и переходе власти в руки Советов. В принятой резолюции выражалась поддержка новой власти и уверенность, «что власть всецело народная, даст дорогой Родине мир и истерзанному народу долгожданный покой»" [5, с. 74-75].

Союзники, военно-морские силы которых находились в крае с 1915 г. для обеспечения безопасности морских перевозок и охраны военных складов, в противовес курсу Советского правительства на скорейший выход из войны, укрепляли контакты с руководством местных органов власти и расширяли своё военное присутствие, рассчитывая "в конечном счёте на восстановление Восточного фронта и улучшение тем самым положения на Западе" [5, с. 78]. Кроме того, союзники не без оснований полагали, "что втягивание России в войну будет означать падение правительства, которое обещало народу мир" [5, с. 78]. При этом Совнарком не мог помочь Мурману ни вооружёнными силами, ни продовольствием, тогда как у союзников было и то и другое.

"Мурманская ситуация крайне осложнялась тем обстоятельством, что этот край находился в сфере военно-политических интересов Германии и белофиннов. Брестский договор [подписан 3 марта 1918 г. - А.А.] обязывал Советскую Россию заключить договор с Финляндией. В это время в ней шла гражданская война, в которой большевики поддерживали "красных финнов" и 1 марта подписали договор с финским рабочим правительством. А Германия поддерживала белофиннов и потребовала от большевиков заключения договора с ними. Но буржуазное правительство П. Свинхувуда не торопилось вступать в мирные переговоры с Совнаркомом, а склонно было к насильственным аннексионистским действиям совместно или под покровительством Германии" [5, с. 79-80].

5 марта немецкие войска высадились на Аландских островах, а месяц спустя немецкий экспедиционный корпус начал боевые действия на материковой части Финляндии. Немецкий генерал Э. Людендорф подчёркивал: "Финляндия из-за Архангельска и Мурманской железной дороги имеет всемирно-политическое значение для нас и для Англии" [5, с. 80].

Советское правительство тянуло время, сколько могло, однако политика лавирования между противоборствовавшими военными группировками не могла продолжаться долго. Немцы всё резче настаивали на удалении кораблей и войск Антанты с Мурмана [5, с. 81].

"6 мая германский посол В. Мирбах вручил ноту с ультимативными требованиями в адрес советского руководства. Требования Антанты о расширении своего военного присутствия на Севере России также приобрели по существу ультимативный характер. На ночном заседании ЦК РКП(б) с 6 на 7 мая было принято решение: «Немецкому ультиматуму уступить. Английский ультиматум отклонить»" [5, с. 81].

Мурманские руководители были лишены роскоши выбора между двумя ультиматумами, для них ультиматум был один-единственный: "с кем они, с красной Москвой или с союзниками?" [5, с. 85]. 30 июня выбор был сделан в пользу союзников, и в ответ Совнарком 2 июля объявил Мурманский Совет по главе с председателем А.М. Юрьевым "вне закона".

Таким образом, в течение 8 месяцев с ноября 1917 г. по июль 1918 г. союзники постепенно трансформировались в интервентов. Период сотрудничества с новой властью они использовали для подчинения себе Мурманского Совета, а также для внедрения в окрестности, в том числе и Кемский уезд. В Финляндии находились германские войска, а финляндское правительство считало, что "для обеспечения поддержки со стороны Германии королём Финляндии следовало избрать германского принца" [6, с. 130].

В Кеми Советская власть установилась лишь 13 марта 1918 г. (то есть примерно в середине "периода дружбы" с союзниками), когда Кемский уездный Совет постановил "уездную земскую управу, земельный комитет, городскую управу, волостные земские управы и земельные комитеты как представительные организации упразднить, а все технические аппараты и служебный персонал передать в полное распоряжение Советов по организации таковых" [7, с. 15]. Председателем исполкома Кемского Совета стал большевик А.И. Мосорин, а его заместителями - большевик А.А. Каменев и левый эсер В.А. Бахирев [8, с. 366].

После затянувшегося безвластия исполком обложил единовременным налогом состоятельных граждан Кеми и потребовал от них внести деньги в недельный срок. "Подобные меры применялись практически повсеместно. Таким путём уездные и волостные советы изыскивали необходимые средства для выплаты заработной платы служащим, учителям, медицинскому персоналу, а также для налаживания работы школ, больниц, приютов и предприятий, брошенных их владельцами" [8, с. 370-371]. Среди прочего "Кемский уездный совет принял меры к доставке реквизированного у Соловецкого монастыря хлеба в северокарельские волости (Кестеньгскую, Летнеконецкую, Олангскую, Тунгудскую), находившиеся в бедственном продовольственном положении" [8, с. 375].

Если говорить об уезде в целом, то в январе-марте 1918 г. Советская власть установилась во всём Прибеломорье, в полосе Мурманской железной дороги. Власть, действовавшую в это время в северокарельских волостях (рис. 2) классифицировать (то есть отнести к советской или несоветской) достаточно сложно, несмотря на информацию о том, что уже "в февральские дни 1918 года в Ухте был создан и некоторое время работал революционный комитет" [9, с. 31]. В Вокнаволокской волости, например, функции председателя волостной земской управы, заключавшиеся, главным образом, в организации подвоза продовольствия из Кеми, исполнял Е.А. Лесонен, инициативный местный житель, бывший питерский рабочий [9, с. 31].

В середине февраля главнокомандующему белофинской армией К.Г.Э. Маннергейму показалось, что гражданская война превратилась в освободительную, "в качестве конечной цели которой замаячило создание Великой Финляндии" [6, с. 127-128]. 23 февраля главнокомандующий заявил, что не вложит меч в ножны, "прежде чем последний ленинский солдат и бандит не будет изгнан как из Финляндии, так и из Беломорской Карелии" [10, с. 158].

11 марта, член правления Карельского просветительского общества Пааво Ахава (Афанасьев) получил от Маннергейма указание о подготовке населения к "освобождению", и уже 17 марта организовал в Ухте собрание, высказавшееся за присоединение северной Карелии к Финляндии [8, с. 384-385].

21 марта белофинские отряды численностью 350 человек [11, с. 61] под командованием подполковника К.В. Мальма двумя колоннами перешли границу и 25 марта заняли Ухту, расстреляв нескольких "советских активистов", в том числе и упомянутого Е.А. Лесонена [9, с. 33-34].

29 марта Кемский Совет послал Олонецкому губсовету телеграмму: "...получены сведения, что через Вокнаволокскую волость прошли отряды белогвардейцев-финнов, остановились в Ухте, поджидают подкреплений, агитируют присоединиться к Финляндии. Карелы отвергают. Население пока не трогают, продуктов не отбирают. <...> Население - карелы - не вооружено. Кемский Совет своими силами защититься не может. Примите меры к приготовлению..." [7, с. 22].

8-12 апреля Мальм напал на станцию Кемь, но потерпел поражение. "В отражении финляндской белой гвардии принимали участие архангельский партизанский отряд, команда ледокола "Микула Селянинович", Красная гвардия со ст. Кемь и г. Кеми, сорокский партизанский отряд и финляндская Красная гвардия... <...> Моряки с ледокола одни из первых пошли в разведку и донесли, что неприятель отступил более чем на 60 вёрст" [7, с. 23]. Ситуация стабилизировалась, но на большее у Кемского Совета сил не хватило (к тому же наступила распутица): белофинны "закрепились в приграничных волостях и создали в Ухте военную базу" [8, с. 386].

Аналогичные события в конце марта - середине апреля развернулись и на кандалакшском направлении, которое защищали одни финляндские красногвардейцы. Здесь белофинский отряд, насчитывавший 1000-1300 человек [11, с. 61], был не только остановлен, но и отброшен к границе [8, с. 385].

История упомянутого отряда финнов-красногвардейцев началась 3 февраля 1918 г. с собрания, проведённого в Кандалакше по инициативе боевого унтер-офицера, кавалера двух Георгиевских крестов, карела Ийво Ахавы (сына Пааво Ахавы) и красного командира из Рованиеми финна Алекса Туорилы. "На нём были представители от финских рабочих, занятых на постройке железной дороги, на лесозаготовках в Северной Карелии. На собрании присутствовали представители от тысячи финских рабочих с лесопильных заводов Поморья, делегаты от первых рабочих-беженцев из Финляндии [гражданская война в Финляндии началась в конце января - А.А.]... Они выбрали ответственных за вооружение и за обеспечение продовольствием и направили четырёх представителей через Петроград в финляндскую столицу Гельсингфорс (Хельсинки)" [12, с. 84].

18 марта снабженцы вернулись в Кандалакшу с... вагоном оружия, "доставив тысячу винтовок, миллион патронов, четыре пулемёта системы "Максим" и 120 лент пулемётных патронов. К этому времени в Кандалакше собралось до 900 добровольцев" [12, с. 85]. И в результате, как мы видели, финские красногвардейцы оказались успешны на "своём" кандалакшском направлении, да ещё и помогли "соседям" отстоять Кемь [8, с. 385].

Более того, "кандалакшская инициатива" вскоре приобрела вполне геополитическое звучание. В апреле Оскари Токой, уполномоченный по снабжению Совета Народных Уполномоченных (СНУ - правительство "красных финнов"), вёл в Москве переговоры с главой специальной британской миссии при Советском правительстве Брюсом Локхартом о возможности снабжения финской красной гвардии на северном фронте напрямую из Мурманска [13].

Фамилия Токоя сейчас мало что говорит, теряясь на фоне громких имён Маннера, Куусинена, Гюллинга, Сиролы и других "красных финнов". Однако летом 1918 года этот человек был не просто "одним из". Профсоюзный лидер с 1905 г., председатель сейма в 1913 г., наконец заместитель председателя сената, т.е. премьер-министр (формальным председателем являлся российский генерал-губернатор) "временной" Финляндии с 26 марта по 8 сентября 1917 г. - Токой по рангу фактически соответствовал Керенскому. И ведь выбери сейм 27 ноября 1917 г. из двух альтернативных списков правительство социалистов, то именно он, Антти Оскари Токой, а не Пер Эвинд Свинхувуд стал бы первым премьер-министром независимой Финляндии...

В мае, уже после поражения "красных финнов" в гражданской войне и их эвакуации в Россию, СНУ отправляет в Мурманск двух представителей для переговоров с пока ещё союзниками (причём в переговорах принимают участие Ийво Ахава и Алекс Туорила, наряду с консулами Британии, Франции, Америки и "представителями русских чиновников" [13]).

7 июня в Мурманске было подписано соглашение, и на следующий день 12 британских офицеров, унтер-офицеров и переводчиков, 4 французских офицера и унтер-офицера вместе с руководством северной экспедиции отправились принимать командование в лагерь финнов близ Княжой Губы. Вскоре эта воинская часть получила новое название "Финский легион" (он же "Мурманский легион") [13].

Можно, конечно, кандалакшское собрание считать импровизацией. Но следует отметить, что "инициативная группа" проявила удивительную предусмотрительность и расчётливость. Ещё в феврале ей была понятна перспектива вооружённого столкновения с белофиннами на российской территории... А отправка представителей? Была ли она авантюрой или кто-то из участников собрания знал наверняка в какой именно кабинет в Гельсингфорсе нужно постучать? Во всяком случае, вагон оружия кому попало не выписывают...

И потом, нам есть с чем сравнить. Как выглядит чистое народное творчество, незамутнённое протекцией, мы видим на двух примерах "карельской инициативы".

В конце апреля (или начале мая) в Кемь прибыл Григорий Лежеев¹ (Рикко Лесонен), возвращавшийся в родную деревню. Фронтовик, участник революции в Финляндии, сумевший спастись из Выборга, переправившись на лодке в Кронштадт, он встретил земляков, бежавших от Мальма, от которых узнал о последних событиях. Из разговоров "возникла мысль о создании партизанского отряда из добровольцев-карелов для вооружённой борьбы с белофиннами" [9, с. 37-38]. Делегация во главе с Г. Лежеевым обратилась за помощью в Кемский уездный Совет, где нашла "поддержку и всё для первой необходимости", вот только оружием в достаточном количестве ревком снабдить не мог. "Безуспешными остались и обращения в Петроград, поступление оружия оттуда задерживалось" [12, с. 86].

А крестьяне Вокнаволокской и Тихтозерской волостей, собранные в партизанский отряд уроженцем Войницы Григорием (Ристо) Богдановым летом 1918 г. [12, с. 86], похоже, и вовсе рассчитывали только на самих себя.

16-21 мая состоялся Кемский уездный съезд Советов, на котором среди прочего было решено отпускать хлеб, прежде всего, населению карельских волостей (Тунгудской, Летнеконецкой и Маслозёрской) [8, с. 386]. На съезде обсуждался и вопрос о самоопределении Карелии. По этому поводу председатель А.И. Мосорин высказался так: "Ведь отделись Карелия, её займут финны, а мы знаем, что они делают в Ухте. Мы не возражаем против автономии Карелии, но предостерегаем карелов, что им грозит тогда участь Украины. Мы, поморы, от этого ничего не потеряем, но нам жаль карелов. Если бы мы знали, что финны и немцы не посягнут на Карелию, мы бы приветствовали её желание самоопределиться. Но самоопределение - это гнёт немцев". Все выступавшие согласились с тем, что карелы сами должны решить как им жить, но прежде следовало выгнать захватчиков [8, с. 386].

В конце июня в Кеми вполне мирно в сопровождении английского крейсера появился "славяно-британский легион", присланный из Мурманска "под лозунгом совместной борьбы против немцев и белофиннов". 2 июля "славяно-британцы" неожиданно "вышли из состояния внешнего благожелательного отношения и перешли к активным операциям": разоружили красноармейцев и расстреляли советский актив [7, с. 24].

А.И. Мосорин, уехавший накануне на губернский съезд в Архангельск, был арестован и уже 15 июля сидел "за отсутствием специальной тюрьмы, на чердаке недостроенного дома, принадлежащего Трифоно-Печенгскому монастырю" [14, с. 169].

В итоге на первом этапе Советская власть в Кеми просуществовала около трёх с половиной месяцев, не успев оказать сколь-нибудь заметного влияния на карельские волости. Кемские большевики занимались решением вопросов хозяйственной жизни, сумели организовать отпор борцам за "Великую Финляндию", но оказались не готовы к перевороту, учинённому бывшими союзниками.

Командование союзных войск обратилось с заявлением к жителям края, вызванным "распространением ложных слухов относительно цели прибытия Союзных войск в пределы Русской территории". В заявлении, текст которого был представлен в Кеми на общее обозрение горожан, подчеркивалось, что прибытие союзников имело целью "защиту Русской территории от внешнего врага и принятие мер против возможного нападения немцев или союзников немецкого милитаризма - <финляндских> белогвардейцев" [15, с. 288].

Несмотря на расстрел и аресты, союзники-интервенты, в июле ещё продолжали поддерживать с большевиками "дипломатические отношения" и допустили делегацию Архангельского губисполкома в Кемский уезд. Английский комендант Кеми уверял о признании власти Кемского городского Совета, однако в своём докладе члены делегации назвали этот Совет "бутафорным" и документально установили "факт низложения Советской власти во всей оккупированной полосе" [7, с. 42-43] (доклад архангельских большевиков был опубликован в "Известиях Архангельского губсовета" 24 июля, а 2 августа произошел переворот уже и в самом Архангельске).

В сложившейся обстановке московское руководство "красных финнов" попыталось "принудить финский легион к разрыву отношений с союзниками и вернуться поездом в Петроград" [13]. По мнению историка С. Черчилля, эта попытка была неудачной, то есть легионеры не подчинились, хотя в то же время часть бойцов всё же уехала (и в том числе начальник штаба отряда Алекс Туорила) [13].

Оскари Токой, волею судеб оказавшийся в июне в Архангельске, решил, как и большинство легионеров, остаться с союзниками. После смены власти в Архангельске "Токой, вместе с некоторыми другими красными финнами, присоединился к т.н. «финскому рабочему комитету», который взял на себя всю власть, поддерживая решение легиона не подчиняться исходящим от радикальной группы в Москве приказам. Тогда, в конце сентября, ЦК финской компартии издал распоряжение, согласно которому Токой сотоварищи приговаривался к смертной казни. В распоряжении говорилось, что приведение приговора в исполнение является «обязанностью каждого революционного рабочего»" [13]. Таким образом, Токой, как и руководители Мурманского Совета, оказался по ту сторону баррикад. С британским представителем в Архангельске обсуждалась перспектива поездки Токоя в Америку с целью вербовки добровольцев из рядов финских эмигрантов, последующих совместных с союзниками действий по изгнанию немцев из Финляндии и основании там республики [13].

А что же карелы? Только что организованный карельский добровольческий отряд был обезоружен и арестован. Лишь после этого командир отряда Григорий Лежеев "был послан в штаб  английского  командования, чтобы получить разреше-

командование осуществлялось англичанами. Отряд был сформирован под лозунгом «Прочь финны из Карелии», «Карелия для карел»" [19, с. 258].

Уже в июле у легиона появилась собственная символика - кокарды в виде трилистника, символа Ирландии (из-за этих кокард британское командование окрестило Карельский легион "ирландскими карелами") [20, с. 40].

Карельский полк двинулся в начале августа 1918 г. из Кеми вверх по р. Кемь, занял Панозеро и Юшкозеро, 10 сентября - Ухту  и  20 сентября - Костомукшу (рис. 3). Серьёзное  сопротивление ему  оказали  в  районе  Вокнаволока

нении Вудса, вопреки приказам не оставляли в живых солдат противника, и Вудсу пришлось объявить награду в фунт табака, чтобы ему доставили хотя бы одного пленного, а потом приставить к нему значительную охрану, чтобы переправить в контролируемую британцами Кемь" [20, с. 41-42].

Ийво Ахава присоединился к Карельскому легиону в качестве офицера в начале сентября 1918 г. после того, как в Финском легионе, по словам С. Черчилля "постепенно оказался среди людей, конкурировавших между собой в борьбе за власть над легионом", но сохранил при этом довольно тесные отношения с бывшими сослуживцами. Финский легион также принял участие в изгнании белофиннов, продвигаясь на запад от Кандалакши [13].

К сентябрю Ф. Вудс придумал для Карельского легиона и полковое знамя - зеленый трилистник на оранжевом фоне. Как он писал в мемуарах, "карелы так восхищались этим красивым знаменем, что в конце концов выбрали его в качестве национального флага... <...> Одно из наших знамен развевалось на флагштоке здания городского совета в Ухте, другое - над казармами и зданием телеграфа в Юшкозере, <...> третье - над казармами в Кеми и четвёртое было поднято под "Юнион Джеком" над зданием штаб-квартиры Карельского полка на станции Кемь" [20, с. 40].

Между октябрём и декабрём 1918 г. численность личного состава полка возросла с 1500 до 3600 человек [13], впрочем, к этим цифрам следует относиться с осторожностью, так как в легион записывали ради "получения пайка стариков и женщин, так что на бумаге отряд в 600 бойцов разрастался до нескольких тысяч человек" [12, с. 89].

"В освобождённых от белофиннов Вокнаволокской, Ухтинской, Контокской, Олангской, Кестеньгской, Тихтозерской, Тунгудской и Вычетайбольской волостях карелы восстановили своё самоуправление" [8, с. 392] под эгидой британцев, которым "удалось завоевать некоторую популярность у населения Беломорской Карелии. Решающее значение в этом сыграли регулярные поставки продовольствия, благодаря которым удалось предотвратить голод в севернокарельских волостях" [12, с. 89].

11 ноября 1918 г. капитулировала Германия, что вынудило Финляндию отказаться от прогерманской ориентации и заняться поисками нового внешнеполитического курса. Правительство Великобритании, однако, уже 14 ноября 1918 г. "приняло решение о сохранении войск в России и поддержке антисоветских правительств в интересах империи. На Мурман и в Архангельск прибывали дополнительные контингенты войск. <...> В то же время боеспособность союзных войск вызывала большие опасения у военно-политического руководства держав Антанты. Иностранные солдаты не понимали, зачем они ведут войну с русскими" [8, с. 408-409]. Состояние белогвардейских войск также оставляло желать лучшего. В тылу действовало сопротивление, велась активная агитация.

