколько бойцов из этой группы почти одновременно ответили: "Знаем. Знаем. Сегодня там были". Стоявший рядом Кузьмичёв пояснил: "Это полковые разведчики". К майору подошёл лейтенант, и по его докладу я понял, что он командир миномётной батареи полка.

Майор Исаков, приказав разведчикам двигаться впереди, а связистам прокладывать кабель вслед за ними, дал нам команду следовать за ним. Пройдя несколько шагов, Исаков вызвал к себе младшего лейтенанта и меня. На ходу он сообщил нам, что наши части в 16:00 переходят в общую контратаку с задачей разгромить противника и сбросить его за реку. В нашу задачу входило сбить противника с нашего берега южнее порога Тапар и уничтожить там наведённый противником пешеходный мост через реку Писто.

"Мост подорвут сапёры. Они будут действовать в составе вашего взвода", - сказал Исаков, глядя на меня. "Есть", - ответил я. "Прорваться к реке и уничтожить переправу - главная ваша задача", - подчеркнул Исаков.

Возвратившись во взвод, я довёл задачу до командиров отделений.

Исаков шёл быстро и бодро. Он притормаживал свой ход лишь в тех случаях, когда смотрел на карту. Шли мы, как мне показалось, недолго. Справа впереди бушевал бой. Всё чаще стали свистеть пули, ближе стали рваться мины. Разведчики вели нас по лощинам, на гребни сопок не поднимались. Но вот они залегли. Майор Исаков подал нам знак: "Стой. Ложись". Сам же сноровисто пополз вперёд к разведчикам на небольшой пригорок. Туда же и тем же способом последовал командир минбатареи.

В это время сзади нас в районе, где залегли бойцы наших взводов, прозвучал винтовочный выстрел. Мы оглянулись, а Исаков с недоумением на лице спросил:

- Что у вас там творится?

Младший лейтенант пожал плечами, а я ответил: "Не знаю".

- Не знаю, - недовольно повторил Исаков. - Не научили подчинённых как следует обращаться с оружием... Вот они и палят. Сами обнаруживают себя.

Со стороны взводов вновь донёсся какой-то шум. Там явно происходило что-то непредвиденное.

- За мной, - скомандовал майор и пополз в направлении взводов.

Мы поползли за ним. Вскоре мы увидели бойцов, суетившихся у сосны на пригорке. Там был и Кузьмичёв. Он, увидев нас, подбежал и доложил майору: "Сапёр убил «кукушку»".

- Какую там ещё "кукушку" убили? - строго спросил майор и, не останавливаясь, направился к сосне.

И тут с неё упал труп, обвешанный веточками, а следом за трупом упал телефонный аппарат. Тут же мы увидели бойца, быстро спустившегося с дерева вниз. Он запальчиво доложил:

- Этот гад сидел на дереве. Только мы сели, слышу, что-то хрустнуло там. Взглянул. А он, гад, ногу подтягивает вверх, сучок обломал. Ясно - "кукушка". Послал пулю. Он повис, а автомат брякнулся о землю. Привязал, гад, себя ремнём к дереву...

- Это не "кукушка", а корректировщик артогня, и надо было снять его без выстрела, - прервал бойца майор.

- Он, гад, разрядил бы весь магазин по нашим бойцам, - пояснил боец.

Мы быстро осмотрели дерево и увидели тонкий кабель. Но телефонный аппарат не был подключён к нему. Видимо, телефонист не успел.

- Не теряйте времени, выдвигайте взводы по-пластунски на исходное положение для атаки, - приказал Исаков и добавил: - Я буду с командиром батареи и разведчиками на пригорке. Поддержим вас огнём. Команду "вперёд" подам голосом, а вы тоже дайте огоньку и - в атаку...

Взводы заняли исходное положение для атаки. Я внимательно смотрел вперёд на сопку и узнал в ней "свою", на которой взвод находился с 23 июня по 3 июля, но теперь на ней на противоположном от реки скате появились окопы противника, а у подошвы - лесной завал. Они изменили не только "затылок", но и весь облик сопки до неузнаваемости. Противник очень быстро произвёл инженерные работы.