Союзники-интервенты укрепляли Временное правительство Северной Области и постепенно передавали ему все функции управления. "Для активизации формирования белогвардейских частей из Франции в Архангельск прибыли боевые генералы старой русской армии В.В. Марушевский и Е.К. Миллер. Они сразу же включились в работу. 15 января 1919 г. Миллер стал генерал-губернатором, а Марушевский - командующим русскими войсками Северной области" [8, с. 409].

Обстановка менялась, и мелкие "красные фракции", так или иначе завязанные на британцев, становились лишними.

Деятельность Мурманского Совета, порвавшего с Москвой и оказавшегося в полной зависимости от союзников, бесславно закончилась ещё 5 октября 1918 года. По распоряжению Архангельска Мурманский Краесовет был упразднён, и в Кемском и Александровском уездах были восстановлены земства [22, с. 138 (прим.)].

Финские легионеры выбирали между отказом от дальнейшей борьбы или продолжением её. Первый вариант был осуществим с помощью англичан и в зависимости от успехов переговоров Лондона с Хельсинки означал репатриацию (при условии амнистии на подходящих условиях) или эмиграцию. Второй вариант - борьба за Советскую власть в России, а затем, возможно, и в Финляндии (по имевшимся агентурным данным более 100 000 рабочих были готовы поддержать восстание и продолжить гражданскую войну [13]) - мог реализоваться, естественно, только вместе с большевиками.

"Политическая программа" карел - мирная и справедливая жизнь на своей земле - в принципе ничем не отличалась мечты всей остальной крестьянской России, но пути её воплощения осенью 1918 г. в сложившейся местной обстановке были неочевидны. Предельно ясно было только одно: с белыми не по дороге (В.В. Марушевский, к примеру, и десять лет спустя в мемуарах писал о карелах как о "национальности, изобретенной английским командованием" [23, с. 199]).

В общем оба легиона находились на перепутье, когда из Архангельска в Карелию прибыл Токой. Он как опытный политик, по-видимому, понимал, что шансов вернуться на финляндский политический Олимп у него немного, особенно после капитуляции немцев. Однако пока присутствуют англичане - надо играть до конца. И Оскари Токой развил такую бурную деятельность, что дало основание С. Черчиллю написать в своём исследовании: "в течение следующих нескольких месяцев группа Токоя контролировала важную часть Карелии" [13].

Токой стал офицером Финского легиона и одновременно сотрудником разведотдела союзников [8, с. 412]. С показным одобрением он отнёсся к работе среди легионеров, проводимой русскими большевиками-подпольщиками. По воспоминаниям И.К. Поспелова, руководителя партизанского отряда, "мы повели агитацию среди финского легиона, сначала в очень тесном кругу своих знакомых товарищей финнов, постепенно расширяя круг своей агитации, мы достигли известного результата, и к началу января 1919 г. к нам присоединились целые роты солдат финского легиона, а затем и весь легион в числе около 2 000 штыков, а также и большая часть офицеров финнов во главе с Лехтимяки и Токоем" [24, с. 194].

Токой нашёл способ влиять и на карел, добившись разрешения на выпуск многотиражной газеты Карельского полка.

"В середине января Токой объявился на финской границе в сопровождении вооруженных лыжников, и потребовал на пограничной заставе, имеющей телеграфную связь с внутренними районами Финляндии, разрешения на возвращение «красных финнов» в страну. Полученный ответ гласил, что такое разрешение может быть получено только при условии полной и безоговорочной сдачи" [13]. Фактически это был прямой зондаж, по-видимому, не согласованный с англичанами (во всяком случае, Токой получил от них взбучку), и итог его был неутешителен. Стало окончательно ясно, что и на родине, как и в Советской России, политика могут приговорить (какая уж тут политическая карьера), и бывшему "временному" премьер-министру придётся разделить судьбу коллеги Керенского. Но эмиграцию ещё надо заслужить...

"В конце января 1919 г. - вспоминал И.К. Поспелов, - мы стали готовиться к вооруженному восстанию всего финского легиона [дислоцировавшегося в Княжой Губе - А.А.] против русско-английских белогвардейцев, но день выступления некоторое время задерживался ведением переговоров с карельским отрядом, расположенным в Кеми, о совместном выступлении против власти белых" [24, с. 194].

Однако легионеры-карелы в это время оказались заняты делом, показавшимся им более важным. На фоне завершения переговоров британцев и белых о передаче последним управления Карельским полком и грядущем расформировании его как национальной части, "брожения в Карельском полку привели к съезду, продолжавшемуся три дня, 16, 17 и 18 февраля в Кеми" [13].

На собрании присутствовало 15 делегатов из 10 волостей Кемского уезда Архангельской губернии и 3 представителя из 2 волостей Повенецкого уезда Олонецкой губернии. Полномочия присутствовавших, как следует из текста протокола собрания, подтверждали некие мандаты (у делегата Ребольской волости такого мандата не было, так как "волость оккупирована войсками Финляндского правительства", в связи с чем собрание предоставило ребольцу право совещательного голоса) [25, с. 34].

Ийво Ахава, избранный секретарём собрания, зачитал на финском языке "Доклад собранию представителей Карельских волостей о достижении независимости Карелии".

С. Черчилль указывает, что Ахава, как это видно и из протокола собрания, действительно был "доминирующей фигурой" на съезде. "Однако протоколы не раскрывают другого важного обстоятельства - а именно того, что Токой являлся руководящей фигурой, но находился он за кулисами съезда. Токой написал зачитанную Ахавой речь, содержащую все одобренные депутатами важнейшие предложения. Но поскольку Токой находился под подозрением, как главный возмутитель спокойствия из-за его внезапной авантюры на границе [имеется в виду январский зондаж - А.А.], он не присутствовал на съезде из осторожности. Однако один из участников съезда, депутат от Тихтозерской волости, проживающий сейчас в Финляндии, сообщил автору этих строк при встрече, что Токой находился в ближайшей кладовке, у него иногда спрашивали совета по различным вопросам; он помогал вести протокол" [13].

Псевдоисторическая преамбула доклада содержала стандартный набор тезисов в "панфинском" духе, скорректированных под текущую ситуацию.

Карелы, объяснял Токой карелам, - древний единый народ, угнетаемый русскими на протяжении нескольких столетий (хотя, конечно, "не осталась Карелия и без влияния со стороны шведов"). Но теперь "вековые мечты карельского народа о независимости смогут осуществиться". "Естественные границы" независимой Карелии: "на юге по Ладоге и Свири, на востоке по Онежскому озеру и от него к Онеге и Белому морю, на севере по Ледовитому океану, на западе по границе с Финляндией" [25, с. 34-35].

Помимо вполне традиционных положений ("С точки зрения языка, образа жизни, просвещения и географического положения было бы желательно присоединение к Финляндии. Экономические же факторы говорят в пользу присоединения к России"), доклад содержал и оригинальные идеи, отражавшие новейшие изменения транспортных связей: "Что касается Мурманского порта, его следует сделать вольным, международным, открытым торговым портом..." Относительно Мурманской железной дороги "нужно принять договор, удовлетворяющий и карельский, и российский народ о праве на транзит" [25, с. 35-36].

По докладу "возникла оживлённая дискуссия, но заключения не было сделано, поскольку многие хотели ознакомиться подробнее с пространными вопросами доклада, а некоторые делегаты хотели услышать доклад на русском языке" [25, с. 37].

После того как был заслушан перевод, съезд "почтил своим прибытием" командир кемского гарнизона генерал Прайс, который "предложил вниманию собравшихся" телеграмму из Мурманска от Мейнарда: "Командование союзническими войсками не поддержит никакого предложения об отделении от России" [25, с. 37].

Тем не менее, собрание единодушно потребовало "провозглашения Карелии независимым государством" в "естественных границах" с оставлением вопроса о присоединении его к России или к Финляндии "на разрешение карельского народа". Был избран "Национальный комитет Карелии", двух представителей которого уполномочили отправиться на Парижскую мирную конференцию, "чтобы добиться признания державами независимости Карелии", а остальным поручили "принять меры, чтобы получить признание соседних стран [так в протоколе - А.А.]: Временного правительства Северной области, Российской советской республики и Финляндского правительства". Было решено созвать Карельское Учредительное собрание и выработать положения о выборах, причём "права избирать и быть избранными лишаются карелы, состоявшие на службе в союзной Германии финляндской Белой гвардии" [25, с. 37-38].

Ну и в довершении всего, съезд обратился с петицией к британскому королю Георгу V, в которой содержалась просьба признать Карелию британским протекторатом... [20, с. 41]

Заморочив карелам головы, и нейтрализовав их таким способом на некоторое время, Токой устремился в Княжую Губу, где уже были закончены приготовления, и "выступление финского легиона было назначено на 1 марта" [24, с. 195]. Прибыв за несколько дней до выступления, Токой начал "вести противоположную агитацию, что нас, мол, очень мало, а английских войск очень много, и что последние в большом количестве всё ещё прибывают в Мурманск, и что если финский легион выступит, то мы все будем поголовно перебиты, и только после такой агитации Токоя начинается брожение среди солдат финского легиона, и таким образом выступление срывается" [24, с. 195].

Карельские легионеры после получения короткого отказа Георга V пришли в себя и, поразмыслив, поняли, что есть проблемы поважнее статуса Мурманского порта, и в конце марта предприняли "попытку договориться с личным составом финского легиона об организации восстания против союзников" [13], но было поздно. Финны, распропагандированные Токоем, ждали начала обещанных британско-финских переговоров о возвращении домой...

Впоследствии Финляндия приняла всех финских легионеров, за исключением 70 человек офицеров легиона [24, с. 195]. "Оскар Токой и тут оказал неоценимую услугу английскому командованию. Он объехал все части финского легиона и провел агитацию в пользу того, что финский легион должен ехать в Финляндию. «Какие мы революционеры, - говорил Токой, - что боимся ехать к белогвардейцам». И тогда на общем собрании большинство легионеров решили ехать в Финляндию..." [24, с. 195]. Однако сам Токой и "примерно 20 его товарищей отправились в изгнание за Атлантический океан" [6, с. 131]. Лишь 35 финнов-легионеров в начале сентября ушли в партизанский отряд Поспелова, предварительно хорошенько почистив английские склады (500 винтовок, 5 пулеметов, 300 000 патронов, несколько ящиков ручных гранат и продовольствие на полтора месяца) [24, с. 195].

В Карельском легионе в апреле начались широкомасштабные аресты. Более 400 легионеров (в том числе и И. Ахава), "подозреваемых в связях с большевиками, были высланы за линию фронта в районы, занятые советскими войсками" [13]. Но Ийво до своих не добрался... Он был застрелен в то время, когда шёл вдоль железной дороги. По С. Черчиллю "согласно слухам, убийство было совершено по приказу белой русской администрации сербским отрядом" [13].

Сохранилось, однако, описание аналогичной "процедуры" высылки через линию фронта конца лета 1919-го: 50 человек заключённых Мурманской тюрьмы посадили в вагон, вывезли за Кяппесельгу, девятерых застрелили на месте высадки, а остальных отпустили восвояси - за 14 вёрст нейтральной полосы вдоль полотна дороги [26, с. 162]. Судя по чёткой организации (вплоть до предварительного перефотографирования арестантов в Кеми), всякая случайность в выборе жертв была полностью исключена. Руководили всем английские офицеры.

В легионе началось повальное дезертирство. 30 июня 1919 г. полк был упразднён [13], а из его остатков был сформирован Карельский добровольческий батальон, выполнявший функции по охране границы и просуществовавший до конца сентября.

Таким образом, карельские волости к концу весны - началу лета 1919 г. сохранили известную самостоятельность, однако впереди обозначилась перспектива её утраты в связи с окончанием британского покровительства. Конец службы легионеров означал и конец снабжения через военную систему, а гражданским распределением англо-американских продуктов с весны стало заведовать Кемское земское управление. Самое надёжное средство воздействия на местное население переходило в руки белых.

Кемские события не остались незамеченными для финской политики. По формулировке С. Черчилля "стремление беломорских карел к самостоятельности представляло привлекательную альтернативу в поисках новых способов восстановления авторитета Финляндии в Карелии" [13].

Ещё в начале апреля Пааво Ахава нашёл способ снестись с офицерами Карельского полка и предложил собраться для "достижения взаимопонимания между всеми карелами" [13]. Предложение было одобрено, и съезд решили провести в конце июня в Вокнаволоке.

На съезде стороны сошлись на том, что в создавшейся обстановке урегулировать вопросы снабжения и возвращения беженцев позволит лишь открытие границы с Финляндией, однако такое решение не могло быть принято без согласования и с британцами и с финнами [13]. Заниматься переговорами с первыми было поручено майору Г. Лежееву, со вторыми - П. Ахаве.

Ко второму съезду, состоявшемуся 21 июля Ухте, выяснилось, что финское правительство заявило о готовности открыть границу при условии согласования этих действий с союзниками, в то время как штаб союзников отклонил любую возможность открытия финской границы. Таким образом, главный вопрос решён не был [13].

Наконец, на третьем съезде, начавшемся в этот же день сразу после второго, делегатами из пяти волостей (Вокнаволокской, Ухтинской, Кондокской, Кестеньгской и Тихтозерской) был избран Временный комитет Беломорской Карелии (Vienan Karjalan väliaikainen toimikunta, "Тоймикунта"), председателем которого стал С.А. Тихонов² (Антти Виерма) [8, с. 420; 13; 15, с. 290]. Руководство Национального комитета Карелии, избранного в Кеми, передало свои протоколы новому органу самоуправления.

Первым результатом работы Тоймикунты стало открытое письмо, доставленное в конце лета в представительство союзников в Хельсинки. "Комитет ходатайствовал перед союзным командованием о передаче местным властям исполнительных функций, открытии границы и разрешении свободного провоза товаров из Финляндии, а также освобождения карел от службы в армии Архангельского правительства [т.е. Временного правительства Северной области - А.А.]. Для решения вопроса о воинской службе предлагалось сформировать свои воинские подразделения и сражаться с большевиками под руководством карельских офицеров [выд. мной - А.А.]" [13]. Очевидно, именно эта ярко выраженная антибольшевистская позиция явилась причиной раскола "формально беспартийного карельского общества на два лагеря" [13], выразившаяся в том, что в Тоймикунту не был избран ни один из членов "кемского" Национального комитета Карелии.

Стоит отметить, что бывшие легионеры-карелы ради решения продовольственного вопроса проявили гибкость в отношении возвращения беженцев, несмотря на то, что не прошло и года со времени жестокого противостояния, которое, конечно же, не было забыто. В то же время члены прежнего Национального комитета проявили принципиальность и предпочли "уйти в отставку", сохранив верность своим убеждениям.

Безуспешные переговоры с англичанами об открытии границы продолжались как через Кемь, так и через Хельсинки до самого ухода интервентов. Тем временем по просьбе Тоймикунты "финское правительство зарезервировало 2 000 000 марок для выдачи кредита на покупку продовольствия. Имея в резерве такую сумму, временный комитет мог проводить собственную политику, и уже осенью, после вывода основных сил союзников, был полностью независим от белых русских" [13]. В октябре и ноябре Ухтинское правительство поддержали Олангская волость, Кимасозерское общество Ругозёрской волости, а также некоторые деревни Юшкозерской волости [13].

По осени в связи с эвакуацией союзников (12 октября из Мурманска отчалил последний пароход с иностранными войсками), "белые русские" вплотную занялись мобилизацией, угрожая голодом:

Именно к этому периоду относится и ноябрьское распоряжение из Кеми, процитированное П.Р. Леонтьевым (и к Советской власти, разумеется, никакого отношения не имеющее):

Но поскольку рычаг продовольственного снабжения в отношении карел не действовал, была предпринята попытка силового решения. Декабрьскую экспедицию возглавил лично начальник Кемского уезда барон Эммануил Павлович Тизенгаузен, который в столкновении с карелами при Тунгозере "попал в плен вместе с частью своих людей, и его конвоировали в Ухту" [13]. (Угораздило же офицера, арктического исследователя и лесоустроителя, который задолго до всех революций выработал и последовательно отстаивал левые взгляды [27], стать чуть ли не карателем!).

"Северное правительство металось в поисках спасения. В конце 1919 г. оно начало переговоры с Финляндией в надежде заключить с ней военный союз против большевиков. Главным препятствием на пути к согласию по-прежнему оставался отказ руководителей белого движения признать независимость Финляндии и разрешить карельский вопрос" [8, с. 422].

В феврале 1920 г. Миллер отправил в Ухту генерала Клюева, заместителя начальника штаба по тылу, "уполномочив его признать автономию местного населения" [13] "...Клюев пообещал ухтинскому правительству предоставить карельским волостям автономию, дать Карелии выход к Белому морю и океану, финансировать строительство дорог и железнодорожного пути через карельские волости к Мурманской железной дороге, обеспечить завоз хлеба в кредит и т.п. Он заверил, что Северное правительство будет приветствовать соглашение автономной Карелии с Финляндией" [8, с. 422-423]. Тоймикунта, однако, телеграфировала во второй половине февраля финскому правительству, "что русские не признают комитет, и заинтересованы лишь в совместной борьбе против большевиков" [13].

Но "пока шли эти переговоры, удары, наносимые Красной Армией, окончательно похоронили планы контрреволюции" [8, с. 423]. 19 февраля Миллер со своим штабом и ближайшим окружением покинул Архангельск, планируя продолжить руководство борьбой из Мурманска. Однако здесь вспыхнуло восстание, и белому командованию пришлось проследовать в Норвегию без остановки [8, с. 424; 13].

ванием раскола карельского этноса на северную и южную части). "Например, одним из способов достижения поставленной задачи стал карантин по причине оспы в деревнях на восточной стороне; расследование, проведённое представительством, не выявило никаких следов заболевания в районах, якобы пораженных болезнью. В рапортах также дается оценка того обстоятельства, что помощь, оказываемая Финляндией, предоставляется не безвозмездно, а часто путем обмена на право вырубки леса - при этом население об этом не знает. Несмотря на подобные оценки, результатом финского управления стали довольно сильные изменения, положительные стороны которых, однако, описаны в рапортах довольно невнятно" [13].

Весьма примечательно также и сообщение Х. Пелтониеми: "к марту 1920 года в долг у Финского правительства было взято тринадцать миллионов финских марок" [17, с. 53] (полгода назад начали с двух миллионов).

И.К. Поспелов, не склонный к дипломатичности выражений, в своих воспоминаниях, написанных по горячим следам в июне 1920 г., охарактеризовал "карельский дрейф" одной фразой: "Но тут на помощь Севера и пришла финская белогвардейская банда, которая повела агитацию, чтобы карелы играли автономию, и предложила им хлеба, и карелы потянулись к хлебу" [24, с. 197]. Спустя 50 лет историк С. Черчилль отметил практически то же самое: "положительное отношение к помощи финнов объяснялось не усилиями Туйску и прочих, а просто угрозой голода: из Финляндии доставлялось продовольствие, в котором население остро нуждалось" [13].

Итак, белый фронт рассыпался. В конце февраля в районе Поросозера Красная Армия вошла в соприкосновение с финскими войсками. Советское правительство получило ноту, в которой имелось указание на готовность правительства Финляндии к началу переговоров о перемирии [13]. По всей Мурманской железной дороге ещё до прихода регулярных частей начали организовываться временные Советы.

Дальнейшие события, связанные со вступлением Красной Армии на территорию карельских волостей Кемского уезда весной 1920 г., к настоящему времени описаны в трёх вариантах.

Согласно первому, традиционному для исторической литературы советского периода, Красная Армия заняла Кемь 3 марта [7, с. 49-51; 26, с. 527], и только с 25 апреля 6-й финский стрелковый полк занялся вытеснением "белофиннов из карельских волостей" [8, с. 425]. О действиях войск между 3 марта и 25 апреля не сказано ни слова.

Согласно второму, представленному П.Р. Леонтьевым (со ссылками на журнал ухтинского съезда и воспоминания В. Кеунаса [17, с. 32-46]), первый отряд красноармейцев появился в Ухте как раз к началу съезда (к 21-му марта). Делегаты, проявив волю, добились от командования отряда сначала гарантий безопасности, а затем и вовсе вывода войск, чтобы карельский народ мог свободно выбирать своё будущее. Красные командиры, проявившие с точки зрения участников съезда просвещённость и понимание (а с точки зрения большевистского руководства контрреволюционную самодеятельность), вроде бы были позже наказаны. Ну и затем, к маю, для наведения порядка пришёл уже 6-ой финский полк.

Наконец, известный карельский писатель Н.М. Яккола придерживался третьего варианта. В романе "Водораздел" (четвёртая книга "На ясные воды" (1967)) он описал не только оба "пришествия" красноармейцев, но и то, что Тоймикунта (после съезда - Карельское временное правительство (Karjalan väliaikainen hallitus) - КВП), сбежав от первых красных в Вокнаволок, решения от имени карельского народа принимала там, а потом, уже после ухода войск из Ухты, смогла утвердить эти решения на общем собрании [28, с. 435]. Понятно, что художественное произведение не годится в источники, хотя хорошо известно, что многие детали в "Водоразделе" выписаны с удивительной точностью, основанной не столько на документах, сколько на воспоминаниях очевидцев. П.Р. Леонтьев упоминает возникший в 1922 году в Ухте литературный кружок, выпускавший рукописный журнал "Нуори раатая" ("Молодой труженик") [17, с. 4, 75]. Редактором этого издания был не кто иной, как 17-летний Николай Яккола [9, с. 54].

Стоит отметить, что точки зрения двух писателей базируются на прямо противоположных отношениях к решениям ухтинского съезда. П.Р. Леонтьев относится к журналу съезда с полным доверием: как там написано, так оно всё и было. Н.М. Яккола журнал начисто отвергает, считая его имитацией. Что касается причин вывода войск, то П.Р. Леонтьев опять-таки воспроизводит "журнальную" версию, а Н.М. Яккола через размышление главного героя романа сообщает нечто неопределённое, то есть "народное" объяснение, которое наверняка слышал в 1922-м: "Когда он уходил, красные оставались там [в Ухте - А.А.]. Неужели ушли обратно в Кемь? Может, испугались распутицы, побоялись, что их так мало и что на них могут напасть... Или, может, они только за тем и приходили, чтобы узнать, как тут обстоят дела?" [28, с. 436].

Для установления истины пришлось обратиться к документам, хранящимся в Российском государственном военном архиве (РГВА). Как выяснилось, подробности "первого пришествия" более чем достойны отдельного повествования, но здесь я ограничусь лишь кратким изложением сути событий ⁴.

7 марта на основе 168 стрелкового полка был сформирован Кемский отряд (участок), перед которым, помимо охраны железной дороги, была поставлена задача "очистить от противника и осветить район Ухтинская и до финской границы не переходя таковую" [29, л. 24]. Начальником отряда был назначен командир 168 полка М.Г. Собецкий, военкомом - комиссар того же полка П.И. Смородин.

В 18 часов того же дня авангард общей численностью немногим более сотни бойцов под командованием командира 2-го батальона 168 полка А.Н. Александрова выдвинулся со станции Кемь на запад [29, л. 25; 30, л. 13] и, пройдя  свыше

сдачи оружия. Оба эти условия были выполнены. Правда, из белых в Ухте оказался лишь один барон Тизенгаузен, а оружие в деревнях по пути авангарда сдавали добровольно просто так, без всяких указаний, после "объявления жителям о победах Красной Армии и Советской власти" [32, л. 30, 43-43об].

Тем временем, на дипломатическом "фронте" продолжали обмениваться нотами. 18 марта правительство Финляндии потребовало "признать юридическое право Финляндии на Поросозерскую и Ребольскую волости, район Печенги, ранее оккупированные финским войсками, а также не вводить советские войска в приходы "Олонецкой и Архангельской губерний, расположенные на запад от Мурманской железной дороги, где население финляндского происхождения". В ответной ноте от 19 марта нарком иностранных дел Г.В. Чичерин заявил, что "западная часть Архангельской и Олонецкой губерний не имеет никакого отношения к финляндскому правительству", а Финляндия не вправе вмешиваться в дела Карелии" [8, с. 425].

На основе донесений комбата Александрова Собецкий и Смородин в 16 часов 21 марта отправили из Панозера в штаб своей 56-й бригады телефонограмму № 111, в которой сообщалось, что:

Тем временем, Александров, без промедления отправив примерно половину отряда разоружать Вокнаволок, откликнулся на предложение принять участие в съезде. О том, что там обсуждалось (не согласно журналу, а на самом деле), мы можем узнать из телефонограммы № 073, отправленной 23 марта в 20 часов 40 минут из Сопосалмы начальником главных сил командиром 1-го батальона П. Наумовым:

Таким образом, нам остаётся лишь констатировать, что ничего радикального (вроде отделения о России и требования о выводе войск) на съезде в присутствии командира авангарда не озвучивалось.

обеспеченной связью и снабжением" в виду выполнения задания (противника нет, оружие сдано, Советская власть организована) и "в виду приближающейся распутицы, большой разбросанности частей Кемского участка, слабости технической связи и технической невозможности поставить дело снабжения частей продовольствием и фуражом нормально" [32, л. 51-51об]. 24 марта просьба была повторена [34, л. 134а].

Руководство бригады (командир М. Тюрин, военком П. Друлле и начштаба И. Маричев) подумало-подумало и... 25 марта отдало приказ № 0235/оп на стягивание авангарда из Ухты в Маслозеро [35, л. 15об-16].

Ухту покинули в два этапа. Сначала ушли руководимые самим Александровым основные силы авангарда, которые к 30 марта добрались до Маслозера. Затем ушёл и "разведывательный и организующий отряд" (26 красноармейцев, 33 партизана и 4 политработника) под командой взводного командира 6-й роты [33, л. 61] (и по совместительству помощника военкома Кемского уезда) Н. Ласточкина. 2 апреля этот отряд пришёл в Панозеро [31, л. 89; 32, л. 68].

А 4 апреля командование бригады расписалось в получении пакета за № 48, присланного вдогонку ушедшей армии [31, л. 82], вскрыло его и обнаружило там "письмо счастья", т.е. с ультиматум Ухтинского съезда, в котором содержались уже знакомые нам по тексту журнала съезда требования о независимости, выводе войск, возвращении вывезенного оружия и т. д. [35, л. 17об].

Случился гранд-скандал. В Подужемье, в штаб 168 полка, в сопровождении бригадных командиров пожаловало дивизионное начальство (начдив И. Борзаковский и военком К. Славинский) и отстранило Собецкого и Смородина от руководства полком, "дав приказание об этом словесно в грубой форме" [31, л. 90].

Разумеется, последовал приказ "немедленно восстановить первоначальное положение" [32, л. 72], то есть снова занять Ухту, при том, что практически весь полк уже находился в Подужемье (в Маслозере осталась только застава) [31, л. 90], а 5 апреля конная дорога прекратилась совсем [32, л. 74].

Вскоре начались дожди, подъём воды в реках [35, л. 18об], и "Ухтинская республика" оказалась отрезанной от Кеми как минимум на месяц...

В московском метро, случается, воруют. В том числе и следующим способом.

Закончилась высадка-посадка, и поезд вот-вот отправится. Возле всё ещё открытых дверей напротив друг друга стоят двое: пассажир, играющий "в телефон", и невзрачный хлопчик. "Осторожно, двери закрываются!" - предупреждает диктор. Вор вырывает телефон из рук "клиента" и выскакивает наружу. Двери захлопываются и к тому времени, когда пострадавший приходит в себя, поезд уже набирает ход.

"Успех" основан на двух вещах: во-первых, никто не должен догадываться о намерениях хлопчика, во-вторых, вору нужно расчётливо соотнести момент кражи с движением дверей. Аферисты из КВП под руководством своих финских кураторов действовали в точности по такой же схеме.

Решение о созыве съезда карельских представителей в Ухте, как мы помним, было принято в январе. Тогда ещё никто не мог предполагать, что белая Северная область так быстро прекратит своё существование, и красные уже в середине марта подойдут к Ухте.

Что делать Тоймикунте? Откладывать съезд? Но позже его вряд ли удастся вообще собрать... Созывать съезд? Но как поднять вопрос об отделении от России в присутствии красных? И дело не в том, что армия - сила, защищающая целостность государства, армия -это контрагитация, или в данном случае даже скорее просто-напросто прорыв информационной блокады (для установления которой делалось всё возможное, включая "оспу"). А карелы и без того "проявляли слишком сильные симпатии к большевикам", даже по мнению Кеунаса.

Остаётся одно: нужно сделать так, чтобы Красная Армия ушла. Для этого, во-первых, нужно всячески демонстрировать лояльность, усыплять бдительность красных командиров. Это будет совсем несложно, используя действительные народные настроения и учитывая полное отсутствие красной агентурной сети [36, с. 77]. Во-вторых, следует уповать на то, что РККА не сможет обеспечить всем необходимым свои раскиданные по деревням гарнизоны на период распутицы, а значит, будет вынуждена на время отвести войска (пусть всего на месяц - полтора, но этого вполне достаточно для создания международного "звона"). И вот тогда - на съезде без комиссаров - можно будет протащить всё что угодно, ибо, как говорят знающие люди, "политик не представляет большинство, а создает большинство" (Кстати сказать, я нигде не встречал, чтобы кто-нибудь задался простым вопросом - а почему ухтинский съезд затянулся на целых 12 дней?).

Представляю себе, как расстроится Павел Романович - ведь он воспринимал и журнал съезда и воспоминания Кеунаса за чистую монету. Да и мне самому, честно говоря, не по себе. Хочется, знаете ли, верить в благородство целей и поступков, честность, в съезды, резолюции и прочую демократию. Хотя, как мы понимаем, Н.М. Яккола ещё со времён "Нуори раатая" смотрел на всю эту историю, как говорится, без "розовых очков".

Кстати сказать, в тексте журнала присутствуют саморазоблачающие мелочи, которые становятся видны только после сопоставления с материалами военного архива. Ну, например. "П.54. Поступило телеграфное сообщение, что находящиеся на территории Карелии советские войска будут выведены в кратчайший срок" [17, с. 39]. Кто, кому и когда мог отправить такую телеграмму? Поскольку РККА радиотелеграфом не располагала (да и телефонного провода хватило только до Сопосальмы), то такое сообщение могло придти только из Финляндии, только в отсутствие красноармейцев и только в том случае, если в Ухте была припрятана ещё одна радиотелеграфная станция, кроме той, которую вывез комбат Александров. Но, скорее всего, "телеграфное сообщение" - липа для убеждения делегатов подписать журнал.

Но, как бы то ни было, афера удалась на славу. "Успех", "народа карельского непоколебимое решение", то есть бумага ухтинского съезда, оформленная надлежащим образом, со всеми подписями и печатью, имела самые серьёзные внутри- и внешнеполитические последствия, о чём речь пойдёт ниже.

Своевременно, то есть в 1920 г., "механизм" принятия решений на ухтинском съезде не был раскрыт и понят. Назначили "виновных", и сосредоточились на срочных контрмерах. В дальнейшем, возможно, полноценный анализ всё же был проведен, но его результат не был обнародован, и косвенным подтверждением тому может являться упомянутое игнорирование эпизода "первого пришествия" историками советского периода. Нельзя исключать и того, вопрос вообще просто-напросто не изучался, во всяком случае, у меня нет никаких доказательств того, что с процитированными выше архивными документами когда-либо - до или после их рассекречивания - работали исследователи.

Ну, а в общем и целом, уважаемый читатель, надеюсь, прекрасно понимает, что главной жертвой аферистов оказались не РККА, не "Совдепия", а карелы. В конце марта 1920 г. народ фактически находился в одном шаге от долгожданного мира, и если бы полторы сотни красноармейцев остались в Ухте просто как сила, как "гарант", то КВП, проводник политики "мирной аннексии", растаяло бы к маю как снег. Но вместо преодоления раскола общества, порождённого гражданской войной, карелам обеспечили его пролонгацию. И вдобавок - почти на сотню лет вперёд - бесконечные причитания о задушенных большевиками ростках карельского национального самосознания...

"Письмо счастья", полученное командиром 56 бригады 4 апреля, разумеется, срочно было переправлено "наверх", где и было воспринято самым серьёзным образом. Последовавший примерно 20-дневный период можно назвать "латентным " в том смысле, что в это время высшими руководителями принимались принципиальные решения по "карельскому вопросу", которые позже воплощались в приказы, назначения, дипломатические шаги, постановления, декреты и т.д. Подробности этого периода представляются очень интересными, и всё ещё ждут своих пытливых исследователей, а пока есть возможность обозначить лишь главные "узлы".

Во-первых, было принято решение тактического характера о замене 168-го "нефинского" полка 6-м финским, упоминания о котором как о сменщике впервые появляются уже 10 апреля [35, л. 18об-19]. Военного смысла в этой рокировке не было никакого, если не сказать большего. Постоянно понукаемый теперь всеми штабами 168-й полк принимал "всю героичность мер" [31, л. 199], то есть выполнял совершенно бесполезную работу по борьбе с весенним карельским бездорожьем, но тем самым наглядно демонстрировал уровень своей боеспособности и революционной сознательности. А 4-я рота 6-го полка 29 апреля в Подужемье устроила демарш, отказавшись выступать, пока не будет получено нормальное обмундирование и не выплачено жалование (с чем были действительно проблемы). Командир полка Коротков сначала было арестовал "забастовщиков", но потом был вынужден выпустить по требованию остальных, неарестованных красноармейцев полка [37, л. 50-51]. Тем не менее, с помощью "кнута и пряника" полк удалось привести в чувство, и 15 мая начдиву было доложено, что с 10 по 13 мая перегруженные части 6-го полка по полному бездорожью покрыли около 100 вёрст [37, л. 79-79об].

Во-вторых, Советским правительством и лично В.И. Лениным было принято стратегическое решение о привлечении для организации автономии Карелии "красных финнов" и лично Эдварда Гюллинга. Основной причиной такой персонификации были, по-видимому, воспоминания о контактах на переговорах в Петрограде в конце февраля 1918 г. между Совнаркомом и правительством "красных финнов", завершившихся заключением 1 марта "Договора об укреплении дружбы и братства". С финляндской стороны договор подписали Э. Гюллинг и О. Токой, которые и были главными переговорщиками. (Кстати сказать, в полуофициальном пояснении, которое было опубликовано тогда в газете правительства "красных финнов" вместе с договором, содержался неприкрытый намёк на то, что Советская Россия может передать Карелию Финляндской Социалистической Рабочей Республике [13]). Токой, как мы помним, уже полтора года как "сошёл с дистанции", а Гюллинг, находившийся в Швеции и испытывавший разочарование в связи с неэффективностью нелегальной работы, проявил своевременную инициативу.

Ещё осенью 1919 г. Гюллинг направил в Москву подготовленное им "Предложение о Карельской коммуне" [8, с. 428]. Он предложил создать на "территории Карелии и Кольского полуострова, во всяком случае, его западной части <...> особую Карельскую коммуну", границами которой были бы Белое море, Онежское озеро, финляндская граница и Ледовитый океан [36, с. 55-56]. Коммуна имела бы право "устанавливать свои внутренние дела, советское хозяйство и свое народное просвещение автономно", являясь в то же время частью Советской России "не только политически, но и экономически и относительно обороны" [36, с. 56]. Таким путём удалось бы решить три проблемы: "удовлетворить национальные интересы карельского населения, лишить Финляндию оснований претендовать на Восточную Карелию и создать плацдарм для подготовки революции в Финляндии и Скандинавских странах" [8, с. 428].

В общем, сочетание связей и инициативы сработали. По предложению Ленина Гюллинг 17 апреля покинул Стокгольм и через Норвегию и Мурманск прибыл в Москву, по-видимому, 1 мая [36, с. 59].

Тем временем, решения ухтинского съезда через Хельсинки были доставлены в Раяйоки (Белоостров), где в это время шли переговоры о перемирии между Финляндией и РСФСР, и 24 апреля были вручены советской делегации [8, с. 427; 26, с. 598]. К такому повороту были готовы. Переговоры были немедленно прерваны по инициативе РСФСР, так что бодрый тон телеграммы Е. Симола от 26 апреля, приведённой П.Р. Леонтьевым ("Право на самоопределение признают. <...> Одиночные интриги улаживаются" [17, с. 41]), не имел под собой абсолютно никаких оснований.

Сообщение о вручённых решениях "областного съезда Карелии" незамедлительно было опубликовано в печати ("Петроградская правда", № 89 от 25 апреля), и уже 28 апреля 1920 г. Олонецкий уездный исполнительный комитет "принял специальное постановление, в котором выдвинул идею созыва съезда представителей карелов для выявления их подлинного волеизъявления по вопросу национального самоопределения" [8, с. 427-428], создавая необходимое в таких случаях мнение трудящихся. И "верхний" проект Гюллинга начал движение навстречу "нижней" инициативе.

Вопрос дважды (18 мая и 1 июня) рассматривался на заседаниях политбюро ЦК РКП(б) с участием В.И. Ленина. На втором заседании при обсуждении проекта декрета об образовании Карельской Трудовой Коммуны (КТК) "наибольшие затруднения вызвал вопрос о территории Коммуны: русские члены Олонецкого губкома и губисполкома, полагая, что КТК является временным образованием и просуществует лишь до заключения мирного договора, предлагали включить в состав автономной области местности, населенные только карелами. В этом случае КТК представляла бы собой узкую полосу, протянувшуюся вдоль границы с Финляндией, без выхода к Белому морю, Онежскому озеру, а также оказывалась бы отрезанной от Мурманской железной дороги. Для НКИД ⁵ такой вариант в период переговоров в Тарту был совершенно неприемлем" [36, с. 61-62].

Сторонники Гюллинга, "напротив, предлагали включить в состав КТК большую часть территории Кольского полуострова с г. Мурманском, мотивируя это экономико-географической общностью и наличием на Кольском полуострове карелов, финнов и саамов". В результате "было принято компромиссное решение, учитывавшее предложения обеих сторон: в состав автономной области вошли некоторые волости с русским населением, территории, примыкавшие к побережью Белого моря и Онежскому озеру, а также значительный участок Мурманской железной дороги. <...> Включение в КТК территорий с русским населением объяснялось в первую очередь стремлением создать автономию, экономическая жизнеспособность которой не вызывала бы сомнений ни у карельского населения, ни у финляндской делегации в Тарту" [36, с. 62].

Решением оргбюро ЦК РКП(б) был определён состав Карельского ревкома, временного органа власти, которому поручалось подготовка съезда Советов трудового народа Карелии. Членами ревкома стали Э. Гюллинг, Я. Мяки (бывший наркомзем правительства "красных финнов") и В.М. Куджиев, член РСДРП с 1908 г., в 1917-1919 гг. член ЦК РСДРП (меньшевиков-интернационалистов), а с 1919 г. - большевик. 27 октября 1917 г. Куджиев был избран первым председателем Олонецкого губсовета как нового органа власти, а 4 января 1918 г. ушёл в отставку, отказавшись безоговорочно поддерживать Совнарком, поскольку являлся сторонником созыва Учредительного собрания [8, с. 362, 364]. С 1918 г. преподавал политэкономию в народном университете в Петрозаводске. Очевидно, с точки зрения оргбюро ЦК РКП(б) Куджиев обладал двумя важными качествами: он был видлицкий карел (Карельский ревком без карела - это нонсенс) и окончил юридический факультет Петербургского университета.

8 июня 1920 г., за два дня до начала мирных переговоров в Юрьеве (Тарту), ВЦИК принял постановление об образовании Карельской Трудовой Коммуны и утвердил состав Карревкома.

"В начале июня Э. Гюллинг с группой экспертов из числа финских коммунистов выехал в Карелию. В Петрозаводске к ним присоединился В.М. Куждиев, и уже в полном составе ревком добрался до Кеми, предполагаемой столицы КТК" [8, с. 429], откуда обратился с воззванием к трудовому народу Карелии [26, с. 540].

"Как вспоминал В.М. Куджиев, «руководящие работники Олонецкого губисполкома советовали Карельскому ревкому избрать административным центром Кемь. Свои соображения они мотивировали тем, что Петрозаводск - исконно русский город и нецелесообразно включать его в новую нерусскую область, что к Кеми прилегает большое количество карельских волостей, откуда будет ближе управлять ими». Однако члены ревкома в конечном счете пришли к выводу, что более подходящим для размещения правительственных учреждений является город Петрозаводск, удачно расположенный и промышленно развитый. Таким образом Петрозаводск, оставаясь центром еще не упразднённой Олонецкой губернии, стал одновременно центром КТК" [8, с. 429].