Справа сзади заработали наша артиллерия и миномёты. За спиной прозвучал голос майора Исакова: "Приготовиться к атаке!". На противника обрушился шквальный огонь. Через десять-пятнадцать минут артиллерия и миномёты умолкли, заработало стрелковое оружие. Открыли огонь и наши взводы, противник перед нами вёл редкую стрельбу. Через несколько мгновений взводы стремительно двинулись вперёд, к завалу. Механически я посмотрел в сторону соседнего взвода. Бойцы уже преодолевали завал. Младший лейтенант, встав на одно колено и опершись локтями на поваленное дерево в завале, повёл огонь короткими и частыми очередями из автомата по противнику. Но тут же, выпустив из рук автомат, он неестественно ткнулся в ствол дерева и повис на нём... Мы продолжали преодолевать завал, ведя огонь на ходу. Пробираться по завалу было нелегко: обмундирование и снаряжение цеплялись, задерживали движение. С гребня сопки солдаты противника один за другим вскакивали и убегали влево, за скат. Завал позади. Подал клич: "За Родину, за Сталина, ура-а!". Проорал так, что жилы на шее натянулись. Дальше я слышал только раскатистое - "Ура-а! Ура-а-а!". Уже мерещился первый успех атаки. Ноги не чувствовали земли. Была такая лёгкость во всём теле, что казалось, если я соберу потуже тело, чуть-чуть сильнее оттолкнусь ногами и взмахну руками, то взлечу на гребень сопки. Вижу: в полёте гранаты. Их метнули наши бойцы, И тут же - блеск, дым и грохот взрывов. Снова: "Ура-а! Ура-а-а!". И вот мы на гребне! У наших ног окопы врага! Впереди видна в полную ширь гладь реки Писто, справа невысокий, но мощный водопад порога Тапар. Взглянул на бойцов - лица бледные, но глаза блестели радостью. "Взвод, к бою!" - скомандовал я. Подбежали сапёры, держа в руках связки толовых шашек. Сапёры и мы с Васильевым бросились к реке. На скате сопки перепрыгнули нашу старую траншею. На ходу ищем глазами переправу противника, но не находим. Вот мы уже у воды, бросаем взгляды влево, вправо до порога Тапар, но ни пешеходного моста, ни плотов противника нет. Одна беззаботная колышущаяся гладь воды лизала наш обрывистый каменистый берег.

- Где же пешеходный мост? - подал голос сержант-сапёр.

Справа бушевал бой. Оттуда доносилось "ура-а-а!". Над нами засвистели пули. Кто откуда стрелял - трудно понять. Один из бойцов-сапёров схватился за ногу, присел. "Всем на сопку!" - скомандовал я. И вскоре мы были там, где лежал наш взвод. Ни на шаг не отстал от нас и раненый сапёр, доложивший, что рана у него - "чепуха, пуля только мякоть задела". Но он всё-таки прихрамывал.

Вдруг слева от нас застрочили пулемёты и автоматы противника. Засвистел рой пуль над сопкой. Я пытался организовать ответный огонь. Но сделать это в сторону фланга - не простое дело. Команды мои командиры отделений и бойцы не слышали. Начал бегать по сопке, и ценой больших усилий удалось развернуть отделения и добиться более или менее организованного огня. В это время подбежал Кузьмичёв, доложил: "Противник ползёт по завалу к нам в тыл. Соседний взвод отходит".

Посмотрев в сторону завала и соседа, я убедился: прав Кузьмичёв. Мелькнула злая мысль: "Погиб младший лейтенант и взвод сразу потерял волю, разум и честь". Но тут же мы увидели бойца, бежавшего к нам и кричавшего: "Отходите! Майор приказал!". "Зря так глупо подумал о соседе", - мысленно упрекнул себя.

Отходить на этот раз было нелегко. Радость, душевный подъём сменились тревогой. Противник, прижимая нас огнём пулемётов, направил автоматчиков и стрелков по завалу нам в тыл. Он в начале боя, несомненно, правильно оценил обстановку, определив незначительность наших сил, и принял хитроумное решение: отвести своих солдат с атакуемой нами сопки на наш фланг (мы это видели во время атаки, но не разгадали уловку), а когда мы прорвёмся к реке, захлопнуть ловушку. Объективно говоря, это был искусный маневр, характерный для боевых действий в лесу в туман, ночью. Однако на завершающем этапе коварного замысла солдаты противника ползли по завалу крайне медленно, нерешительно. Бойцы нашего взвода, открыв огонь по противнику в завале и забросав гранатами (запустил туда и я свои две гранаты), обратили его в бегство. Мы отошли на исходное положение, а затем по указанию майора Исакова вышли на выгодную сопку и приняли боевой порядок.