Параллельно, как только установились "летние дороги", началось "второе пришествие" Красной Армии, и развивалось оно весьма своеобразно. 6-ой финский полк, с трудом одолев бездорожье, достиг Ухты, и 18 мая без боя занял её. "Столь тяжёлый переход достоин занесения в летопись войны на Северном фронте" - было отмечено в приказе, которым объявлялась "сердечная благодарность" личному составу полка [38, л. 69 ⁶].

"Занятие Ухты вызвало выдержанную в жестких тонах телеграмму протеста МИДа Финляндии наркому иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерину, что, однако, не помешало правительству Финляндии отправить 27 мая в Москву предложение приступить к мирным переговорам 10 июня 1920 г. в Тарту, на что сразу было получено согласие Г.В. Чичерина" [36, с. 59-60].

"Отряды самообороны Ухтинского правительства" отошли за Среднее Куйтто и расположились на южном берегу озера с опорными пунктами в Ювалакше и Энонсуу в 10-12 км от Ухты.

Однако дальнейшее продвижение 6-го полка прекратилось в основном из-за серьёзнейших проблем с доставкой продовольствия. Но не только.

"22 мая в Ухте был образован ревком под председательством И.П. Сонникова, который приступил к организации советской власти" [8, с. 425] и агитации, но дивизионные политсводки полны противоречивых сообщений, наглядно иллюстрирующих колебания крестьянских настроений. Так, в сводке от 29 мая сообщается, что после проведения собраний в Ухте, Юшкозере и Хайколя настроение крестьян "заметно улучшается <в> нашу сторону" [39, л. 8]. А в сводке от 2 июня говорится, что "настроение крестьян безразличное<,> говорят «Нам всё равно, лишь бы давали норму»" [39, л. 10]. В Ухте опять организуются митинги, но крестьяне посещать их отказываются, "имея намерение перейти в Финляндию" [39, л. 10].

Настроение самих красноармейцев 6-го полка, которые в глазах местного населения олицетворяли новую власть, и, по идее, должны были в любых условиях демонстрировать образцовое поведение, в своей неустойчивости ни в чём не уступало крестьянскому. Пока одни красноармейцы оказывали помощь крестьянам в полевых работах, другие дезертировали и уходили в лес. В политсводке за 3 июня сообщается об обстановке в Юшкозере: "Взаимоотношения красноармейцев 6 Финполка крестьянами натянутые, ввиду самочинных действий <по> реквизиции овец и воровства у населения дезертирами, ушедшими из полка, на почве голода, чем и усилили недоверие крестьян <к> Советвласти" [39, л. 12].

В военном отношении командование 6-го полка ограничилось разведкой окрестностей, которая, в отличие от мероприятий, проводившихся во время "первого пришествия", сопровождалась потерями. 4 июня были обнаружены изуродованные тела двух разведчиков-красноармейцев [39, л. 13]. 5 июня стало известно о гибели в стычке с "бандами бывшего Ухтправительства" двух политработников [39, л. 14], которых и без того было крайне мало. Точнее сказать, остро не хватало не просто политработников, а "финполитработников", то есть людей, которые могли бы объясняться с местным населением на понятном ему языке.

12 июня организатор политотдела дивизии попытался систематизировать отношение населения к Советской власти в некоторых занятых 6-м полком деревнях, распределив их на четыре категории по лояльности. Получилась следующая "чересполосица": в Подужемье, Лежево, Хайколя, Микколя и Чикше отношение "безусловно советское" ("поддерживают Советвласть"), в Панозере, Луусалми, Нурмилакше - просто "советское", в Сопосальме - "советское ожидательное", в Ухте и Вермас-озере - "отрицательное" ("антисоветское"). В сумме доля поддержки была оценена в 50 процентов [39, л. 21].

Весьма показательно, что на "той стороне", то есть на территории подконтрольной "бывшему Ухтправительству", наблюдалось ровно то же самое. Ещё в первых числах июня командованию 6-го полка был вручён "приговор" (решение) крестьян четырёх обществ Вокнаволокской волости (Ладвозерского, Каменноозерского, Мелькогубского и Войницкого) за 53-мя подписями следующего содержания: "Мы против Советвласти ничего худого не имеем и против таковой воевать не желаем, чем все четыре общества даем полное свое согласие. Мы, жители этих обществ, находясь <в> настоящее время за неимением хлеба в самом безвыходном положении<,> просим Советвласть позаботиться <об> отпуске хлеба. Просим иметь в виду, что мы <с> Финляндией ничего общего не имеем, если нами получалась ранее <в> Финляндии мука, то это заставляло только избежание голодсмерти" [39, л. 12об, 21].

12 же июня произошёл определённый сдвиг. Из Кеми с продовольствием вернулись ходоки, отправившиеся "за нормой" сразу после занятия Ухты 6-м полком. 29 мая 1920 г. на заседании Кемского уездного исполкома был заслушан "словесный доклад делегации, прибывшей из Ухтинской вол<ости> <...> о тяжелом бедственном положении населения волости, каковые указывают даже на смертные случаи, имевшие место в волости на почве голода" и было решено "отпустить продовольствие по существующей норме в уезде и по числу населения" [26, с. 285-286]. Кроме того, исполком нашёл возможность выделить небольшое количество семян, что "по существу было первым мероприятием Советской власти по восстановлению и развитию крестьянского хозяйства" [9, с. 45]. Этот наглядный пример оказался убедительнее любых митингов, тем более что в "это время вернулись посланные Финляндию за нормой крестьяне Юшкозера, Сапосальмы и Ухты ни с чем. Некоторых в Финляндии даже арестовали" [39, л. 21].

13-14 июня подошли и красноармейские обозы, создав пусть небольшой (на 3-4 дня), но всё-таки запас продовольствия [39, л. 22]. Возникли объективные условия для дальнейших и более решительных действий.

Тем временем, КВП, ретировавшееся в Вокнаволок, 11-16 июня провело "II съезд представителей карельских волостей".

11 июня член правительства Ийво Ранне представил доклад о военном положении, из которого следовало, "что для избавления от русского ига и для защиты того, что сделано в Карелии для блага карелов, сейчас, когда мирные средства не привели ни к чему, надо браться за оружие" [40, с. 39]. Другой член правительства В. Кеунас выступил с докладом о внешнеполитическом положении, в котором указал, что "для счастья и процветания карельского народа необходимо присоединение теперешней территории Временного правительства к Финляндии" [40, с. 39].

12 июня (в день, когда из Кеми пришёл хлеб) четыре представителя "Карельской добровольческой армии" попросили их отпустить со съезда "на фронт в связи с тревожными сообщениями из Юшкозера. Съезд просьбу удовлетворил" [40, с. 40].

14 июня делегаты постановили "продолжить борьбу за освобождение Карелии от врагов и уполномочить Временное правительство создать добровольческую армию, полностью подчиненную военным законам; в случае, если не будет достаточного количества добровольцев, разрешить мобилизацию родившихся в 1880-1902 гг., предполагая мобилизацию мужского населения и за пределами территории под властью Карельского Временного правительства". Также съезд уполномочил КВП "для ведения войны мобилизовать лошадей, средства передвижения, лодки и, в случае крайней необходимости, изъятие у населения продовольствия за вознаграждение" [40, с. 41]. Съезд отклонил предложение нанимать в армию финских офицеров, однако единодушно решил дать право правительству брать в армию финских добровольцев, "которые, тем не менее, будут подчиняться Карельскому командованию" [40, с. 41].

16 июня "съезд единодушно признал все долги, сделанные бывшим Временным комитетом Беломорской Карелии и Карельским Временным правительством, обязательными для выплаты и уполномочил Временное правительство брать ссуду под гарантию национальных богатств Карельского народа" [40, с. 42]. А "делегат Василий Кеунас на основании газетных материалов рассказал о создании "Карельской Трудовой Коммуны", призывая делегатов и Карельский народ оставаться стойкими и сплоченными против всех большевистских уловок и разрушительной деятельности. Речь принята с одобрением" [40, с. 42].

Напоследок было решено, что "если гражданин страны окажет помощь врагу, наказанием ему будет смертная казнь. Другие преступления, совершённые гражданами против военных, будут наказываться на основании финских законов, которые волостные самоуправления должны будут приспособить к условиям страны" [40, с. 43].

"Карельская добровольческая армия", приободрённая как решениями съезда, так и топтанием противника на месте, задумала перейти к активным действиям, о чём в Ухту поступили сведения от ювалакшских крестьян. Ухтинский гарнизон, собравшийся было тоже наступать (ликвидировать остатки банд в Ювалакше и Вокнаволоке командование бригады приказало ещё 7 июня [38, л. 74]), тут же устроил митинг и... "постановил временно наступление отставить" [39, л. 23].

Бог знает, чем бы закончилось это "стояние на Среднем Куйтто", но "в это время карелы ряда деревень (Каменное Озеро, Войница и др.) создали партизанские отряды под командованием Г.Х. Богданова и Г.И. Лежеева и начали сами освобождать приграничные волости" [8, с. 425].

Как оказалось, упомянутый выше "приговор" крестьян четырёх обществ Вокнаволокской волости был не только подтверждением лояльности и просьбой помочь с хлебом, но и дипломатичным приглашением к действию.

9 июня в Ухту прибыла делегация с уже предельно чётко выраженной просьбой к 6-му полку занять деревни обществ, поскольку КВП пытается мобилизовать население [39, л. 19].

19 июня Ухту вновь посетила делегация из Войницы с протоколами собраний уже пяти обществ (присоединилось Суднозерское общество и, таким образом, в Вокнаволокской волости под формальным контролем КВП остались только два общества из семи) и просьбой об освобождении их местности. Войничане сообщили также, что создали партизанский отряд численностью 45-50 человек, который готов выступить в любую минуту, было бы только оружие [39, л. 26]. И в этой ситуации командование 6-го полка приняло единственно правильное решение.

Пока в Ухте проводились митинги памяти Володарского и о "текмоменте" (т.е. текущем моменте) [39, л. 28], снабжённые оружием "богдановцы-лежеевцы" (численностью уже 100 бойцов) ударили по тылам и освободили Суднозеро и Каменное Озеро [39, л. 32], отрезая противника от Финляндии (рис. 6). Красноармейцам 6-го финполка ничего не оставалось, как занять Ювалакшу и Вокнаволок (27 и 30 июня, соответственно [39, л. 38об; 41, с. 127]), вынужденно оставленные "добровольческой армией"...

КВП с частью сил ушло за кордон [38, л. 76] и в начале июля прислало оттуда многословную гневную эпистолу, адресованную "забывшим о своей принадлежности к карельской нации, и о деле, за которое борется наш народ", т.е. "богдановцам-лежеевцам", с предложением "в последний раз сложить оружие", иначе "вы будете нести перед вашими безвинными женщинами и детьми и перед всем карельским народом вину за то, что затем последует" [42, с. 97-98 ⁷]. Партизаны ответили делом, изъявив в середине июля желание всем отрядом вступить в ряды РККА [39, л. 47], что и было удовлетворено. В 6-м финском полку появилась 7-ая карельская рота [43, л. 20об].

Другая часть "добровольческой армии" ушла в Тихтозерскую волость [38, л. 76], где в конце июля оказала упорное сопротивление наступавшим красноармейцам, но тоже была вынуждена отступить в Финляндию [43, л. 1]. В бою у Хирвисалми погибли помощник комиссара полка Матсон [43, л. 1об] и двое войничан [44, с. 96]. Партизанский командир Ристо Богданов был тяжело ранен [9, с. 62; 44, с. 96]. А из Тихтозера "вместе с <белокарельским> отрядом ушла вся молодёжь и взрослое население. В деревне остались лишь одни старики" [43, л. 1об].

С 15 августа начало действовать перемирие, договорённость о котором была достигнута на переговорах в Тарту [38, л. 91]. На следующий день перебежчик сообщил, что "всем белокарельским отрядам отдано приказание отойти от границы на 5-ть верст" [43, л. 2об].

Таким образом, карельские волости Кемского уезда, включённого в состав вновь образованной КТК, Красная Армия смогла взять под контроль полностью только в августе 1920 года, то есть через пять месяцев после развала белого фронта и установления Советской власти в Прибеломорье и на Кольском полуострове. Главной причиной задержки явилась аннексионистская политика Финляндии, которая любыми способами препятствовала советскому продвижению.

1 июля, на следующий день после освобождения Вокнаволока, в Петрозаводске открылся Всекарельский съезд представителей трудящихся карелов. "На него съехались 142 делегата от 24 карельских волостей Олонецкой и Архангельской губерний, в их числе были и делегаты от только что занятых частями Красной Армии волостей Кемского уезда, за исключением пограничных Олангской, Тихтозерской и Вокнаволоцкой, на территории которых только что закончились [а точнее ещё продолжались - А.А.] военные действия" [8, с. 430].

В ходе подготовки к съезду волостные и другие народные собрания карелов выявили мнение населения по главным вопросам:

"1. Желает ли карельское население остаться в составе РСФСР?

2. Хочет ли оно создания независимого Карельского государства и отделения Карелии от РСФСР?

3. Желает ли оно, чтобы карельские волости вошли в состав Финляндии?

В результате проведённого опроса населения за сохранение Карелии в составе РСФСР высказалось 88,3 % всех опрошенных, за создание самостоятельного государства 10,8 %, за присоединение к Финляндии 0,9 %. Таким образом, преобладающее большинство жителей Карелии высказалось за сохранение её в составе России" [8, с. 431-432].

Стоит отметить, что при такой постановке вопросов отношение населения к форме автономии края в результате опроса выявлено не было. А на съезде мнения высказывались самые разные, причём "одному из делегатов от каждой волости в обязательном порядке предоставлялось слово для изложения решения волостного собрания по вопросу самоопределения Карелии" [8, с. 432].

Одни, отвергая притязания Финляндии на Карелию, находили "организацию особой карельской областной единицы" нецелесообразной на том основании что "национальные границы Карелии не сходятся с границами экономического тяготения", а "бытовые условия жизни карелов не расходятся с бытовыми условиями русского населения ближайших местностей" [8, с. 430].

Другие приветствовали образование КТК именно как самостоятельной единицы в общей семье РСФСР [8, с. 431]. Так "участники съезда, представлявшие северных карелов, подтвердили, что Беломорская Карелия останется в составе России, но при условии предоставления ей автономии [П.Р. Леонтьев привёл заявление И.П. Сонникова, избранного делегатом съезда от Ухтинской волости: "население говорит, что хочет быть автономным в хозяйственных делах под знаменем РСФСР" [17, с. 36] - А.А.]. Неоднократно звучали заявления, что население Кемского уезда устало и хочет, чтобы его оставили в покое" [8, с. 431].

Были и такие делегаты, которые отметили заранее подготовленный характер решений съезда: "оргбюро говорит, что нужно выявить волю народа, <...> а карельский ревком <уже> организован", "...слово «коммуна» среди населения вызывает недоверие, так и вхождение в состав ревкома финнов..." [45, с. 6]. Возможно, этих делегатов смутили некоторые слова из доклада Гюллинга ("трудовой народ Карелии <...> должен бросить клич в соседние страны запада: Финляндию, Швецию и Норвегию о присоединении их трудового народа к нашим стремлениям освободиться от ига капиталистов" [26, с. 544]) или сам по себе факт произнесения доклада на финском языке (переводил Г. Ровио, в хельсинкской квартире которого в августе-сентябре 1917 г. Ленин скрывался от преследования).

Тем не менее, съезд единогласно постановил приветствовать образование КТК, которая "должна остаться в неразрывной связи с Советской Россией, развивая своё хозяйство и культуру в тесном содружестве с рабоче-крестьянскими массами России и сохраняя советскую политическую форму правления" [26, с. 548].

В развитие принятых решений 4 августа вышло постановление ВЦИК и СНК об определении территории и органов власти КТК [26, с. 555]. Общая площадь первоначальной территории КТК составила 115 186 кв. км, на ней проживали 144 393 человека, в том числе около 60 % карелов и 37 % русских [36, с. 62]. Отдельным пунктом постановления Народному комиссариату внутренних дел поручалось "установить порядок передачи дел Олонецким губисполкомом Карельскому ревкому и разрешить вопрос о присоединении к смежным губерниям уездов Олонецкой губ., не вошедших в состав Карельской Трудовой Коммуны" [26, с. 556].

17 августа Олонецкий губисполком и Карельский ревком приняли совместное постановление, "согласно которому все местные органы советской власти на территории, отошедшей к КТК, продолжали работу на прежних основаниях, а для разрешения общих вопросов по управлению коммуной и Олонецкой губернией создавался объединённый президиум Карельского ревкома и Олонецкого губисполкома" [8, с. 435; 26, с. 556-558] . Председателем президиума был избран П.Ф. Анохин, председатель Олонецкого губисполкома [26, с. 600].

17-19 августа административная комиссия президиума губисполкома после обстоятельного обсуждения предложила конкретный вариант территориального устройства в рамках намеченного постановлением ВЦИК и СНК упразднения губернии. Губисполком поддержал это предложение [8, с. 437].

Однако межведомственная комиссия при НКВД РСФСР, собравшаяся 30 августа, не согласилась с мнением Олонецкого губисполкома об упразднении губернии. "10 сентября 1920 г. сложившаяся ситуация рассматривалась на заседании Совнаркома, а 11 сентября ВЦИК и СНК РСФСР приняли совместное постановление, подписанное В.И. Лениным и М.И. Калининым. В нём указывалось на необходимость сохранить губернию и общие для неё и коммуны органы управления экономикой - совнархоз, земельный и продовольственный отделы" [8, с. 437]. При этом 2 сентября по постановлению оргбюро ЦК РКП(б) был образован объединенный Карельско-Олонецкий комитет РКП(б) на правах губкома партии [8, с. 437; 26, с. 397; 36, с. 70 (прим.)] .

Таким образом, в начале осени 1920 г. партийно-государственная машина, с апреля месяца методично строившая КТК как необходимое условие для подписания мирного договора с Финляндией [36, с. 66], вдруг дала сбой. Решение об упразднении Олонецкой губернии, принятое всего месяц назад, было отменено при одновременном создании объединенного партийного комитета. Но это колебание никак не сказалось на ходе советско-финляндских переговоров, и 14 октября 1920 г., наконец, был подписан Тартуский мирный договор. По условиям договора Финляндия отказывалась от каких бы то ни было территориальных притязаний на Восточную Карелию, возвращала России Ребольскую и Поросозерскую волости и получала взамен выход к Ледовитому океану в районе Петсамо [8, с. 438; 36, с. 67] .

Достижение внешнеполитического результата в Тарту, по идее, должно было стимулировать принятие и внутренних организационных решений. Потому как из-за неопределённости с упразднением Олонецкой губернии возникли "многочисленные затруднения, вызванные неразграниченностью сфер влияния в хозяйственных и организационных вопросах между вновь создававшимися органами Карельской коммуны и действовавшими структурами Олонецкой губернии" [8, с. 437], а Петрозаводск оставался административным центром обоих образований.

Две "фракции", сложившиеся ещё на стадии обсуждения проекта декрета об образовании КТК на заседаниях политбюро ЦК РКП(б), ожидали дальнейших шагов Москвы, каждая - в своём направлении. "Красные финны" ждали укрепления КТК, а "губернские" - если не отката назад, то, по крайней мере, размежевания.

А Москва, как выяснилось позже, на несколько месяцев о своём детище попросту забыла... "До февраля 1921 г., как сообщил в ЦК РКП(б) секретарь объединенного Карельско-Олонецкого комитета РКП(б) И.А. Данилов, «ни ЦК партии, ни какой другой центральный руководящий орган не дали местной партийной организации абсолютно никаких указаний о целях и задачах КТК и о той партийной линии, которую необходимо проводить во всей дальнейшей работе на данной территории...»" [36, с. 67].

И "партийную линию" стали вырабатывать самостоятельно, то есть каждая "партия" начала гнуть свою.

На 5-й Карельско-Олонецкой конференции, состоявшейся 2-5 января 1921 г., руководители "фракций" обменялись мнениями. Председатель Олонецкого губисполкома П.Ф. Анохин высказался за слияние КТК и Олонецкой губернии, а члены Карельского ревкома В.М. Куджиев и Я. Мяки - против [36, с. 68-69].

При этом Куджиев высказал довольно странное для карела мнение, что КТК "выделялась не как национальная единица, ибо карельской нации, как таковой, безусловно, нет - ибо нет у карел ни своей культуры, ни своего языка..." (Ю.М. Килин, цитирующий выступление по стенограмме конференции снабдил это высказывание пояснением: "В.М. Куджиев, по всей видимости, имел в виду то, что у карелов в то время не было письменности и литературного языка, а не культуры в широком смысле слова" [36, с. 110]) и что "карелы как таковые безусловно подлежат с одной стороны русификации, с другой - финнизации", в зависимости от географического положения [36, с. 68].

Мяки согласился с Куджиевым в том, что Коммуна была образована не как национальное объединение, и выразил общее мнение "красных финнов" о том, что "Коммуна в будущем будет руководительницей коммунистических идей в Финляндии" [36, с. 69].

На конференции было принято решение о подчинении Объединенному Карельско-Олонецкому комитету Карельско-Мурманского отдела центрального бюро финской организации РКП(б), которым заведовал Мяки. Этот чисто аппаратный приём "губернских" был воспринят "красными финнами" как сигнал для перехода в наступление [36, с. 70].

Мяки отправился в Москву, где предложил разделить партийные организации. И уже 22 января то же оргбюро ЦК РКП(б), всего пять месяцев назад создавшее объединенный Карельско-Олонецкий комитет РКП(б), вынесло постановление о его разделении (исполнение этого решения, однако, затянулось до конца сентября 1921 г. [36, с. 70]). В начале февраля 1921 г. "красные финны" сделали следующий ход, гораздо более аппаратный и точный. "По их настоянию Президиум ВЦИК принял решение о переводе Олонецкого губисполкома из Петрозаводска в Вытегру или Лодейное Поле" [36, с. 70].

Можно представить себе реакцию "губернских"! Мы тут жили-жили, боролись-боролись... Вдруг Москва прислала каких-то бездомных революционеров, которые сначала сели на шею (Кемь им, видите ли, не понравилась), и потом вовсе указали на дверь!

5 февраля был созван 8-ой Олонецкий губернский съезд Советов, потребовавший "прекращения попыток путем личных знакомств в Центре финских товарищей из Карисполкома <...> выставить Губисполком из Петрозаводска" [36, с. 70]. Делегаты съезда посчитали, что наилучшим выходом из ситуации было бы присоединение Олонецкой губернии к КТК, что, однако, могло привести к потере Карелией "своей национальной физиономии" [36, с. 70].

19 февраля состоялся пленум "недоразделённого" Карельско-Олонецкого комитета РКП(б), на котором "губернские" продолжили называть вещи своими именами:

1) с момента образования КТК партийный комитет, "а также местные работники карелы, исключая приезжую группу финнов, руководимую т.т. Гюллинг и Мяки, стояли на той точке зрения, что самоопределение карел - это политический шаг Наркоминдела, в связи с русско-финскими переговорами" [36, с. 71];

2) проявив понимание позиции центра "карелы коммунисты, прочитав декрет об образовании КТК, поддержали политическую линию Наркоминдела на 1 Карельском съезде 1 июля 1920 г. и будут поддерживать в других случаях её до тех пор, пока это нужно Наркоминделу" [36, с. 71];

3) однако, если ЦК РКП(б) сделает естественный шаг и даст разрешение, то коммунисты отказались бы от линии на поддержку Коммуны, которую они вели "только в силу партийного долга", и в "любой момент, на любом карельском съезде <...> могут провести отказ карел от данного им «права на самоопределение» и КТК" [36, с. 71];

4) пленум "с сожалением" отметил, что "работающие в коммуне финские товарищи «всерьёз» думают о «самоопределении» карел, внося в свою работу душок финского национализма и не учитывая желаний и настроений ни карельского населения, ни руководства - карел" [36, с. 71].

Пленум предложил завершить затянувшиеся игры, и присоединить к Коммуне по возможности всю Олонецкую губернию, оставив, если нужно, название КТК, так как "вывеска не меняет существа дела" [36, с. 71].

Ну и дела! Партийная дисциплина Всекарельского съезда против вранья афериста Кеунаса на ухтинском? Достойный ответ! Теперь хотя бы стало понятно единогласное приветствие образования КТК при широком спектре мнений во время обсуждения... (Вообще беда с этими съездами. Что КВП вертело своими делегатами как хотело, что Карревком - своими...).

Получается, что совершенно не зачем было городить огород с "красными финнами", а достаточно было присоединить Кемский уезд к Олонецкой губернии и просто "поменять вывеску", избежав тем самым организационной неразберихи. И решение это буквально лежало на поверхности. Более того, как было отмечено в начале первой главы, административно-территориальные изменения во всей полосе от Петрозаводска до Мурманска и без всякой автономии назрели сами по себе после строительства Мурманской железной дороги. Это - во-первых.

Во-вторых, как я понимаю, "красным финнам" простая логика объединения была чужда только потому, что им был не нужен чужой аппарат, то есть действующие структуры Олонецкой губернии. Аппарат им нужен был свой, то есть новый. "Губернские" отстаивали объединение без боязни за собственные кресла, рассчитывая на то, что московская блажь ограничится внедрением в их ряды десятка "варягов". Не тут-то было... (Откровенный разговор на пленуме по существу оказалась "лебединой песней" "губернских", хотя они не сдавались, и упразднения Олонецкой губернии "красные финны" смогли добиться лишь осенью 1922 г. Но П.Ф. Анохина ЦК РКП(б) уже в мае 1921 г. перевёл на Дальний Восток [7, с. 26 (прим.)], а в августе всех членов Президиума Олонецкого губисполкома в связи с вопросом о выселении чуть было не предали суду Верховного трибунала [36, с. 72]).

А в-третьих, "национальная физиономия", существованием которой, кстати сказать, оказались озабочены почему-то "губернские", а не Мяки с Куджиевым, не признавшие в КТК национальное объединение, всего за несколько месяцев трансформировалась даже не в "гримасу", а в "маску".

Судите сами. В наказе Всекарельского съезда Карельскому ревкому от 3 июля 1920 г. первым пунктом значилось: "Для развития народной культуры открыть возможно больше народных школ и чтобы преподавание велось на родном народном, русском или финском, по желанию населения, языке. Организовать в Карелии свою семинарию для подготовки учителей. Организовать в каждой деревне библиотеки и читальни. Издавать газеты на родном языке [выд. мной - А.А.]" [26, с. 548-549].

14 октября 1920 г. в Тарту на заключительном заседании советская сторона выступила с "Заявлением о самоуправлении Восточной Карелии", внесенном в протокол подписанного мирного договора в качестве приложения. В Заявлении в духе наказа съезда было чётко подтверждено, что "местный народный язык является языком администрации, законодательства и народного просвещения [выд. мной - А.А.]" [46, с. 281].

В начале января 1921 г. Куджиев высказывает мнение о безусловной русификации и финнизации карел.

А 19 февраля 1921 г. (в тот же самый день, когда пленум Карельско-Олонецкого комитета отмечает "душок финского национализма") I Всекарельский съезд Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов принимает резолюцию по докладу отдела народного образования КТК.

"Касаясь организационной стороны аппарата отдела, съезд находит:

1) что структура отдела обусловлена наличностью в Коммуне населения, говорящего по-русски, карельски и фински;

2) что возрождение карельской грамоты является ненужным и невыполнимым делом;

3) что основной целью работы отдела должно быть поднятие духовного, культурного уровня населения Коммуны на тех языках, посредством которых это наиболее легко достижимо;

4) что такими языками в Коммуне для русских является русский язык, для карел - русский и финский языки, в зависимости от того, на каком языке карелы тех или иных мест хотят обучаться [выд. мной - А.А.]" [26, с. 577].

Таким образом, "развитие карельской автономии пошло иначе, чем предусматривалось в решениях ВЦИК об образовании КТК, Всекарельского съезда представителей трудящихся карел, Тартуском договоре" [45, с. 8]. "Красные финны" во главе с Гюллингом "имели свои взгляды на территориальное устройство и вопросы языковой политики в создаваемой ими Карельской автономии" [45, с. 8]. И вряд ли можно было ожидать чего-то другого - все финны, прежде чем обрести политические убеждения, изучали в школе "Евангелие от Топелиуса" - "Maamme kirja"...

Как заметил один из героев романа "Водораздел" несколько по другому поводу (увидев в Вокнаволоке бойцов 6-го финского полка летом 1920 г.): "Ох уж эти руочи ⁸ <...> Не удалось прийти в Карелию белыми, так пришли красными..." [28, с. 452].

Создание КТК и затянувшееся обсуждение её устройства в кабинетах разного уровня мало повлияли на текущую ситуацию в северокарельских волостях.

Военное присутствие, игравшее роль "местной анестезии", сопровождалось и "лечением болезни": решением экономических вопросов и работой с людьми. Однако возможности по хозяйственной части были крайне ограничены, а по политической красные агитаторы явно уступали агитаторам КВП, на стороне которых были и лучшее знание местных традиций, и отсутствие языкового барьера и многолетний опыт пропаганды "панфиннизма".

На практике получалось так. Красноармейская часть занимала деревню при нейтрально-доброжелательном отношении её жителей. Организовывался советский орган власти. Однако, вопреки крестьянским ожиданиям, заметного улучшения снабжения и налаживания хозяйственных отношений не происходило. А иногда получалось и наоборот: ситуация с продовольствием ухудшалась из-за элементарного неумения руководителей организовать работу. Возникали трения. Крестьяне задумывались: "А зачем нам такая власть?", а политработники, соответственно, жаловались в сводках на ленивых крестьян ("помощи крестьян смысле доставки продовольствия мало, они не могут доставить хлеба даже себе" [39, л. 11]). В таких условиях были бесполезны многословные разъяснения на митингах "что всё это временные явления, трудности роста, что только что кончилась длившаяся много лет гражданская война и что дайте только время..." [28, с. 496]. А вот несколько негромких вовремя произнесённых реплик в пользу КВП оказывались куда весомее. При этом каждый крестьянин в этот период обладал фактически полной свободой перемещения и мог поступить как угодно: или оставаться в своей деревне и приспосабливаться к новой обстановке или сниматься и уходить в Финляндию, пользуясь прозрачностью границы. Уход же красноармейцев из таких "неустойчивых" деревень, как правило, оборачивался молчаливым игнорированием решений местного исполкома, то есть приводил к затуханию Советской власти как таковой.

Впрочем, при всей переменчивости крестьянских настроений, обусловленной аполитичностью основной массы карел, сложились местности, население которых имело вполне определённые свои собственные политические взгляды - как советские, так и антисоветские. Никакая контрагитация здесь не действовала и даже присутствие (или отсутствие) Красной Армии не имело значения - люди выбрали свой путь и шли по нему без подсказок и посторонней помощи (хотя, конечно, с помощью-то сподручнее).

Как уже отмечалось, полоса между Каменным Озером и Войницей в глубине Вокнаволокской волости являлась оплотом красных партизан.

Ярко выраженным антисоветским центром оказался стык трёх волостей (Тунгудской, Летнеконецкой и Маслозёрской) с ядром в треугольнике Тунгуда - Шуезеро - Ушково.

Вопрос формирования таких "полюсов" находится за рамками нашей хроники, нам достаточно констатации факта, но, очевидно, причины не на поверхности. Примечательно, что "краснокарельский полюс" расположился в приграничье рядом с белой Финляндией, а "белокарельский" - близ революционной Сороки (на рис. 7 для наглядности представлена достаточно условная "карта народных настроений" в северокарельских волостях летом 1920 г.).

П.Р. Леонтьев тоже приводит два документа лета 1920 г. (от 4 июля и от 25 августа [17, с. 29 и 27]) практически аналогичного содержания, но почему-то считает, что это "Кемский Совет в оправдание своей деятельности подбирает свидетельства о неблагонадёжности населения" [17, с. 29]. Помилуйте, чего тут "подбирать", когда население не то что бы неблагонадёжно, оно просто на дух не переносит красных, о чём совершенно недвусмысленно заявляет?!

Осенью по Летнеконецкой, Маслозерской и Тунгудской волостям совершил поездку член Кемского ревкома Н. Архипов. "В своем докладе он отмечал, что местное население настроено против советской власти, принимает у себя дезертиров, признает только Ухтинское временное правительство и имеет активные связи с Финляндией. Кроме того, местные власти сообщили в центр о наличии пулеметов у населения и о факте снабжения волостей из Финляндии" [11, с. 173-174]. Военные посчитали сведения Архипова преувеличенными, отмечая не политические, а экономические причины недовольства населения [11, с. 174].

В начале октября, как раз в то время, когда переговоры в Тарту вышли на завершающий этап, в штаб 127-й бригады поступили сведения "об усилении деятельности контрреволюционно настроенного населения Маслозёрской, Летнеконецкой, Тунгудской и других волостей". В связи с чем 4 октября командование приказало 6-му финскому полку перевести одну из резервных рот в Маслозеро и оттуда высылать "как можно чаще разведку" в сторону Тунгуды, "принимая все меры по изъятию контрреволюционного элемента" [38, л. 95].

Спустя двое суток, 6 октября, был отдан более решительный приказ, но уже не 6-му полку, потенциал которого оценивался штабом бригады вполне адекватно, а 379-му стрелковому полку, дислоцированному в Мурманске. Предписывалось одну роту с приданым пулемётом отправить в перечисленные выше волости, жители которых "отказываются признавать Советскую власть и ведут непосредственно связь с Финляндией и бело-карельским правительством, укрывающимся в этой стране" [38, л. 96]. В приказе имелось наставление: "роте надлежит обращаться с жителями мягко, гуманно, но не допуская никаких незаконных действий", и при этом находиться в боеготовности, поскольку не исключена возможность вооружённого восстания [38, л. 96]. Из информационной части приказа следовало, что район полностью демилитаризован, хотя и "обложен" с трёх сторон гарнизонами [38, л. 96]. С севера и юга - плотно, а с запада - редко, и, таким образом, имеет "пуповину", тянущуюся к Финляндии и Ребольской волости.

Дальнейшие события заставили на время забыть о Тунгуде и сосредоточиться как раз на "пуповине". 7-8 октября доходят сообщения о бунтах в Ногеуксах и Кимасозере (см. рис. 7), причём в последнем "контрреволюционно настроенные жители" во главе с карелом Яковлевым отказались впускать в деревню заставу 1-го батальона 380 полка и предупредили, "что они будут охранять Кемас-Озерскую [т.е. Кимасозеро - А.А.] от занятия её красными частями с оружием в руках" [38, л. 98]. Последовал приказ 380 полку "во что бы то ни стало занять" деревню, арестовать главарей и препроводить в штаб бригады [38, л. 98].

13 октября взвод 1-ой роты 6-го финского полка, направленный из Вокнаволока "повести наступление с запада" на Кимасозеро, напоролся в Ногеуксах на отряд местных крестьян численностью более 50 человек, потерял в стычке пятерых убитыми, "отступил и окопался близ деревни" [43, л. 14-14об].

После подписания 14-го октября Тартуского мирного договора ситуация успокоилась как бы сама собой. 17 октября стало известно, что крестьянский отряд ушёл из Ногеукс [43, л. 14об-15], несколько позже 380 полку удалось войти и в Кимасозеро, так же оставленное противником [38, л. 101].

19 октября командование бригады решило всё-таки вернуться к проблеме "тунгудского треугольника", перебросило из Мурманска в Сосновец ещё одну роту 379 полка, поручив командование обеими "комбату 2 тов. Полуэктову, которому немедленно прибыть в Штабриг за получением инструкций" [38, л. 100]. И через десять дней в Шуезере дошло до стрельбы по "мирным гражданам", в чём Павел Романович обвинил всё тот же "непопулярный Кемский Совет" и красноармейцев 379 полка под командой комбата Полуэктова, увидев в них карателей и чуть ли не будущих тюремщиков СЛОНа [17, с. 30, 31].

Но, уважаемый читатель, прочитайте внимательно "Постановление общего собрания Летнеконецкой волости 1920 года октября 24 дня" [17, с. 28-29], скреплённое печатью старорежимного волостного управления. Речь о том, что трое жителей Шуезера отправились "за продовольственной нормой к карельскому правительству" и к своему несчастью были задержаны при переходе хоть и прозрачной, но всё-таки не совсем голой границы. И теперь 180 односельчан заклинают Кемский ревком "голодными детьми и больными женами" отпустить страдальцев.

И в чём состоит вина Кемского Совета? Это он что ли надоумил крестьян тащиться в Финляндию "за сотни верст за куском хлеба в такое неспокойное время"?

Что же касается стрельбы 31 октября по окончании волостного собрания, то скажите, как надо было действовать Полуэктову, когда на него с криками бросились 200 "мирных граждан" с ножами [17, с. 30]? Я не могу за неимением исчерпывающей информации по данному конкретному эпизоду утверждать на 100 %, но контекст даёт право высказать соображение, что всё это действо - срежиссированная провокация. И что Полуэктов действовал строго в рамках приказа, ни на йоту не превысив пределов самообороны, и что последствия "бросаний на пулемёты" для местных жителей могли быть гораздо хуже, если бы бойцы 379 полка не проявили завидную выдержку.

Но вот о чём можно сказать совершенно достоверно, так это о полной безрезультатности "экспедиции" - никакого утверждения Советской власти в "тунгудском треугольнике" не произошло. Полуэктов со своими ротами пробыл здесь ещё месяц и вернулся в Мурманск, сдав участок 30 ноября командиру 2-го батальона 6-го финского полка Ярвинену, разместившему гарнизоны в Березнаволоке (Берёзово), Кевятвозере, Тунгуде и Шуезере [43, л. 23-23об]. А уже с 12 декабря район снова остался без "местной анестезии", поскольку батальон в полном составе был выведен в Сороку [43, л. 27об]. Это было сделано в рамках реорганизации, проводимой в 7-ой Армии в преддверии вступления в силу Тартуского мирного договора (обмен ратификационными грамотами состоялся 31 декабря 1920 года), "дабы достичь сокращения наряда войск для наблюдения за границей" и "расположения большей части войск компактными массами" [38, л. 105].

И спустя 4 месяца, 24 апреля 1921 г., председатель Тунгудского волисполкома сообщил в уезд: "Настоящим Тунгудский волисполком доводит до вашего сведения, что волисполкомом приняты несколько раз самые энергичные меры с помощью милиционеров для отправки гр<аждан> на выкатку бревен на реку Тунгуду, но граждане энергично отказываются от работы, заявляют, что не имеем обутки и, единственные хозяева, не можем идти ввиду весенней работы, посева и пр. И представителям селян от Сосновца до Тунгуды была объявлена мобилизация всех телег и лошадей - тоже отказываются. Ввиду этого исполком не в силах действовать. По сие время исполком находится в самом безвыходном положении. Население совсем не повинуется" [7, с. 69].

Таким образом, установление военного контроля (к тому же, во многом условного) не привело к повсеместному автоматическому переходу к твёрдому советскому гражданскому управлению в карельских волостях. Политическое урегулирование отношений между Советской Россией и Финляндией отнюдь не означало увядания в последней "панфинских" устремлений, а лишь стимулировало поиск новых решений.

Советская власть наводила порядок, действуя подчас медленно, противоречиво, нескоординировано и с ошибками.

В Москве принимали стратегические решения, которые сыграли в будущем колоссальную роль. X съезд РКП(б), состоявшийся в середине марта 1921 г., пересмотрел существующие "формы отношений между городом и деревней", провозгласив переход к новой экономической политике и приняв постановление "О замене разверстки натуральным налогом". Стараниями Гюллинга 26 апреля 1921 г. КТК, единственная из всех автономий Советской России, получила особые бюджетные права [7, с. 64-65; 8, с. 442].

В Москве очень хорошо были информированы из разных источников о продовольственной ситуации в Карелии. Руководство КТК в стиле ухтинских ходоков в конце марта докладывало о катастрофическом положении с продовольствием в автономии и о том, что "если Москва хочет проводить свою политику <в> коммуне, <то> необходимо" срочно отправить в край 120 000 пудов хлеба. "Политическое состояние можно улучшить лишь снабжением, агитация бессильна" [36, с. 75]. Г.В. Чичерин сообщал 9 апреля в наркомат внешней торговли о "страшной голодовке в Карелии" и необходимости в связи с этим закупки хлеба в Финляндии, поскольку "голод в Карелии может иметь роковые последствия для Советской власти в этой местности" [36, с. 75]. И "Советское правительство выделило Карелии 500 тыс. руб. золотом для закупки продовольствия в Финляндии..." [8, с. 443].