Не могу не отметить отличные действия при выходе из боя Кузьмичёва, Васильева, Рябого, Парфиновича и других бойцов, которые бесстрашными, стремительными действиями расчистили путь взводу. В этом бою три или четыре человека получили ранения, в том числе Васильев - пуля задела ему мягкие ткани на правом плече и он вынужден был брать винтовку на ремень на левое плечо.

После отхода меня нежданно-негаданно встретила большая неприятность. У каждого из нас есть нечто такое, что приятно вспомнить, но ещё больше такого, что мы хотели бы навсегда забыть. И то, о чём я расскажу сейчас, относится к последнему, но из песни слово не выбросишь. На сопке майор Исаков вызвал командиров к себе.

- Все люди отошли? - спросил нас Исаков.

- У меня все, - ответил я. Другие командиры тоже доложили о полном наличии людей, а старший сержант из соседнего взвода доложил о гибели младшего лейтенанта и ещё о ранении нескольких бойцов.

- Подорвали пешеходный мост? - обратился Исаков ко мне и сержанту-сапёру.

- Его нет на реке, - ответил я.

- Как это нет?! - удивлённо воскликнул Исаков.

- Нет его, товарищ майор, - повторил я.

- Доложите то, что видели на реке, - потребовал майор.

- На реке ничего нет, - ответил я.

- Вы, сержант, что видели?

- Я тоже ничего не видел.

- Совсем ничего?.. У вас что, у обоих после атаки в глазах потемнело?

- Нет, - ответил я, испытывая конфуз.

- Но лодки или паромы были? - вновь спросил Исаков. В его голосе прозвучало раздражение, и он окинул нас недовольным взглядом.

- Нет там ничего из того, что вы спрашиваете, - ответил я.

- По-вашему получается, что противник на наш берег свалился с неба. Вы оба не выполнили боевой приказ! - зло произнёс Исаков.

Я вскочил на ноги. Вслед за мной вскочил сержант. Мне было до слёз обидно и досадно, но я зажал сердце в кулак и молчал. Возражать после последнего логичного довода майора и его обвинения было трудно. Я не находил слов в своё оправдание.

Майор тоже поднялся на ноги и нервно ходил по сопке. Но вот он подошел вплотную к нам и, глядя мне в глаза, бросил: "По-вашему получается, что комбат Демченко и полковые разведчики, видевшие своими глазами там пешеходный мост и бежавших по нему солдат, вруны?!"

- Я сам видел пешеходный мост, - выкрикнул сержант-разведчик.

- Вас не спрашивают! - оборвал сержанта майор.

Я и сержант-сапёр продолжали стоять, как вкопанные, и молчали. Майор походил минуту-две, затем направился к связистам. Он долго говорил по телефону, но с кем и о чём говорил, я не расслышал, хотя это было рядом. Стоял окаменелым, оглохшим.

Закончив разговор по телефону, Исаков вновь подошёл к нам, внимательно посмотрел на обоих и, очевидно, поняв наше душевное состояние, уже более спокойно, более ровным голосом произнёс: "В следующий раз при выполнении подобных задач оба надевайте очки".

- Есть! - почти одновременно, конечно, механически ответили мы.

- Собирайте людей, стройте и ведите за мной, - приказал Исаков. Глаза его горели недовольством.

Мы двинулись в направлении командного пункта полка. Бой, ранее бушевавший справа от нас, приутих. Настроение у меня было отвратительное. Кузьмичёв и Васильев видели это и некоторое время не решались заговорить. Но вот Кузьмичёв не выдержал и спросил: "Что произошло?".

Я промолчал.

Действительно, что же произошло тогда на реке, куда исчез штурмовой мостик?