Но столичные руководители, к сожалению, упустили момент, который отчётливо видели "люди на местах". "Непопулярный Кемский Совет" ещё 1 апреля 1921 г. (за семь месяцев до начала "каравантюры"¹⁰, телеграфировал "наверх" не только о текущей ситуации - о волнениях в Тихтозерской, Вокнаволокской и Тундгудской волостях, и о крайне тревожных подробностях ("...в Пистоярви [Тихтозеро - А.А.] был убит коммунист Питконен, член ревкома, ранен милиционер. 4 милиционера и член уездисполкома Лазарев бежали в Финляндию") [48, с. 10]. Уездные коммунисты предлагали и соответствующее решение. Они полагали, что с учётом серьёзности положения в пограничных волостях единственным выходом "является изоляция этих волостей от Финляндии, из которой до сих пор протекают <в> Карелию белогвардейские агенты и куда до сей поры беспрепятственно проходят карелы. В каждой пограничной волости необходимо во избежание осложнения поставить воинские части" [48, с. 10]. Примечательно, что телеграмма была отправлена кемскими руководителями, не слишком разбиравшимся в тонкостях структуры петрозаводской власти, по всем известным им адресам - в Кароблисполком, избранный 19 февраля на I Всекарельском съезде, в Карревком, на том же съезде упразднённый, и заодно в "недоразделённый" Карельско-Олонецкий комитет РКП(б)). Кемляне очень хотели, чтобы их хоть кто-нибудь услышал и помог...

В условиях, когда время работает против, "панфинские" круги, разумеется, оставить карел в покое никак не могли. Того и гляди, Кемский Совет достучится до "верха"... И уже в мае 1921 года будущие лидеры "народного восстания" господа Таккинен и Сидоров, присвоившие себе в качестве псевдонимов звонкие имена героев "Калевалы" Ильмаринена и Вяйнямёйнена соответственно, начали свою деятельность [17, с. 85]. Естественно там, где существовали идеальные условия для оборудования "базы будущего партизанского отряда" - то есть в "тунгудском треугольнике".

Летом крестьян, которые "усердно работали в своих хозяйствах" [17, с. 85], не отвлекали от дел, а накапливали "боекомплект", ожидая осени и зимних дорог. В тот год первый снег выпал уже в сентябре, и с конца этого месяца началось "порционное" проникновение вооружённых групп из Финляндии на территорию "тунгудского треугольника" (а "в конце октября установилась по-настоящему зимняя погода без оттепелей, с жестокими морозами" [49, с. 51]).

Проблем с переходом границы не было¹¹. "К началу восстания в Карелии на охране финской границы находился 379 стрелковый полк 127 отдельной стрелковой бригады¹², всего в составе 400 бойцов, кроме того было еще около 300 бойцов пограничных частей ВЧК (прибывших для смены 379 полка на границе) и частей 1 железнодорожного полка - на ст. Сороцкая" [49, с. 54]. (В конце 1920 г. на участке от Медвежьей Горы до Кандалакши дислоцировались два полка (380-й и 381-й), а в Сороке находился 6-й финский полк, считавшийся дивизионным резервом [38, л. 105, 106-106об]. В сумме в этих трёх полках насчитывалось примерно 3 000 бойцов [38, л. 72; 51, л. 22]. Таким образом, за первые 10 месяцев 1921 года численность войск здесь была сокращена как минимум в четыре раза.)

Небольшие по численности просочившиеся отряды объединялись в заранее намеченных деревнях в подразделения "Карельского полка лесных партизан" (Karjalan Metsäsissirykmentti) (он же Карельский Лесной партизанский отряд (КЛПО)). Помимо этого, "в занятых районах шло усиленное собирание сил и средств, обрастание местным крестьянством, производилась необходимая агитация" [49, с. 52], а именно осуществлялся сбор подписей под протоколами собраний в поддержку повстанцев (активная фаза "подписной кампании" длилась с 9 октября по 10 ноября [52, с. 42-43] (рис. 8)).

"Обрастание местным крестьянством" проводилась "по обстановке" - в зависимости от прочности Советской власти в той или иной деревне.

В оплоте антисоветизма - "тунгудском треугольнике" - в 20-х числах октября в качестве "запала" был использован вызов в Кемский ревтрибунал шуезерских мятежников. Этот эпизод, обычно трактующийся в литературе как "последняя капля", переполнившая чашу народного терпения, на самом деле лишний раз свидетельствует о полном бессилии уездных властей. Судите сами: разбирательство конфликта с участием сотен граждан, войск и жертвами спустя год привело лишь к робкому вызову на допрос.

И ведь есть с чем сравнить. Осенью 1920 г. население южной части Пудожского уезда (местности, где Советская власть установилась ещё весной 1918 г.) в связи с развёрсткой тоже оказало противодействие власти, выразившееся в оскорблениях и угрозах в адрес "командированных для производства работ". Особоуполномоченного уездного продкома граждане оскорбили действием, "ударив его поленом по голове и ткнув его ухватом". Дело было рассмотрено губернским ревтрибуналом полгода спустя, в марте 1921 г. 13 граждан были оправданы, 8 - приговорены к лишению свободы условно на сроки от 6 месяцев до полутора лет. Строже всех (два года и тоже условно) за непринятие "надлежащих мер к предотвращению возникших беспорядков" был наказан... ответственный советский работник [48, с. 8-9].

Организаторы тунгудского "спонтанного выступления" прекрасно понимали, что более серьёзного агитационного повода чем "повестка в ревтрибунал" не будет. И "белофинская агентура использовала это ["повестку" - А.А.] и начала распространять провокационные слухи. Тунгудский кулак Ермолов стал уговаривать крестьян не являться в ревтрибунал, где их якобы ожидает арест и расстрел. Пятьдесят наиболее кулацки настроенных крестьян поверили Ермолову и организовали банду" [52, с. 45].

Кстати сказать, необходимость найти хоть какой-нибудь "запал" свидетельствует о том, что жители "тунгудского треугольника" при всём их "природном" антисоветизме, не имели ни малейшего желания участвовать в вооружённой борьбе.

В других деревнях, где имелись советские органы власти, прежде проведения собраний и "обрастания", требовалось совершение "переворотов" с последующей ликвидацией коммунистов и совслужащих.

Так 6 ноября в Ругозере, когда местный актив собрался в годовщину Октябрьской революции на торжественное заседание, "бандиты окружили школу, отделили коммунистов от беспартийных и коммунаров немедленно убили. Местное население протестовало против расстрелов, вследствие чего удалось вначале спасти жизнь одному из коммунаров, Еремееву, старому работнику, ещё при царском режиме отстаивавшему интересы своей волости.

При отступлении бандитов из Ругозера, Еремеев ими <был> увезён и, вероятно, расстрелян.

Всего в Руогзерской вол<ости> бандитами убито 12 совработников (9 коммунаров Ругозерского коллектива, один сотрудник особотдела и два продинспектора)" [48, с. 14]. Часть людей была жестоко замучена.

Ну и, кроме того, захват некоторых "советских деревень" существенно облегчало то обстоятельство, что "в руководство карельскими организациями и в органы власти на местах пробралось много врагов карельского народа" [52, с. 40]. (Как тут не вспомнить апрельский сигнал "непопулярного Кемского Совета" о проявлении "пятой колонны" в Пистоярви-Тихтозере...).

"Так, например, земельным отделом Вокнаволоцкой волости заведовал Тенно Петерсон¹⁴, бывший член белого "ухтинского правительства", перешедший впоследствии к бандитам. В той же волости во главе отдела народного образования стоял также будущий белобандит Тилло Рехвист. Шпион и изменник Ринке - бывший член "ухтинского правительства", прощённый советской властью, вернувшись со II всекарельского съезда Советов, не только не сообщил своим избирателям об освобождении ряда волостей от продналога, но распускал провокационные слухи, что якобы утвержден такой продналог, который разорит крестьян" [52, с. 40]. (Очевидно, о том же самом человеке упоминает Гюллинг в своём донесении в наркоминдел от 10 декабря 1921 г.: "Бывший член ухтинского белого правительства Ранке, который тоже был делегатом на втором Всекарельском съезде, вновь изменил нам и ведёт против нас в Ухте активную работу, организуя банды" [48, с. 11]. Уж не тот ли это Ийво Ранне, который 11 июня 1920 г. на съезде в Вокнаволоке призывал к оружию "для избавления от русского ига" (см. главу 7)? Очень странно всё это выглядит. Безобидный Харитон Пелтониеми получил 12 мая 1921 г. пять лет [17, с. 52], а матёрый Ринке-Ранке, не только был прощён, но и оказался делегатом съезда Советов...).

Думаю, что приведённые примеры наглядно иллюстрируют "прочность" диктатуры пролетариата в карельских волостях осенью 1921 года. И, тем не менее, повстанцы, закончившие приготовления к середине ноября, на Ухту, собственную столицу и символ, пошли не сразу.

В этой деревне, как в неофициальном административном центре северокарельских волостей, было не только относительно много работников советских органов власти, там находился и взвод красноармейцев. Но не это, конечно, смущало вождей "Карельского полка лесных партизан", численность которого в это время составляла около 750 чел. [49, с. 51]. Шла "борьба за умы". Красных в Ухте нужно было морально сломать, а местное население, наоборот, приободрить, чтобы не было особых переживаний по поводу грядущих расстрелов большевиков. Поэтому поход на Ухту был запланирован сразу после проведения "духоподъёмной" акции.

Тем временем, 4 ноября информация о беспорядках какими-то окольными путями, минуя разведуправление, достигла штаба Петроградского военного округа (ПВО) [36, с. 79], и 6 ноября начальник оперативного управления направил в Петрозаводск запрос о "восстании" (причём, "в сношении штаба округа слово «восстание» <было> иронически поставлено в кавычках" [49, с. 54]).

Немыслимый ответ Олонецкого губернского военного комиссара стоит того, что бы воспроизвести его полностью:

"Петрозаводск, 10 ноября 1921 года. Подробных сведений о восстании и в чем оно выражается, дать не могу, так как нет конкретных сведений. Есть брожение среди населения, есть шайки бандитов, срывающие работу советских органов. Эти шайки находятся под влиянием агитации возвратившихся из Финляндии эмигрантов. Главный район восстания - Тунгудская волость, куда выезжают два особоуполномоченных лица для выяснения положения на месте. Результаты донесу. Настроение населения и деревни, охваченных бандитизмом, выясняется. № 9233. Губвоенком Надеждин" [49, с. 54-55].

Неизвестно, успели ли проскочить особоуполномоченные "на место", так как 14 ноября губвоенком получил донесение от командира 379 стрелкового полка о том, "что 13 ноября с.г. в 21 час совершено вооруженное нападение на караул моста р. Онда, около ста вооруженных карел. Караул обезоружен. Один убит и ранено двое. Железнодорожный мост сожжён" [48, с. 11].

Диверсия эта наделала очень много шума, непропорционального 135-метровой длине моста. "Известие о «наступлении на Мурманскую железную дорогу» быстро докатилось до занятых противником районов и до Финляндии. Даже в глухих деревнях Финляндии, благодаря налаженной телефонной связи, знали о том, что карелы дошли до Мурманской железной дороги и сожгли мост. Среди повстанцев это извести вызвало небывалый подъём и ликование" [49, с. 52].

Одновременно, правда, проснулась и Москва. Как вспоминал позже Тойво Антикайнен, "в начале мятежа советские органы не придали ему серьёзного значения. <...> Только после того, как лахтари¹⁵ разрушили на Мурманской железной дороге мост через Онду, в центре обратили большее внимание на эти события" [28, с. 497].

15 ноября руководителем операций против повстанцев был назначен командир 379 полка, "но уже 17 ноября, в связи с получением новых сведений", руководство было "переложено" на командира 127 отдельной бригады. К 20 ноября из Петрограда прибыло первое пополнение [49, с. 55].

"Карельский полк лесных партизан" занял Юшкозеро, где подверг зверским пыткам и расстрелял местного начальника милиции, карела [9, с. 46].

20 ноября была захвачена Ухта [52, с. 61]. Здесь "расстреляли двух политработников, трёх милиционеров, учителя и учительницу и многих других ни в чём неповинных советских людей" [9, с. 46]. "Пленному красноармейцу перерезали тупым ножом горло" [52, с. 60].

"21 ноября 1921 г. в 8 утра я работал в Кондокском волостном Совете, - вспоминал в 1931 г. член коммуны "Похъян Поят" Иван Евсеев, - С улицы послышалась маршировка, выглянув в окно, я увидел группу вооружённых винтовками со штыками, которая проходила мимо, и в тот же самый момент три человека вошли в комнату. <...>

"Кто в деревне старший?" - спросил начальник (Алексей Васильевич Евстратов из Березового наволока), не поворачивая головы ко мне.

"Я - председатель волостного совета, но старшего в деревне не знаю". Получил приказ в течение часа собрать всю деревню на митинг. <...>

Докладчиком на собрании выступал Александр Никитич Яковлев из д. Челмужи¹⁶. Он "обрисовал" международное положение и "ликвидацию" коммунизма, утверждая, что захват Карелии - дело не трудное, т.к. семь государств помогают. О "хлебушке" также не надо будет заботиться по крайней мере 5 лет, т.к. 7 миллионов килограммов находятся уже в пути: это помощь союзников. Беспартийным оставаться не разрешил: "Или с нами, или против". Я уже был стар, и поэтому получил разрешение уйти". На следующий день четверых арестованных совработников увели из деревни, и троих расстреляли [53, с. 43-44].

22 ноября в Ухте торжественно открылся очередной съезд "представителей карельского народа", принявший решение о независимости Карелии [8, с. 443; 49, с. 52].

С 24 ноября 1405 бойцов РККА при 25 пулеметах, распределённые на четыре экспедиционных летучих отряда, начали боевые действия [49, с. 55-56].

Через три недели "штаб округа принуждён был констатировать, что «все отряды спутались», и что действия мелких отрядов оказались неудовлетворительными" [49, с. 63]. На севере, у Кокосальмы, потрёпанный отряд был вынужден перейти к оборонительным действиям. В центральной Карелии, в районе Ругозера, отряды оказались блокированы. "На юге, на Петрозаводском направлении, разбитые красные части отступали к линии Мурманской железной дороги" [49, с. 63].

Этот период "явился временем успеха повстанческой армии и продемонстрировал не столько ее силу, сколько слабость советской власти и Красной Армии в данном регионе" [54, с. 18]. "Противник действовал типичными партизанскими приёмами, причем главные его преимущества заключались в подвижности и в отличном знакомстве с местными условиями" [49, с. 65].

За дело пришлось взяться всерьёз. Командующим войсками Карельского района ПВО был назначен инспектор пехоты ПВО А.И. Седякин, который 18 декабря 1921 г. "объявил на осадном положении местности от р. Свири до Белого моря. Был образован Военно-революционный комитет Карельско-Мурманского района. На местах создавались местные революционные комитеты, в состав которых входили представители военного командования и ЧК. Местные исполкомы советов распускались, вся полнота власти переходила к ревкомам" [8, с. 443]. В военном отношении РВС Республики принял решение "закрыть возможно быстрее финскую границу, и, изолировав таким образом противника от границы, уничтожить его отряды" [49, с. 68], поручив Седякину разработку мероприятий по наступательной операции [49, с. 69].

Таким образом, на повестке дня, наконец-то, появились два ключевых вопроса: о власти на местах и о прозрачности границы. Только теперь для их решения пришлось воевать...

"...Начиная с 24 и по 29 декабря, вновь прибывшие части Красной Армии уверенно приступали к выполнению поставленных им задач" [49, с. 76]. "Особое внимание в армии было обращено на доброжелательность и справедливость отношения к карельским крестьянам" [49, с. 71].

Против северной группировки "Карельской Освободительной армии" ("Беломорского полка" и двух лыжных отрядов) общей численностью 950 чел. действовали 1249 красноармейцев 1-ой колонны РККА. В центре против "Карельского полка лесных партизан" (около 1300 чел.) - 2-я колонна (почти 2000 чел.). И, наконец, на юге против "Ребольского батальона" (до 450 чел.) - 3-я и 4-я колонны (слитые позже в одну "группу Ребольского направления") общей численностью почти 5400 чел. (в задачу которой входило также закрытие границы от Ребол до Войницы) [49, с. 69-70; 55, с. 46-48].

Ключевую роль в ходе операции сыграли "изумительные по своей энергичности и дерзости действия" [49, с. 81] лыжного отряда Интернациональной военной школы под руководством Тойво Антикайнена. Отряд в составе 136 человек [52, с. 113] осуществил рейд в тыл и 20 января 1922 г. в деревне Кимасозеро разгромил штаб южной группы противника, уничтожив все боевые запасы "Карельского полка лесных партизан". Налёт "произвёл подавляющее впечатление на неприятельскую организованную силу" [49, с. 126] и заставил "начать общее отступление на север" [52, с. 117].

Ребольское направление, а также значительная часть Кемского уезда были очищены от "Карельской Освободительной армии" до конца января. Последними - в первых числах февраля - были освобождены Ухтинская, Вокнаволокская, Тихтозёрская и Олангская волости¹⁷. На заключительном этапе сказал своё слово и "красный полюс": "объединённый партизанский отряд д. Войницы и хутора Ильвесваара окружил д. Каменное Озеро и после трёхчасового ожесточённого боя выбил из неё белофиннов" [9, с. 49].

2 февраля была занята Ухта [48, с. 18], а 9 февраля Гюллинг донёс в Центр: "Ликвидацию бандитизма можно считать законченной" [48, с. 18].

"6 марта 1922 г. в Карелии было снято осадное положение, и жизнь начала постепенно входить в мирное русло" [52, с. 141].

К.И. Соколов-Страхов, подводя в своей книге военные итоги "третьего пришествия" РККА, написал: "Удачный результат боевых действий снова свидетельствовал о высоком моральном состоянии и высокой боеспособности красных частей. Однако, заслуживает внимания тот важный факт, что наши части не выполнили полностью оперативных предначертаний командования, кои вели к перехвату неприятельских сообщений и к пленению живой силы противника. Живая сила неприятеля была отброшена в Финляндию, но не окружена" [49, с. 110].

Потери Красной Армии по данным штаба РККА составили: 152 - убитых, 512 - раненых, 257 - обмороженных, 200 - пропавших без вести, 273 - эвакуированных (больных), всего 1394 человека [36, с. 87].

Потери "повстанцев" никто не считал. В Финляндии ограничились подсчётом своих: "в исследовании А. Розелиуса приводятся данные лишь о гибели 25 финнов" [11, с. 213].

В общей сложности в ходе и после восстания по обвинениям в "бандитизме и шпионаже" было арестовано 1165 чел. (из которых 397 чел. позже было отказано в амнистии как активным участникам восстания) [11, с. 215].

Численность беженцев составила 11-12 тыс. чел. (больше трети населения северной части КТК) [36, с. 88-89; 50, л. 42; 56, с. 233]. "Значительная часть их в своё время поверила антибольшевистской агитации или попросту была мобилизована мятежниками и покидала родные места из-за боязни наказания за участие в боевых действиях на стороне антисоветских сил. Некоторые, будучи непримиримыми противниками большевиков, хотели найти вторую родину в соседней Финляндии" [8, с. 444-445]. В некоторых волостях, таких как Тихтозерская и Тунгудская, за границу бежало до 80-90 % населения [36, с. 89].

"В сущности, вся жизнь района, - говорилось в докладе Ухтинского ревкома ревкому Карело-Мурманского края от 3 марта 1922 г., - за исключением нескольких местностей <...> замерла. Опустошение, проведённое белофиннами, настолько основательное и зверское, что не видя это своими глазами, трудно поверить в правдоподобность этого" [9, с. 50]. "В Ухте из 350 домов сохранилось всего сорок домов, пригодных для жилья" [9, с. 51].

Общий ущерб составил, по неполным данным 5 610 тыс. руб. золотом, не считая ущерба, нанесённого отдельным жителям [7, с. 74; 8, с. 443; 52, с. 144].

Весной 1923 г. была объявлена амнистия, которую продлевали много раз, вплоть до начала 1926 г. Не менее 3300 беженцев вернулось назад ещё летом 1922 г., а всего в 1921 -1929 гг. "8500 беженцев из Восточной Карелии вернулись в родные деревни" [56, с. 234-235].

И всё-таки удалось развязать крупномасштабную "горячую" войну, которая все эти послереволюционные годы обходила край стороной... Со всеми вытекающими последствиями...

В 1922 г. сразу после окончания событий штабом войск Карельского района была издана брошюра "Финская авантюра в Карелии", в которой было задано направление будущих исторических исследований: "Говорить о карельских событиях как о восстании карельского населения не приходится, и всем этим событиям, кроме финской, значительно подогретой Антантой авантюры, нет и не может быть другого названия" [48, с. 329]. Так появилась "концепция интервенции" (или "концепция инсценировки восстания"), получившая в дальнейшем развитие в работах К.И. Соколова-Страхова и С.С. Хесина и вошедшая в учебники.

При этом в том же 1922 г. в "Докладе-отчёте о работе по борьбе с бандитизмом", подготовленном Карельским областным отделом ГПУ (и, разумеется, брошюрой не издававшегося), утверждалось прямо противоположное: "финские офицеры и вообще финны не играли большой роли как главари движения, за исключением Таккинена", а "самыми видными руководителями бандитизма были местные карелы". А "Карельский полк лесных партизан", состоявший "почти исключительно <...> из карел, с сравнительно небольшой примесью финнов-добровольцев", "фактически поднял знамя восстания" [36, с. 74].

По мнению иностранного отдела (ИНО) ВЧК, изложенному в "Докладе ИНО ВЧК о карельских событиях", события в Карелии представляли собой "самое серьёзное и самое отчаянное восстание в истории карельского освободительного движения". "К «местным» причинам, приведшим к восстанию, московские чекисты отнесли хозяйственную разруху и продовольственный кризис, а также внутреннюю политику карельских властей, на чьей совести была значительная доля ответственности «за действия данной минуты»" [36, с. 76].

Так что же, уважаемый читатель, нам следует убедиться в лицемерии советских руководителей, осознававших горькую правду и сочинивших для народа пропагандистскую байку об интервенции? И остаётся только согласиться с "концепцией восстания" - давно сложившейся в зарубежной, прежде всего, финляндской историографии точкой зрения, согласно которой события зимы 1921-1922 гг. - антисоветское восстание карельского народа, которому оказали помощь финские добровольцы?

Однако, основные положения "концепции восстания" были сформулированы тоже не в ходе научных исследований, а во время развёрнутой в Финляндии публицистической кампании. Причём не после событий, а до них - ещё в сентябре 1921 г. [49, с. 44-45]. Два месяца спустя эта же точка зрения была выражена официально - в ноте Финляндского правительства от 19 ноября 1921 г.: "...Правительство Финляндии видит себя обязанным указать Советскому правительству истинные причины столь серьёзных волнений, происходящих в последнее время в восточной Карелии. <...> Советское правительство же в течение года ничего не сделало для выполнения ни обязательств, возложенных на него Юрьевским мирным договором в отношении восточной Карелии, ни обещаний, указанных в приобщённых к указанному договору декларациях. Напротив, Советское правительство ещё усугубило своё пренебрежение к исполнению постановлений мирного договора, приступив в течение последних недель к насильственному отбиранию у голодного населения восточной Карелии тех жалких продовольственных припасов, которыми последнее располагало.

Когда население восточной Карелии, возбуждённое этим новым жестоким испытанием, стало прибегать к отчаянным действиям, изгоняя из своих деревень войска Советского правительства, последнее направило в эти деревни карательные экспедиции" [57].

Современными эпизоду материалами финского "ВЧК-ГПУ" мы, к сожалению, не располагаем, поэтому придётся разбираться без них.

Во-первых, давайте посмотрим, что получиться, если "поменять полярность" формулировок в логической схеме, рекомендованной нотой Финляндского правительства. Если вместо "Советское правительство в течение года ничего не сделало для выполнения ни обязательств" сказать "1921 год для Советской России был годом величайших экономических трудностей" [52, с. 5], вместо "насильственного отбирания у голодного населения жалких продовольственных припасов" - "неправильный подход у некоторых местных советских работников" [49, с. 49], а вместо "отчаянных действий против войск Советского правительства" - "насильственная мобилизация всех мужчин" [49, с. 49], то вместо "концепции восстания" получится... "концепция интервенции".

Во-вторых, следует отметить, что, вообще говоря, претензии к Советской власти по части "перегибов на местах" вполне справедливы, что признавалось самой властью¹⁸. Осенью того же 1921 г. из Петрозаводского и Пудожского уездов поступали сообщения о неправильном распределении продналога, о путанице при его взимании различными организациями, наконец, о взяточничестве должностных лиц [11, с. 177]. Что было - то было. Но к данному конкретному случаю "тунгудского треугольника" эта схема не применима. Есть власть - есть "перегибы", нет власти - нет "перегибов". Другими словами налицо пропагандистская маскировка под общую и достаточно широко распространённую тенденцию конкретного эпизода, то есть всей описанной выше подготовительной эпопеи (явление Таккинена, оборудование "базы", просачивание мелких групп, объединение в "полк" и т. д.).

В-третьих, следует признать, что "Карельская Освободительная армия" действительно более чем на 80 % была укомплектована местными карелами. Но какими? "Основную силу восставших составляли приблизительно 2500 местных карелов-беженцев, проживавших в российской Карелии и вынужденных покинуть родные места [выд. мной - А.А.], в основном после подписания Тартуского договора" [36, с. 74]. То есть карелы-бойцы, хоть и уроженцы здешних мест, никаких притеснений в виде "перегибов" испытать на себе лично не могли, поскольку находились за кордоном. Более того, именно там, в Финляндии, "перегибы" нашлись свои и "часть карелов-беженцев была вынуждена принять участие в походе, поскольку люди были уволены с заводов, лишены пайка и не имели средств к существованию" [11, с. 193]. Что касается "истинно местных" карел (не покидавших родных мест), то, как мы видели, чтобы вызвать их "спонтанное возмущение" кулаку Ермолову пришлось спекулировать на "повестке" в ревтрибунал.

Здесь самое время обратить пристальное внимание на упомянутый в предыдущей главе, казалось бы, малозначащий факт проведённой Таккиненом и его людьми "подписной кампании" - сбора подписей под протоколами собраний в поддержку повстанцев (в том, что эти подписи являются очередным подтверждением "непоколебимого решения народа карельского" сомневаться не приходится, учитывая методы, применённые при "обрастании местным крестьянством", и опыт работы заграничных посланцев с делегатами ухтинского съезда в марте 1920 г.).

Так вот, как выясняется, с этими протоколами произошло форменное чудо. Посреди разгула "народной стихии" (13 ноября, напомню, был сожжён мост через Онду, 20 ноября была захвачена Ухта), "когда восстание охватило уже громадную площадь Карелии (около 70 000 кв. км)" [49, с. 55], а РККА только собиралась с мыслями на станциях Мурманской железной дороги, произошёл некий бой ("один из первых боёв с белофиннами"), в результате которого "была захвачена канцелярия основного бандитского ядра, так называемого «Карельского лесного партизанского отряда»" [52, с. 42]. И на протоколах, которые насобирал Таккинен, появилось по выражению П.Р. Леонтьева "непротокольное добавление": "С подлинным верно. Уполномоченный ООПВО 20.11.21" [17, с. 91].

И тут мы с вами, уважаемый читатель, волей-неволей изрядно поднаторевшие в изучении практики "панфиннизма", начинаем понимать, что к чему.

П.Р. Леонтьев первым дал этому "чуду" надлежащую оценку: "Протоколы собраний составляли в двух экземплярах, один на финском языке, для отчёта Таккинена перед финским правительством, и второй на русском для того, чтобы предоставить российским органам в качестве доказательства о наличии партизанского движения против Советской власти" [17, с. 87].

Теперь, располагая первыми экземплярами протоколов, правительство Финляндии могло совершенно обоснованно "указать Советскому правительству истинные причины столь серьёзных волнений, происходящих в последнее время в восточной Карелии". Ведь что написано в протоколах? - "Всецело присоединиться к Карельскому временному правительству", "сразу же организовать среди себя отряд" [17, с. 89]. Чьи подписи стоят? - "Истинно местных" (не беженцев) карельских крестьян. Значит, чтó имело место в карельских волостях? - Антисоветское восстание карельских крестьян. Не верите? - Вот стопка протоколов, с подписями и печатями.

С такими документами правительство Финляндии могло сквозь пальцы смотреть на участие в "народном восстании" отставных офицеров с отклеивающимися псевдонимами, перевозбуждённых студентов, помощь союза финских врачей, который "организовал два походных госпиталя и несколько летучих отрядов санитаров" [52, с. 57]. Ведь народ Финляндии, страны демократической, имеет полное право проявлять сочувствие соплеменному народу, угнетаемому большевиками. И пусть газета "Правда" хоть каждый день публикует списки "офицеров финской регулярной армии, чьи документы попали в руки советского командования в Карелии" [52, с. 57] - мировое общественное мнение с глубоким пониманием отнесётся к такому участию.

ВЧК-ГПУ, в свою очередь, имея на руках вторые экземпляры протоколов, с обоснованностью не меньшей, чем правительство Финляндии, могло докладывать руководству о проделанной работе, маскируя тем самым фактическое бездействие в течение полутора лет (с весны 1920 по осень 1921 гг.).

Возможно, среди чекистов и нашлись опытные люди, заподозрившие подставу. Но тут одного опыта мало. Нужно быть ещё и честным и очень сильным человеком, чтобы пойти против мнения большинства, для которого "протоколы Таккинена" - подарок и простое решение всех проблем.

Конечно, большинство без раздумий ринулось по течению. Мигом выяснилось, что в местных советских учреждениях КТК царили "преступная халатность, злостный пассивный или вредительский саботаж, пьянство, разгильдяйство и непроглядная спячка", а также "целой чередой тянутся факты произволов и насилий над местными жителями" [36, с. 76-77]. При этом, однако, "аппараты советской власти в центре КТК и на местах были «крайне слабы», а на севере, в Ухтинском районе, «просто ничего не было», как не было «фактически» и органов ЧК" [36, с. 77]. Кто же мог пьянствовать и творить произвол там, где "просто ничего не было"?!

Нет-нет, "каравантюра" - это не интервенция и не восстание. Это - хорошо спланированная и исполненная спецоперация, каждое последствие которой - шаг к "Великой Финляндии".

Хозяйственная разруха с точки зрения организаторов - попутная мелочь, хотя "окраина" и не должна приближаться по уровню развития к "метрополии". Гораздо серьёзнее "протоколы Таккинена" и беженцы - потому что это основа долгосрочной игры. Во-первых, разъединённые семьи по обе стороны границы будут создавать невидимое стягивающее "силовое поле". Во-вторых, многие захотят вернуться, и в ряды репатриантов всегда можно будет внедрить полезных людей. ГПУ, надо думать, возьмёт на учёт всех, без разбора, и тогда возникнет другое "силовое поле", отталкивающее угодивших в переплёт ни в чём неповинных крестьян от несправедливости Советского государства.

Но главное - укрепление позиций Гюллинга и его курса на финнизацию карел, который, как ни парадоксально, именно благодаря "каравантюре" стал официальным государственным курсом [59, с. 17]. Другими словами, тот же самый процесс, который осуществлялся на территории Великого княжества со второй половины XIX века в отношении тамошних карел [1, с. 24], в 20-х годах XX века удалось-таки запустить и в Российской Карелии, не смотря ни на что - ни на революцию, ни на пролетарскую диктатуру...

Удивительный, выдающийся результат? Шедевр "политического преферанса"?

Разумеется, организаторы "каравантюры" в профессиональном отношении были на голову выше тогдашних советских спецслужб, а в "карельском вопросе" - на две. Разницу в классе мы видели на протяжении всей нашей хроники. Взять хотя бы, к примеру, частность с мнимой оспой. Финляндия использует "болезнь" как средство для обеспечения политики "мирной аннексии" (британская разведка, кстати, всё это отслеживает, причём, так сказать, "онлайн"). А с нашей стороны в том же самом факте "оспы", доложенном комбатом Александровым, никому и в голову не пришло увидеть фрагмент общей картины, потому что составлением этой самой общей картины вообще никто не занимался. Отсюда все эти "пришествия-ушествия" и несогласованность действий. Каждый "департамент" - РККА, НКИД, "красные финны", ВЧК-ГПУ - решает свои задачи в меру своих способностей.

Но основное преимущество, как представляется, заключалось не просто в наличии координационного центра, а в наличии прочного идеологического "панфинского" фундамента, который обеспечивал преемственность политики в отношении Карелии в любых условиях (в Финляндии с мая 1918 по ноябрь 1922 сменилось 7 правительств [6, с. 367]). Каждое новое руководство хорошо знало предысторию вопроса и чётко видело цель (с теми или иными коррективами), соответствующую стратегическим национальным интересам, к которой нужно идти. У карел же никакого "идеологического центра", способного не то что отстаивать национальные интересы, но даже и сформулировать их, не было просто физически. И заступиться за них было некому...

Московско-петроградские руководители со своих высот в то время карел и финнов вообще не различали [59, с. 22], отчасти по дореволюционной традиции, отчасти из-за того, что видели ситуацию "глазами Гюллинга".

А Гюллинг и его команда "красных панфиннистов" строили "Великую красную Финляндию". Для Гюллинга будущее Карелии находилось на Западе, а "объединение Финляндии и Карелии означало государственное отделение последней от России" [59, с. 27]. Оппонент Гюллинга Ю. Сирола считал будущее присоединение Карелии к Финляндии шагом к их объединению с СССР [59, с. 27]. Для карел оба варианта были "что в лоб, что по лбу" - потому что прежде любого "светлого будущего" означали финнизацию.

Будущее будущим, но ведь руководителю надо было сначала накормить народ... Помните о полумиллионе золотых рублей, которые, не смотря на тяжелейшее положение, Советское правительство смогло выделить КТК для закупки продовольствия в Финляндии? Гюллинг, вспоминая события спустя пять лет, утверждал, что "этот хлеб начал поступать только в конце лета и осенью 1921 г." [60, с. 3]. А как было на самом деле? "В Вуоккиниеми, в Кондокки¹⁹ и в других пограничных селах на складах скопилось несколько сот тонн муки, закупленной в Финляндии... <...> Но отправку этой муки белофинны умышленно задерживали. Они обещали людям хлеб и распространяли антисоветские слухи" [28, с. 496]. Можно сказать, что Советская власть посредством Гюллинга торжественно вручила рычаг продовольственного снабжения... Таккинену. Я далёк от того, чтобы подозревать "романтика революции" в двурушничестве, но ситуацией накануне "каравантюры" он "владел" примерно также как и губвоенком Надеждин.

Ну а "органы"... Самые большие "специалисты" в "карельском вопросе", не распутав фактически ни одного настоящего узла - ни аферу с ухтинским съездом, ни "протоколы Таккинена" - сначала глубокомысленно поддакивали: "Когда был учтён практический опыт каравантюры 1921-22 гг., центром окончательно был разрешён местный национальный вопрос, и разрешён, безусловно, правильно, как единственный выход, финнизация края, так как никакого иного противовлияния Финляндии, как Советское (коммунистическое) финское - найти нельзя" [61]. А позже, когда центр поменял своё "окончательное решение", столь же глубокомысленно потащили "красных финнов" на эшафот...

Словом, с таким противником организаторы спецоперации разделались запросто. Ничего шедеврального в "каравантюре" и её последствиях нет, есть лишь профессиональное планирование "широкого коридора" наиболее вероятных событий, основанное на анализе текущей ситуации.

А благодаря тому, что никто не смог или не захотел разобраться во всём всерьёз, финляндское государство не только "вышло сухим из воды", но и предстало в глазах карел в отмытом добела виде - как сочувствующая сторона, бескорыстный помощник, приют для беженцев, в общем "как бы большой и толстый сук родственного дерева".

Думаю, что уважаемый читатель согласится с выводом, что содержанием всей хроники оказалась упорная, отчаянная и одновременно хладнокровная борьба Финляндии за Российскую Карелию, за реализацию "панфинской" идеи. За четыре с лишним года (с 1918 по 1922 гг.) были перепробованы все возможные варианты, кроме, разве что, "официальной" войны (но только потому, что не было подходящих условий²⁰ - они появились позже, в 1941 г.).

Но может быть, Финляндия и Карелия и в самом деле в совокупности представляют собой "Великую Финляндию"? Может быть, карелы "со своей лесной опушки", как выразился П.Р. Леонтьев, просто не смогли разглядеть и оценить по достоинству всю глубину этой идеи, её научную обоснованность? И совершенно напрасно выгоняли белофиннов то вместе с англичанами, то вместе с Красной Армией? И глубоко заблуждались позже, когда ГПУ КАССР докладывало, что "из всех случаев недовольства на национальной почве, имевших место в январе и феврале с.г. [1929 - А.А.], 87,5 % приходится на недовольство на почве выдвижения в советский и кооперативно-хозяйственный аппарат финнов. <...> Например, один из зажиточных крестьян, карел дер. Сопоха Кондопожского района, говорил крестьянам своей деревни: «Финны живут как в раю - все начальники и господа. Погибла Карелия»" [48, с. 119].

Что ж, давайте разберёмся, так сказать, и в источниках и составных частях "панфиннизма". Но без краткого экскурса в прошлое тут не обойтись...

По современным представлениям в I-м тыс. н.э. к северу от Финского залива сформировались прибалтийско-финские племена сумь (суоми), емь (ямь, хяме или тавасты) и корела (см. рис. 10). Их "племенные земли" под названиями Финнланд, Тавастланд и Кирьялаланд соответственно [63, с. 33] попали на "политическую карту мира" того времени, о которой мы можем судить по древнескандинавским письменным источникам, содержащим сведения эпохи викингов (VIII-XI вв.) [64].

Сумь и емь, населявшие юго-западное побережье современной Финляндии, вели размеренный образ жизни, занимаясь таёжным промыслом и осваивая обработку земли. Земледелие постепенно распространялось вглубь страны в районах современных Пори и Турку. "Кладбища, являвшиеся неотъемлемой частью деревень, свидетельствуют о том, что на протяжении десяти человеческих поколений земледельческая культура продвинулась от устья Кокемяенйоки в район Хямеенлинна (около 200 км). Начавшись, в тот период, этот процесс, по сути, не прерывался вплоть до наших дней... <...> Изменения были настолько медленными, что между новым и старым не возникало каких-либо серьёзных противоречий" [65, с. 19].

Корела, населявшая Карельский перешеек и северо-западное побережье Ладожского озера, в IX-X вв. имела постоянные опорные торговые пункты у Финского залива вблизи современных Выборга и Приморска [68], и, в противоположность своим западным соседям, уже в это время начала "выпархивать" из своего "родового гнезда", разлетаясь на север и северо-запад - туда, где обитали редкие кочевые саамы (лопари) [68].

Уже в древнескандинавских источниках, освещающих более ранний период истории корелы, нежели русские летописи, "отразился взгляд на древних карел как на конкурентов в освоении приграничных с Норвегией северных районов" [69, с. 104].

Позже, когда корела попадает и на страницы древнерусских письменных источников в качестве союзной Новгороду самобытной этнической общности, её стремление к расширению территории и проявляется и фиксируется более отчётливо (см. рис. 11).

В то же время "обширный регион, который начал именоваться Финляндией лишь в XV в., ещё не составлял ни государственного, ни культурного целого. В наиболее плодородных его частях правили ведущие семейства, или, правильнее сказать, кланы, которые к концу этого периода (VII-XI вв.) заключили двусторонние оборонительные союзы и даже порой присягали наиболее могущественным хёвдингам²¹ Средней Швеции" [70, с. 4].

К середине XII в. территория корелы на западе ограничивалась у Финского залива р. Кюминйоки, а у Ботнического залива - р. Пюхяйоки (если не какой-либо из несколько более южных рек) [68] (см. рис. 12). К этому времени существовало по крайней мере пять групп (субэтносов) корелы: корела центральной части Карельского перешейка, привыборгская, присайменская, приботнийская и ижора [68]. Причём связь между "центральной" и приботнийской корелой была особенно тесна, так как опиралась внутренний водный "карельский путь", позволявший из Ладожского озера через систему озёр и рек попасть в северную часть Ботнического залива [68].