До недавнего времени я на этот вопрос, если бы его ставили передо мной даже тысячу раз, ответить точно не смог бы, как и в тот день, майору Исакову. Сейчас же, после изучения архивных документов, отвечу точно: прав был комбат Демченко, правы были полковые разведчики, видевшие пешеходный мост южнее порога Тапар, но правы были и мы, не увидевшие того моста. И как бы это ни казалось парадоксально, но факт есть факт. На эту загадку даёт ответ офицер штаба противника в своём дневнике. Вот что он записал 21.07.41 г.: "На юге течение воды снесло оба пешеходных моста. Всех не успевших переправиться там перевели на северную переправу".

Если учесть тот факт, что бойцы и командиры 1-го стрелкового батальона 81-го полка (они дрались в тот день у Корпиярви, где у противника было основное место форсирования реки Писто) видели, как "...кучи трупов солдат противника и несколько убитых лошадей с вьюками плыли по реке...", то станет ясным, что сапёры противника ошиблись в своих расчётах. Они не предусмотрели дополнительные динамические удары своих убитых солдат и лошадей по наводимым ими пешеходным мостам.

Вот и весь парадокс. Вот как бывало на войне. Так без вины я долго чувствовал себя, словно совершил преступление. Не скрою: когда прочитал в архиве строки из дневника офицера противника о сносе течением воды пешеходных мостов, то, несмотря на десятки лет, отделяющие нас от событий тех горячих июльских дней 41-го года, я обрадовался до предела. Уверен: если вот эти строки прочитают Исаков и сержант-сапёр (фамилию его, к сожалению, не помню), они будут испытывать те же чувства, что и я. С Исаковым мне довелось долго воевать в составе одного и того же полка. Военная судьба сблизила нас. Мы часто встречались, но об описанном случае он никогда не напоминал мне.

Не думаю, что он быстро забыл о нём. Вероятнее всего, в его сознании, как и в моём, пешеходный мост противника оставался загадкой. Грешным делом и я не раз, вспоминая о проклятом мосте, брал под сомнение доклады тех, кто видел его. Не исключаю, что у Исакова были подобные же мысли и о тех, кто видел, и о тех, кто не увидел его.

Примерно на полпути к командному пункту полка мы встретились с отходящим нашим 2-м батальоном. Исаков, поговорив с Хохловым и Батаевым, отдал распоряжение мне и старшему сержанту, принявшему взвод после гибели младшего лейтенанта, вернуться в свои роты, а сам с остальными людьми убыл на КП. Тут меня и старшего сержанта вызвал к себе Хохлов. Я направился к нему с тягостной мыслью: "Опять будет головомойка". Для меня тогда казалось легче сходить в атаку, чем доказывать недоказуемое начальнику. Ведь ему не скажешь - сходи, проверь!

- Доложите о потерях, - потребовал Хохлов.

Мы доложили.

- Как погиб ваш командир взвода? Доложите подробнее, - обратился Хохлов к старшему сержанту. Последний доложил примерно то же, что видел и я во время атаки. На этом разговор был окончен, и нас с миром отпустили в роты. Там я узнал от Погасова и Пономарёва, что отдельные наши подразделения прорвались к реке (севернее порога Тапар), а далее скажу словами документа: "...расчленили противника на одной из сопок на две части и одну из них, численностью до роты, почти полностью уничтожили, лишь единицы успели броситься в реку". А затем туго стало нашим подразделениям: противник стал их брать в клещи, приказали отойти. Итак, наша контратака большого успеха не имела. Цель - отбросить противника за реку и восстановить положение - не была достигнута.

Тем не менее обстановка для частей дивизии сложилась весьма неблагоприятная. Противнику удалось не только форсировать реку Писто, но и вбить два клина в нашу оборону. А на левом фланге дивизии продолжали находиться два пехотных батальона, ранее переправленные через озеро Верхнее Куйтто. Они, хотя и действовали крайне медленно, нерешительно, всё-таки являлись реальной и немалой силой, которая угрожала выходом в тыл нашим частям [см. карту 6а].