Словом, трём прибалтийско-финским племенам в описываемое время были присущи совершенно разные "стили жизни" (или, если использовать терминологию Л.Н. Гумилёва [71, с. 127], сумь и емь как этнические системы обладали признаками статического состояния, а корела - динамического).

Начиная с 50-х годов XII в. за "проверку" "стилей жизни" всех трёх этносов взялись шведы. В это время началась "так называемые крестовые походы в "Восточную страну" (Österlandet'), как шведы тогда называли будущую Финляндию" [72, с. 54]. Речь шла о завоевании под флагом крещения страны, всё ещё состоявшей из племенных объединений. "Обращённые в христианство племена облагались налогами, опорные пункты в Финском заливе позволяли контролировать международную торговлю, приморская часть страны заселялась шведскими колонистами. До 1200 года удалось без особого сопротивления освоить юго-запад Финляндии, где из торгового, возможно новгородского, местечка вырос позже первый город страны - Або (финск. - Турку)" [72, с. 54].

Корела же стояла насмерть, отвечая мощными ударами. "В 1164 году шведы впервые с IX века поднялись по Неве и напали на русскую Старую Ладогу, но были отбиты" [72, с. 54]. В 1187 году был нанесён ответный удар - разрушена Сигтуна - главный город Швеции и резиденция её епископа (см. рис. 11). "Русские летописи считают это делом карел, т.е. новгородских союзников, не исключено и участие самого Новгорода" [72, с. 54-55].

В 1237-38 гг. в пределы Руси вторглись монголы, и шведский "дранг нах остен" продолжился в более выгодных условиях. В 1293 г. шведам удалось закрепиться, построив крепость Выборг. Сообщение об этом в русской летописи лаконично: "пришедши свея, поставиша город на Корельской земле". "В следующую зиму новгородцы попытались разрушить крепость, но неудачно: у Новгорода, втянутого в княжескую распрю, провоцируемую монголо-татарами, не было ни сил, ни согласованности в действиях" [73, с. 169].

Отношения между Новгородом и Швецией приобрели относительную устойчивость в 1323 г., когда был заключён Ореховецкий мирный договор, сыгравший громадную роль в истории Балтийско-Беломорского севера. Граница между новгородскими и шведскими владениями по этому договору "начиналась на юге от устья р. Сестры и шла на север, через  Карельский  перешеек,  далее  на  северо-запад,  по  направлению  к  крепости  Олавилинна (совр. г. Савонлинна),

Противодействие шведским властям и их политике на завоёванных землях выразилось в миграции за рубежи аннексированной территории, как в северные части Карелии, так и на русские земли. По приблизительным подсчётам уже в первую половину XVII в. из Карелии и Ижорской земли ушло на русскую территорию не менее 25 тыс. карел (по данным шведских источников только из Корельского уезда в 1627-1635 гг. ушло около 10 тыс.) [73, с. 176].

В ещё более массовой форме начался исход населения с отошедших Швеции земель во второй половине XVII в. Часть карел двинулась в северном направлении и обосновалась в Средней и Северной Карелии. Особенно увеличилась численность карел в округе Ребол и Вокнаволока. Часть мигрировавшего карельского населения осела в Заонежских погостах, но значительный поток беженцев двинулся далее на юг, в сторону Тихвина, Валдая и Бежецкого Верха - по оценочным данным 25-40 тыс. человек (наиболее многочисленные группы карел осели в шести уездах Тверской губернии) [73, с. 176-177].

"Позднее всех двинулась в путь Приботнийская Корела, которая в своих северных местах испытывала шведский гнёт в несколько ослабленных формах. Последние группы Приботнийской Корелы появились в современном Калевальском районе в начале XVIII в." [68]

"На старых местах Корелы не стало. Если Карельский перешеек до сих пор называется Карельским перешейком, то только по старой памяти. Если территория между Финским заливом и землей к северу от Ладожского озера до сих пор называется Западной Карелией, то только по историческим причинам" [68].

Через 100 лет в результате Северной войны (1700-1721 гг.), закончившейся решительной победой России, земли Корельского уезда и Ижоры были возвращены [73, с. 177]. Но для карел это уже не имело практически никакого значения, хотя "население Южной и Средней Карелии несколько продвинулось на незанятые земли на крайнем востоке бывших шведских владений, где еще не успели расселиться финны" [68].

"Военный поход в период правления Елизаветы Петровны привёл к тому, что в 1743 г. в Або (Турку) был подписан договор, согласно которому основная часть финляндской Карелии была уступлена России" [73, с. 177]. Таким образом, западная граница России через 600 лет вернулась на р. Кюминйоки, то есть на западный рубеж корельского "родового гнезда" (рис. 14). Возвращённая территория получила наименование Выборгской губернии, в чём можно, по-видимому, разглядеть определённую  историческую  преемственность.  В 1802 г. император Александр I переименовал губернию в...

Таким образом, "родовое гнездо" древней корелы под именем "Старой Финляндии" вошло в состав Финляндского княжества, а чисто формальная административная граница от р. Кюминйоки, что в 200 верстах от "Северной столицы", вернулась на р. Сестру в трёх десятках (рис. 15). (Впоследствии щедрость императора неоднократно и по достоинству была оценена потомками, особенно во время советско-финляндской войны 1939-40 гг.).

В "объединённой Финляндии" возникла необходимость выработки линии национального поведения в противовес прошведским идеям. Смысл "соцзаказа" лучше всех сформулировал в частном письме летом 1811 г. "выдающийся деятель периода создания нового Великого княжества" Г.М. Армфельт, швед по национальности, приговорённый на родине к смертной казни по обвинению в заговоре и измене [75, с. 79, 86]: "Мир и успех наш зависят от того, что мы честно и с открытым сердцем - de bonne foi et bon coeur - станем финнами; ибо теперь для нас столь же непозволительно было бы спекулировать в политическом отношении на шведских идеях, сколь недостойно и несообразно с нашими убеждениями было бы превратиться в русских. Императору желательно, чтобы мы были финнами, исполним же выпавшее нам по воле Божьей предназначение" [76, с. 135].

И началось стремительное строительство финского национального самосознания, в основание которого легла знаменитая "Калевала", составленная Элиасом Лённротом и вышедшая первым изданием в 1835 г.

"Не секрет, что даже среди образованных людей, слышавших о "Калевале" и читавших её, нередко бытует упрощённое представление о том, как она возникла и в чём, собственно, состояла роль Лённрота как составителя. Само слово "составитель" часто понимается в этом случае точно таким же образом, как и составитель фольклорного сборника или сборника писательских рассказов: отобрал материал и включил его в сборник.

Но работа Лённрота над "Калевалой" была существенно иной. Он не просто издал полевые записи рун, а переработал их в единый эпический свод, в единую поэму со сквозным сюжетом, включающим главные события и главных героев эпоса. <...>

Создание такого повествования-эпопеи было настоящим творчеством - на основе фольклорного материала. Поэтому можно с полным правом утверждать: "Калевала" - это сотворчество и рунопевцев, и Элиаса Лённрота" [77, с. 96-97].

Но кто были эти рунопевцы? Сам Лённрот в 1838 г. район открытого им "рунного месторождения" описывал так: "Волости Вуоккиниеми и Паанаярви²² в русской Карелии являются центрами историко-мифологических рун. И поскольку я сам в этом убедился, а также слышал подобные утверждения от других, то могу сказать, что чем дальше удаляешься от названных мест в любую сторону, тем реже встречаются такие руны" [78, с. 164].

Другими словами руны были записаны от прямых потомков приботнийской корелы и корелы центральной части Карельского перешейка, беженцев последней волны, покинувших "родовое гнездо" после заключения Столбовского договора.

То есть, народная основа, присутствующая в "Калевале" не является финской. "В том виде, в каком их записывали собиратели в XIX в., это безусловно были карельские эпические песни. Без них не было бы "Калевалы" не только как повествования о древних временах, но и как высокохудожественного полотна, вобравшего в себя самые яркие краски поэтического таланта карельского народа" [73, с. 292].

Элиас Лённрот, внимательный и объективный исследователь, вполне отдавал себе отчёт в том, что карелы - самобытный народ. Близкий финнам по языку, но другой. Карелы, в свою очередь, очень хорошо отличали себя от соседей: "финнов, живущих на нашей стороне, они называют шведами²³, а нашу страну Руотси - Швецией или Землёй шведов" [78, с. 80]. В своих дневниковых записях и письмах Лённрот называл карел "здешними финнами", "православным финским населением, живущим в этих краях", "архангельскими крестьянами" и просто "русскими крестьянами". Встречается даже такой оборот, весьма показательный: "У здешних финнов, как и у всего русского народа..." [78, с. 86, 97, 100, 115-116, 167].

Для того чтобы обосновать, что руны, записанные в Кемском уезде, имеют отношение к финнам, Лённрот рассуждал примерно следующим образом.

Некогда финны и карелы (и другие прибалтийско-финские народности) составляли некую этническую общность, и эта общность являлась "автором" рун. После распада общности "в ходе самостоятельного развития отдельных племён" по каким-то причинам одни народности (финны) утратили рунопевческие традиции, другие (карелы) - их сохранили. Но поскольку "автор" рун - древняя общность, то и финны и карелы (и другие прибалтийско-финские народности) имеют одинаковые права на сохранённый карелами фольклорный материал [77, с. 154-155; 78, с. 112-113].

В принципе, "формула Лённрота" (карельские руны - достояние и финнов тоже, потому что их "автор" древняя общность) выглядит вполне убедительно, но только на качественном уровне - до тех пор, пока на "стреле времени" проставлены только две отметки: "древний" и "современный" (во времена Лённрота более детальная "градуировка" была невозможна).

Между тем, по современным представлениям "для устного поэтического творчества прибалтийско-финских народов характерны несколько периодов развития" [73, с. 286].

Древнейшим считается докалевальский период, в который "ещё чётко не сформировался размер калевальской метрики. Исследователи допускают, что песни могли исполняться в манере, близкой к той, в которой позже исполнялись саамские и карельские ёйги. К этому периоду также можно отнести возникновение причитаний" [79, с. 7-8]. Формирование этого пласта относят к I тыс. до н.э. [79, с. 7], то есть к тому времени, когда прибалтийско-финская общность ещё не распалась.

Позже, уже в I тыс. н.э., формируется калевальская метрика. К этому периоду (периоду раннекалевальский поэзии) относят космогонические мифы (повествующие о происхождении земли, неба, солнца, луны, огня и т. д.) [73, с. 286; 79, с. 8].

Основные сюжеты устной поэзии калевальской метрики сложились в так называемый среднекалевальский период, примерно в VIII-X вв. [79, с. 7], то есть в то время, когда прибалтийско-финские племена никакой общности уже не составляли и у каждого племени, как мы видели, были совершенно разные "стили жизни". И именно в это время - когда корела начала активно осваивать ближние и дальние окрестности своего "родового гнезда" - появляются эпические песни героического содержания. "Для них в качестве обязательных "компонентов" характерны путешествия и борьба" [79, с. 8]... Другими словами, Вяйнямёйнен и Ильмаринен, главные действующие лица эпико-героических песен, - никакие не "древние финны", а средневековые корелы.

Таким образом, используя "формулу Лённрота" в свете современных знаний, нам остаётся лишь констатировать, что финны, как одни из наследников прибалтийско-финской общности, уверенно могут претендовать только на пласт докалевальского периода с нечётко сформировавшимся размером калевальской метрики. С претензиями на космогонические мифы раннекалевальского этапа - сложнее, поскольку в начале I тыс. н.э. древняя общность уже распалась, по крайней мере, сумь и емь жили отдельно [68]. А эпико-героические песни среднекалевальского периода - основа "Калевалы" - к современным финнам вообще никакого отношения не имеют.

Казалось бы, что ж тут плохого? Ведь добросовестное заблуждение патриота Лённрота способствовало благому делу - пробуждению финского национального самосознания. И происходило это "в условиях, когда в Финляндии спорили о том, есть ли у финнов своя национальная история, и когда собственная историографическая наука едва только зарождалась..." [77, с. 135].

Что плохого в том, что "Калевала" - результат сотворчества корельско-карельских рунопевцев и Лённрота - стала "краеугольным камнем в формировании финского национального самосознания, народным эпосом Финляндии, <...> поскольку эпос включал собственную историю Финляндии до государственного объединения со Швецией" [70, с. 6]?

Да ничего плохого! Если бы всё закончилось рунами, оставалось бы только поёрничать - жаль, что Лённрот ограничился написанием только одной "Калевалы", поскольку по его собственному признанию фольклорных материалов было собрано столько, что из него "могло бы получиться целых семь "Калевал", и все они были бы разные" [77, с. 149]. Тогда бы и "историй Финляндии" было тоже семь²⁴.

Но удивительно, однако, насколько быстро финское национальное самосознание окрепло.

Закариас Топелиус, ознакомившись в 18-летнем возрасте с одной руной из первого издания "Калевалы" в переводе на шведский язык, дал себе обет выучить финский "даже через силу" [77, с. 119]. А уже через 8 лет, в 1843-м году, ещё до выхода второго, канонического издания эпоса, Топелиус высказал мысль о "Великой Финляндии" или "Восточной Фенно-Скандии" как совокупности Финляндии и Карелии [1, с. 23]. То есть помимо карельского творческого наследия предложил обобществить ещё и территориальное.

Принципиальное различие между "формулой Лённрота" и "формулой Топелиуса" заключается в том, что если Лённрот, "обобществляя" руны, отталкивался от близости языков и рассуждал как учёный в соответствии с современными ему научными представлениями, то Топелиус просто предложил, как сейчас говорят, чтобы не обидеть автора, "умозрительный политологический проект" [1, с. 339].

В дальнейшем, в условиях, когда наука, как говорится, не стояла на месте, аргументация "великофиннов" оставалась на прежнем уровне. В 1874 году "известный национальный деятель и писатель" Аугуст Вильгельм Эрвасти в письме к единомышленнику рассуждал исторически мощно, совсем как Млечин или Радзинский: "Вернёмся в 1320 год. Земля, расположенная между Ладогой, Онежским озером и Белым морем, тогда не была Россией, поскольку была ещё независимой; у неё не было иного имени как Карелия. Но если Карелия - часть Финляндии, то и финская земля тогда простиралась не только до Мансельги, а и до Беломорья. Финская земля таким образом, по праву и первородству, = нынешнее Великое княжество + Беломорская Карелия" [1, с. 25] [выделено автором письма - А.А.].

И даже к таким рассуждениям можно было бы отнестись снисходительно, несмотря на начавшуюся сознательную ассимиляцию карел, проживавших на территории Великого княжества [1, с. 24]. Что ж, бывает. В конце концов, "печальный пасынок природы" воспрял духом после шестивекового шведского господства и некоторый перехлёст, опьянение свободой можно понять.

Но это был не перехлёст, а программа. Почему она пришлась ко двору? Каким особенностям финского национального характера соответствовал новый "дранг"? Ответ знают, наверное, специалисты по социальной психологии.

В 1875 г. вышло первое издание топелиусовской "Maamme kirja", а Эрвасти съездил в Россию и написал свои "Воспоминания о поездке в Беломорскую Карелию летом 1879 года". В финале книги он вдохновенно писал: "наступит время, когда у финского отечества будут такие же обширные границы, как в старину, до того как с запада - Швеция, а с востока - Россия раскололи её на две части" [1, с. 28].

В 1885 году два купца, будучи проездом в Ухте, дали почитать "Воспоминания" Эрвасти 13-летнему местному мальчику по имени Пааво [1, с. 110].

Спустя 33 года "отец карельского национального движения" Пааво Ахава получил указание подготовить население к предстоящей операции "по национальному пробуждению среди архангельских карелов" [8, с. 384] в соответствии с приказом от 23 февраля 1918 г.:

"...Нам не нужно принимать, как милостыню, землю, принадлежащую нам и связанную с нами кровными узами, и я клянусь именем финской крестьянской армии, главнокомандующим которой я имею честь быть, что я не вложу меча в ножны, прежде чем законный порядок не воцарится в стране, прежде чем все укрепления не будут в наших руках, прежде чем последний ленинский солдат и бандит не будет изгнан как из Финляндии, так и из Беломорской Карелии.

С верой в наше благородное дело, с верой в наших храбрых мужчин и самоотверженных женщин мы создаем сейчас великую, могучую Финляндию.

Маннергейм" [10, с. 157-158].

Полутысячелетний шведский "дранг" (о котором Токой написал в своём докладе, подсунутом Ийво Ахаве, "не осталась Карелия и без влияния со стороны шведов") не только лишил корелу-карел месторазвития ("родового гнезда"), но и не дал возможности сформироваться этнической элите. "Карельские племенные вожди и их воины либо погибали, либо ассимилировались с русскими, либо теряли свой статус и превращались в обычных крестьян" [81, с. 11]. При этом, "карелы и их обрусевшие потомки принимали участие в самых разных событиях средневековой русской истории, хотя проследить их вклад очень трудно, поскольку большинство из них имело такие же христианские имена, как и русские" [81, с. 11-12].

Этот процесс имел далеко идущие последствия. "Как отмечает известный немецкий историк А. Каппелер, в многонациональной Российской империи царская власть предпочитала иметь дело не с этносами, а с этническими элитами. Поскольку у карел собственных этнических элит к концу XV века уже не существовало, царская власть не обращала внимания на карельский этнос вплоть до второй четверти XIX века" [81, с. 11].

Можно сказать, что уцелевшая карельская этническая элита интегрировалась в российский суперэтнос, но при этом сам народ остался без национального политико-культурного руководства. Таковы были исторические обстоятельства.

С одной стороны, получилось не так уж плохо. В конце концов, "карелы и их обрусевшие потомки", пусть и "инкогнито", приняли участие в строительстве России как своего собственного дома, и никто не может сказать, что у карел нет своего государства. Может быть, именно поэтому автономия была больше нужна съездам, а не самим карелам?

С другой стороны не сложилось с литературным письменным языком (хорошо хоть в Новгороде нашли берестяную грамоту с молитвой-заклинанием, неопровержимо доказывающую существование карельской письменности на кириллической основе уже в середине XIII в.²⁵).

Но с третей-то стороны, когда наступил момент, и карелам потребовалась, можно сказать, интеллектуально-политическая защита, помочь было некому. Кто же знал, что безобидные поездки Лённрота обернутся "корнями", "сучьями" и прочими деревянными образами "панфинской" пропаганды! А тут, как нарочно, подоспела революция. И карелам пришлось продираться сквозь весь этот "бурелом" самостоятельно, причём в Кемском уезде преодоление затянулось на четыре года.

В сущности, эти люди появились из ниоткуда, сделали своё дело и ушли в никуда, потому что сегодня о них практически никто не помнит. Зато "на слуху" Митрофанов-Митро, тот же Пааво Ахава, Кеунас и прочие "борцы за права карельского народа", включая даже Сидорова-"Вяйнямёйнена".

Конечно, это не случайно. У нас по-прежнему каждый "департамент" решает свои задачи, а уж о преемственности государственной политики даже и говорить как-то неудобно. Зато неутомимое Карельское просветительское общество, согласно выпущенному им проспекту, как и сто лет назад, продолжает "поддерживать карельские традиции и чувство принадлежности к одному народу, а также укреплять у карел чувство собственного достоинства" [85].

Суть событий за период, охваченный нашей хроникой, по мнению составителей проспекта, выглядит таким образом: "В 1917 году Финляндия стала независимой. Затем в начале 1920-х последовало восстание за независимость Карелии, следствием чего стало бегство более чем десяти тысяч карел в Финляндию. В Финляндии беженцам была оказана помощь, а также организовано обучение в школах и кружковая деятельность. По мере стабилизации обстановки стали собираться на праздники соплеменников, начали проводить работу по сохранению традиций и культурную работу, возродили игру «кююккя» и стали ставить памятники рунопевцам" [85].

Одно радует, что в сегодняшней Финляндии книга для чтения З. Топелиуса "Maamme kirja" (в оригинале - "Boken om vårt land", написал её Топелиус всё-таки по-шведски) в число обязательных для школьников не входит.