Учитывая всё это, командир 54-й стрелковой дивизии генерал Панин в 23:30 21.07.41 г. донёс командующему 7 армией: "...В 16:00 118 с<трелковый> п<олк> (без 3 с<стрелкового> б<атальона>) и [1-й] батальон 81 с<трелкового> п<олка> перешли в контратаку для восстановления положения. Ввиду сильной утомлённости бойцов (бои велись беспрерывно в течение 7 суток) продвижение к реке Писто проходило медленно. Противник успел подвести новые силы, и наши подразделения были остановлены. При настоящем положении, при столь сильной утомлённости личного состава восстановить прежнее положение не представляется возможным. Поэтому прошу вашего срочного разрешения отвести части на подготовляемый рубеж: оз. Большое Кис-Кис, оз. Чирки-ярви. При таком отрыве от противника сумеем привести личный состав в порядок и организовать прочную оборону".

Каков был ответ из штаба 7 армии на просьбу генерала Панина, установить не удалось. Видимо, ответ был дан по телефону или телеграфу. Судя же по дальнейшим событиям, он был отрицательным. Части дивизии остались на прежнем рубеже, и там разгорелись ещё более напряжённые и кровопролитные бои. Противник, не считаясь с огромными потерями, полз, отползал, зализывал раны и снова полз вперёд, а наши подразделения ещё трое суток стояли насмерть, отражали превосходящие силы противника, проявляя подлинный героизм. Здесь было много интересных эпизодов и не описать их, хотя бы частично и кратко, не показать боевые дела бойцов и командиров - это граничило бы с предательством, с изменой боевым товарищам, отдавшим свои жизни ради счастливой жизни других людей на чудесной калевальской земле с её многочисленными лазурными озёрами и возвышающимися вокруг них причудливыми сопками с вечнозелёными хвойными лесами.

...Было уже темно, когда батальон отошёл в свой район, откуда он ходил в контратаку. Отправили в тыл раненых. Объявили о подвозе ужина, но никто не хотел получать его. Было не до еды, но и не получить пищу тоже было нельзя. Это квалифицировалось бы как ЧП. После позднего ужина командиров собрали для указаний на ночь по обеспечению полной боевой готовности. Ночь прошла тревожно. До командиров довели новую боевую задачу на контратаку утром, потом уточняли её. Впереди то и дело вспыхивали огневые схватки, наша артиллерия без устали вела огонь по району Корпиярви.

Наступило утро 22 июля. Прошёл месяц войны. Но никто из нас тогда не вспомнил об этом. Утро было относительно тихим, задумчивым. Оно словно вело приглушённый переговор с артбатареей, стоявшей вдали от нас и ведшей методичный огонь. Обе стороны готовились к новой схватке. Мы торопились к выходу для нанесения новой контратаки. Кто и сколько времени урвал на сон, сказать трудно, но нам, командирам мелких подразделений, удалось лишь сомкнуть веки и тут же пришлось продрать глаза.

...Батальон выдвигался на рубеж контратаки для выполнения замысла командования дивизии: прикрывшись от противника с юга одним батальоном, ударом с севера другим батальоном 81-го полка, а с юга двумя батальонами 118-го полка разгромить противника, переправившегося у Корпиярви.

Замысел боя на этот раз был более ясным и целеустремлённым по сравнению со вчерашним, предусматривавшим всеобщую контратаку на всём фронте.

Вскоре мы подошли к боевому порядку 1-го батальона нашего полка, оборонявшемуся южнее 81-го полка и готовившемуся совместно с нашим 2-м батальоном (без 6-й роты) к переходу в контратаку [см. карту 6б].

Началась артиллерийская подготовка атаки. Она продолжалась около 30 минут. Под гром орудий, миномётов и разрывов снарядов наши роты развернулись из-за правого фланга 1-го батальона и изготовились к бою. Противник отвечал миномётным огнем по боевому порядку соседа слева. О нашем выходе на рубеж контратаки он, видимо, пока не знал. Командир роты лейтенант Погасов перебегал из одного взвода в другой - проверял нашу готовность к атаке. За ним неотступно следовали связные, в их числе и наш красноармеец Богданов, которого Васильев ласково называл Петя. Мы ждали переноса огня артиллерии в глубину и команды ротного на движение вперёд. Тягостно и тревожно шли минуты ожидания. В накалённом добела мозгу кружились, грудились и лопались мысли, как пузырьки в закипающей воде в солдатском котелке. Нет, не вспомнить ни одну из тех мыслей сейчас. Видимо, они испарились бесследно в те же минуты перед атакой.

Кузьмичёв и Васильев лежали рядом. Лица у них были напряжённые, глаза устремлены на лежащую впереди сопку, на которой меж деревьев, как черти, плясали чёрные султаны от разрывов снарядов и мин. Помню: хотелось, чтобы там было побольше султанов и "пляска" шла поживее.

Но вот стихли пушки, и донёсся звонкий вибрирующий голос Погасова: "В атаку, вперё-ёд!".

Впереди в боевой цепи нервно заёрзали, завертелись каски. Тяжело первым вскакивать в атаку, очень тяжело... Но вот пусть не одновременно, но поднялись все, двинулись вперёд, защелкали затворы, загремели винтовочные выстрелы, задрожали на ремнях и застрочили ручные пулемёты. Некоторые бойцы механически отбрасывали противогазовые сумки назад, потом рысцой догоняли передних и тоже включались в стрельбу. "Шире шаг! Не отставать! Всем стрелять", - отрывисто зазвучали голоса командиров. На душе и в теле стало легче. Но уже засвистели, зашипели пули врага. Видны "поклоны" бойцов. "Шире шаг! Шире шаг!" - слышится голос Кузьмичёва. Но пули свистят. А вот откуда они летят? В лесу нелегко отыскать пулемёт врага и еще тяжелей - его автоматчиков и стрелков. Один из бойцов, перепрыгнув через что-то, на миг притормозил, оглянулся и вновь побежал вперёд, ведя огонь на ходу. Взглянул туда и я: там лежал навзничь убитый боец. Мне показалось, он живой и посмотрел на меня. "Но нет, не может быть. Бой здесь был вчера", - подумал я и, не задерживаясь, продолжал движение в атаку и тут же увидел труп солдата противника. "Подготовить гранаты!" - услышал я голос лейтенанта Пономарёва. Повторил ту же команду и я. Начали по камням карабкаться на сопку.

И тут на нас полетело несколько гранат противника с длинными деревянными ручками. Они, кувыркаясь в воздухе и падая на камни, подпрыгивали и пронзительно взрывались. Но уже на гребень сопки полетели и наши гранаты, засверкали и загремели их взрывы, а вслед за этим прозвучало раскатистое "Ура-а-а!"... Теперь уже никто и ничто не остановит наших разъярённых бойцов! Конечно, кто-то из них может "залечь", споткнувшись о встречную пулю. И я с болью в душе увидел слева, как один боец распростёрся у самого гребня сопки. Он не успел сделать несколько шагов до заветной цели... Пока я не знал - временно он "залёг" или навсегда. К нему поспешил санитар. Все остальные решительно двигались только вперёд, только бегом, выполняя железный закон атаки. Перепрыгивая траншею врага на гребне сопки, мы все бросали взгляды направо и налево. На площадке одного из окопов валялся пулемёт и металлические ленты с патронами и без них, на дне окопа лежал окровавленный труп солдата.

"Тикáют, тикáют!.." - услышал я зычный голос Рябого, вырвавшегося вперёд, но притормозившего свой бег на скате сопки, стреляя по мелькавшим между деревьями фигурам солдат противника. "Драпают! Мать-перемать!" - донёсся голос другого бойца. Рядом с Рябым был Кузьмичёв. Его тянуло бывшее "своё" отделение, как магнит. Справа и слева доносилось приглушённое лесом "Ура-а-а!" - соседи тоже были в атаке. За спиной послышался отрывистый, резкий знакомый голос: "Не отставать! Шире шаг!". Команда как кнут подстегнула, рванулись ещё быстрее. Оглянувшись, я увидел Погасова и рядом с ним Мазурова, исполнявшего обязанности политрука роты. За ними ячейка управления из нескольких бойцов, впереди - Богданов.

Все они, пригнувшись, двигались широкими быстрыми шагами по пятам нашей взводной боевой цепи. На их лицах отражалось торжество успеха в атаке. Горячая волна душевных волнений охватила всех.

Дальше мы продвигались ускоренным шагом по лесу. На пути встретились трупы противника. "Это работа Рябого и его отделения", - подумал я. Лес становился всё реже. Впереди показалось болото, за ним - продолговатая высота, покрытая густым лесом. Но вот при подходе к болоту на нас обрушился сильный огонь противника. И тут же сзади, на только что занятой нами сопке, начали рваться мины. "Рота, стой, к бою! К бою!" - донёсся тревожный голос Погасова. Мы залегли. Цепь начала расползаться - бойцы искали спасения в воронках или хотя бы в небольших ровиках, ямках, старались укрыться за редкими деревьями, за болотными кочками, некоторые достали лопаты и пытались окопаться, но увидев под лопатами воду, завертели головами в поисках новых укрытий. Положение роты становилось критическим...

Командир роты быстро сообразил, что атаковать противника на высоте, двигаясь по болоту метров двести прямо на пулемёты, - нелепица. Он быстро понял и другое - дальше продолжать оставаться на той местности под огнём противника означало издеваться над здравым смыслом и, не мешкая, отдал распоряжения взводам отползти назад, а затем обойти болото справа и дальше действовать совместно с 5-й ротой нашего батальона.

Наш манёвр подходил и концу, и тут роту заметил вездесущий лейтенант Батаев - адъютант старший батальона. Он подбежал к Погасову и на его доклад раздражённо заметил: "Какое там болото? Комару по колено! Сдрейфили! Нарушили локтевую связь с первым батальоном!..". Погасов пытался доказать целесообразность маневра, но Батаев продолжал цепляться за аргумент "нарушается локтевая связь". Ох, эта линейная тактика! Как она часто вредила нам в те наши первые бои. В конце концов, разум возобладал, Батаев принял "соломоново решение": один взвод роты направить для боевых действий на правом фланге 1-го батальона, а остальным силам разрешил обойти болото и действовать совместно с 5-й ротой.

Вскоре мы выдвинулись к левому флангу 5-й роты, которая с места вела огневой бой с противником. Погасов быстро договорился с её командиром Позднеевым о совместной атаке. Наш ротный вертелся, как юла. И мы хорошо понимали его настроение и стремление. Всячески старались помочь ему в достижении успеха на новом направлении атаки. Однако одного желания в бою бывает мало. Мы яростно бросились в атаку на неподавленные огневые средства противника. Выбили его с небольшой сопки, но господствующая высота осталась в его руках.

Несколько больший успех выпал на долю 5-й роты. Её правофланговые взводы, захватив ещё одну сопку, соединились с подразделениями 1-го батальона 81-го полка, который в исключительно тяжёлой обстановке вторые сутки отчаянно вёл непрерывные бои с противником, пытавшимся любыми средствами развить успех вдоль дороги Корпиярви - Ухта. Дальнейшие попытки двух командиров рот развить атаку успехом не увенчались. Противник хорошо закрепился, организовал систему огня, и без надёжного подавления её артиллерией и миномётами нельзя было рассчитывать на успех. Дальше у нас всё свелось к ведению огневого боя из стрелкового оружия, который временами то утихал, то возобновлялся. В минуты затишья мы слышали шум боя слева, где дрался наш 1-й батальон, но по всему можно было судить, что он на прежнем рубеже. Слышали и бой справа, севернее нас, но каков был результат удара одного батальона 81-го полка с севера в направлении Корпиярви по замыслу командира дивизии, мы тогда не знали. Но догадаться, очевидно, нетрудно. А чтобы не было никаких кривотолков, сошлюсь на документ 81-го полка: "Утром 22 июля 1/81 и 118 с<трелковый> п<олк> перешли в контратаку, но противник уже закрепился. Весь день продолжался бой, кругом пылали пожары, дышать было нечем. Бой окончился безрезультатно" [см. карту 6б].

С точки зрения достижения конечной цели контратаки можно согласиться со словом "безрезультатно". Что же касается общего результата боевых действий за тот день, то положительный результат, безусловно, был хотя бы в том, что противник уже двое суток вынужден был топтаться на месте и, несмотря на свое превосходство в силах, решительного наступления не предпринимал. И не случайно офицер штаба 3 пехотной дивизии противника 22.07.1941 г. стыдливо записал в дневнике: "За день изменили свои позиции". Вот и всё!

> Продолжение >